Мольтке был одним из первых, кто понял, что новые времена требуют новых и куда более изощренных методов организации вооруженных сил. Следовало заблаговременно составлять планы, подготавливать карты и собирать как можно большее количество разведданных, поскольку временной интервал между мобилизацией и фактическим началом боевых действий резко сократился. До XIX столетия армии медленно передвигались пешим порядком. Полководцы вроде Фридриха Великого, Джорджа Вашингтона и герцога Веллингтона высылали кавалерийские разъезды, прояснявшие характер местности и расположение противника, что давало возможность планировать дальнейшие действия. К моменту, когда Наполеон накануне сражения оказывался в непосредственной близости от противника, он уже имел ясное представление о расположении своих и вражеских войск – это и позволяло ему составить диспозицию на утро и отдать соответствующие приказы. Но позднее это стало уже невозможным, и, чтобы хоть чего-то добиться, командованию приходилось планировать свои шаги со значительным опережением. К 1819 г., когда молодой Мольтке поступил на службу, прусская армия уже имела в своем распоряжении эмбрион той организации, которая под его руководством станет важнейшим структурным новшеством всех армий эпохи модерна. Это был Генеральный штаб – коллективный мозг, подававший идеи, а также взявший на себя организацию и руководство вооруженными левиафанами, выраставшими в ходе мобилизации. Офицеры Генерального штаба собирали сведения об армиях других государств, обеспечивали командование точными картами, разрабатывали и перепроверяли планы кампаний. Например, Австро-Венгрия имела готовые планы для войны с Сербией, Россией и Италией.
Любой план войны должен был подкрепляться детальным расписанием мобилизации и железнодорожных перевозок – и составление такого расписания тоже являлось важной частью работы Генеральных штабов. Следовало учесть все – начиная от размера, скорости и расписания движения эшелонов до времени остановок для забора требующихся локомотивам воды и угля[839]. Германия задолго до событий 1914 г. приняла все меры к тому, чтобы строительство железных дорог и управление ими были подчинены военным нуждам, – и в этом немцы тоже стали образцом для всей Европы. В частности, к началу войны пропускная способность веток, идущих к границам Франции и Бельгии, существенно превышала потребности мирного времени[840]. Когда Мольтке-старший сообщил рейхстагу, что мобилизационные расписания требуют введения единого часового пояса для всей страны, депутаты немедленно пошли ему навстречу. В предвоенные годы железнодорожная секция германского Генштаба состояла из примерно восьмидесяти офицеров и была укомплектована людьми, отобранными более за их способности, нежели за знатное происхождение, – большинство их было выходцами из среднего класса, и в наши дни они, вероятнее всего, стали бы фанатами-компьютерщиками. Возглавлявший эту секцию в 1914 г. генерал Вильгельм Гренер по выходным составлял железнодорожные расписания вместе с женой[841]. Здесь нужно отметить, что Великобритания выделялась на фоне прочих великих держав и в отношении планирования военных перевозок – до 1911 г. английская армия не имела практически никаких связей с железнодорожными компаниями и не консультировалась с ними[842].
Когда Мольтке в 1857 г. возглавил Генеральный штаб, у него под началом имелась лишь небольшая группа офицеров, а сам он был мало кому известен и не пользовался авторитетом у военного руководства. Во время войны с Австрией в 1866 г. он пробовал отдавать приказы напрямую строевым начальникам, на что один из них отреагировал так: «Все это очень хорошо, но кто, собственно, такой генерал фон Мольтке?»[843] К 1871 г., имея на своем счету победы в двух войнах, уже не прусский, а германский Генеральный штаб стал считаться национальным достоянием, причем его власть и влияние соответственно возросли. В 1880-х гг., оставаясь под руководством Мольтке-старшего, Генеральный штаб состоял уже из нескольких сотен офицеров и подразделялся на ряд секций, став образцом для подражания прочих континентальных держав. Впрочем, ни в одной другой стране этот орган не добился такого исключительно привилегированного положения[844]. В 1883 г. глава Генштаба получил право прямого доклада монарху и возможность полностью сосредоточить в своих руках решение военных вопросов, оставив дипломатию и международные отношения гражданским чиновникам[845]. Мольтке-младший отмечал: «С моей точки зрения, высочайшее искусство дипломатии состоит не в том, чтобы любой ценой сохранить мир, а в том, чтобы обеспечить государству такое внешнеполитическое положение, при котором оно всегда могло бы вступить в войну на выгодных для себя условиях»[846]. Подобное положение вещей было опасным, поскольку война и мир, гражданская и военная сферы, в реальности не могли быть четко отделены друг от друга. Генеральный штаб принимал решения, опираясь на доводы чисто военного характера, но эти решения – в частности, решение нарушить в 1914 г. нейтралитет Бельгии – могли иметь серьезные политические последствия.
По мере того как военное планирование становилось все более изощренным и детальным, стала возникать еще одна опасность. Сам размах планов, огромное количество труда, требовавшееся для их создания или изменения, стали аргументом в пользу того, чтобы никогда их не менять. Когда в 1914 г. руководство Австро-Венгрии решило в последний момент внести изменения в планы стратегического развертывания, для этого потребовалось в большой спешке изменить содержание 84 коробок с инструкциями[847]. Не важно, сознавали они это или нет, но офицеры, положившие значительную часть своей карьеры на составление максимально надежных планов, были кровно заинтересованы в сохранении предмета своей гордости и результатов своего непростого труда. Военные всех европейских держав опасались импровизаций и инстинктивно отвергали саму возможность выбросить на свалку плоды стольких лет работы[848]. Более того, авторы стратегических планов были склонны фокусироваться на каком-то одном конкретном сценарии будущих событий, не рассматривая множества вариантов. Штабной офицер, занимавшийся в Австро-Венгрии вопросами железнодорожных перевозок, увидел опасность ограниченного подхода, при котором до совершенства доводятся планы лишь на один определенный