Лейтенант Копылов
Армейский роман
Леонид Канашин
Иллюстратор Тимур Шарафутдинов
Дизайнер обложки Тимур Шарафутдинов
© Леонид Канашин, 2017
© Тимур Шарафутдинов, иллюстрации, 2017
© Тимур Шарафутдинов, дизайн обложки, 2017
ISBN 978-5-4485-5031-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Черт, до чего же больно!.. Боль идет волнами от левой половины груди по всему телу и с ударами пульса взрывается в голове!.. Не надо шевелиться – тогда боль слабеет… Я чувствую лицом холод… Это снег… Да, я лежу ничком в темноте на мерзлой земле. Почему я так лежу?.. Почему так больно?.. Я ранен?.. Кто я?.. Надо вспомнить, надо обязательно вспомнить!.. Мысли путаются…
Я лейтенант Копылов… Лейтенант?.. Почему я лейтенант?.. Я же геолог!.. Может, это сон?.. Я сейчас проснусь, встану и пойду в маршрут… Я просто заснул в неловкой позе, и ломит грудь… Сейчас, сейчас…
В меня стреляли… Ефрейтор Степанчук… Да, меня подстрелил ефрейтор Степанчук… Меня, лейтенанта Копылова, подстрелил часовой ефрейтор Степанчук!.. Зачем он это сделал?..
Вспомнил, я бил его по лицу… Я, лейтенант Копылов, бил его по лицу перед строем… Я бил по лицу человека?.. Этого не может быть!..
Я шел проверять ночные посты, и меня из мести подстрелил часовой ефрейтор Степанчук… Имел право: я шел без разводящего и в гражданской одежде. Почему в гражданской?.. Может, на самом деле, я не военный?.. Может, это все-таки сон?.. Или я заболел и брежу?
Я шел проверять посты после танцев в Доме офицеров… Проводил Лену, нет не Лену, это была другая девушка, – и пошел проверять посты… Значит, я военный, лейтенант Копылов… Подстреленный… Господи, до чего же больно!.. О, хоть бы это был сон!.. Сейчас я проснусь, оденусь и пойду на службу…
Да, я ударил человека по лицу!.. Он упал… Но почему, почему я это сделал?.. Надо вспомнить, надо всё обязательно вспомнить!..
Глава 1. Листвянка
Я родился на Байкале, в небольшом поселке Листвянка у истока Ангары. Наш дом стоял прямо на берегу моря. Байкал заглядывал в окна, светил в ясные дни множеством отраженных колеблющихся солнц и грозно ревел за ставнями в штормовые ночи. Со стороны моря Листвянка смотрелась чередой серых изб у подножия горной гряды, запирающей воды Байкала в его каменном ложе.
Родители мои были коренными сибиряками. Отец, Копылов Иван Афанасьевич, родился в селе Копылово, а мать Мария Николаевна, в девичестве Самодурова, – в деревне Самодурово. Оба селения располагались на севере Иркутской области, в верховьях Лены.
Иван Копылов, призванный в армию спустя год после окончания второй мировой войны, отслужив матросом в Краснознаменной Амурской флотилии, крестьянствовать в родное село уже не вернулся, а устроился в Листвянке механиком на судоремонтную верфь.
В это же время Маше Самодуровой, выпускнице школы-семилетки, посчастливилось каким-то образом оформить паспорт и тоже уехать из деревни, чахнущей после военного лихолетья от голода и болезней. В Иркутске жила ее двоюродная сестра. У нее Маша и приютилась на первое время, поступив работать на фабрику, где катали валенки.
Они встретились случайно у общих знакомых. Мама в юности была очень красивой. На фотографиях тех лет она похожа на знаменитую дореволюционную актрису Полину Стрепетову, портреты которой, написанные разными художниками, можно видеть в Третьяковке. Отец (опять же я сужу по фотографиям) красавцем не был, но отличался, как все говорили, легким, веселым и предприимчивым характером. Дальнейшие их встречи уже не были случайными, и через некоторое время судовой механик увез молодую пимокатчицу в Листвянку. На судоверфь ее взяли маляром.
Первые месяцы они жили в общежитии, а потом отец за смешные деньги купил избу-развалюху на берегу Байкала, привез из Копылово двух своих старших братьев, и они, по воспоминаниям матери, втроем за три недели, чередуя работу с выпивкой и опохмелением, срубили небольшой, но очень уютный дом. В этом доме я и появился на свет.
Жили мы, как и все поселковые, очень бедно, но все же лучше, чем наши деревенские родственники. Заработки на судоверфи были невелики, но в сезон ловли омуля отец уходил с рыболовецкой бригадой в Малое море или в устье Селенги и, в случае фарта, обеспечивал семью не только пропитанием, но и обновками.
Отец слыл умелым мореходом и опытным механиком, поэтому его часто приглашали водить катера и мотоботы в экспедициях Лимнологического института. В одной из таких экспедиций он и погиб, спасая молодых ученых, катер которых перевернулся во время внезапного шторма у берегов Ольхона. Мне тогда как раз исполнилось семь лет, и я пошел в школу.
Через год на Ангаре была построена плотина Иркутской ГЭС, вода в Байкале стала подниматься, и наш осиротевший дом с примыкавшим к нему огородом оказался в зоне затопления. Его разломали, а маме выделили комнату в коммунальной квартире на втором этаже двухэтажного барака.
Нам стало совсем туго. Чтобы сводить концы с концами, мама устроилась подрабатывать вечерами уборщицей в новом каменном здании Лимнологического института. Теперь я видел ее мало. Она уходила на работу рано утром, когда я еще спал. Проснувшись, я находил ее записку с указаниями насчет еды и домашних дел, а также деньги на хлеб и молоко. Весь день я был предоставлен самому себе: позавтракав, шел в школу, вернувшись из школы, наспех делал уроки, потом убегал на улицу к друзьям. После смены на судоверфи мама загоняла меня домой, быстро готовила еду и снова уходила, теперь уже до полуночи. Я каждый вечер терпеливо дожидался ее возвращения, изобретая разные способы борьбы со сном, но неизменно терпел поражения, и маме приходилось самой раздевать меня, сонного, и укладывать в кровать.
На летние каникулы мама увозила меня к ее родителям в Самодурово. Дед Николай Филиппович и бабушка Татьяна Антоновна жили в маленькой избушке отдельно от своих взрослых детей, давно обзаведшихся собственными семьями и нарожавших уже своих детей – моих многочисленных деревенских двоюродных братьев и сестер.
Читать и писать дедушка и бабушка не умели. Когда я у них гостил, дед поручал мне вести учет работ, выполненных им для колхоза. Дед работал плотником, и время от времени я доставал из-за висящего на стене помутневшего зеркала мятую школьную тетрадь и, гордясь своим уменьем, записывал в нее под диктовку деда, сколько за прошедшие дни он изготовил граблей, вил, черенков и другого сельскохозяйственного инвентаря, и подсчитывал, сколько за все это ему полагается трудодней. Кроме тех работ, которые ему поручало колхозное начальство, Николай Филиппович имел множество заказов от своих односельчан. Никакого дополнительного дохода эта его частная практика не приносила, так как заказчики рассчитывались с ним исключительно выпивкой.
Обычный летний день протекал у деда следующим образом. С утра он долго сидел на завалинке, куря трубку и часто сплевывая. Отходил от вчерашнего. Потом, попив чаю, он брался за колхозную работу: пилил, строгал, гнул. Баба Таня в это время готовила обед. После обеда дед немного отдыхал на топчане в прохладной горнице, потом вставал и начинал складывать свой плотницкий инвентарь в деревянный походный ящик с ручкой. «Куда тебя черти опять несут?» – ворчала бабушка. Дед ничего не отвечал. Он вообще не тратил слова без особой нужды. Возвращался он вечером, уже после того, как с полей пригоняли стадо коров. Его было слышно издалека. «Татьяна, пуп-мать! – кричал он дурным пьяным голосом, – Антоновна! Быстро ставь самовар! Я тебя щас прибью, старая курица, пуп-мать!». «Пуп-мать» было его любимым ругательством, его так и звали на селе – Пуп-мать. Маленькая баба Таня нисколько не боялась разбушевавшегося деда. «Опять нализался, ирод!» – подбоченившись, встречала она его у ворот и тычками в спину загоняла в избу, где он сразу заваливался на топчан. Бабушка стаскивала с него сапоги, он отворачивался к стене, все еще продолжая выкрикивать ругательства, потом затихал до утра.
Что в Листвянке, что в Самодурово мужики пили часто и помногу. В Листвянке пили, в основном, «табуретовку» – водку из опилок братского (из города Братска) разлива и дешевые плодово-ягодные вина. В деревне же напитки заводского производства – «красное вино» и «белое вино» (так называлась водка) – были редкостью. Они появлялись на столе только в особо торжественных случаях и в небольших количествах, а пили, в основном, бражку и самогон.
Деревенские пьяные застолья по причине большого числа родственников отличались особым размахом. Отмечались все государственные и церковные праздники, выборы, свадьбы, поминки, дни рождения, именины, крестины, проводы в армию и возвращения со службы. Также полагалось «обмывать» все покупки, в противном случае приобретенные вещи ожидала неминуемая порча или утрата. На этих «законных» гуляниях крепко выпивали не только мужчины, но и женщины. Напиться до бесчувственности, в умат, не считалось зазорным. Мы, ребятня, крутились тут же, лазили под столами. Пьяные взрослые не обращали на нас внимания, и мы пробовали спиртное из их стаканов: сладкая бражка нам нравилась, вонючая самогонка была противной. Но уже с пятнадцати-шестнадцати лет мои деревенские братья и друзья, окончившие восьмилетку и приступившие к самостоятельной работе в колхозе, выпивать начали наравне со своими отцами.
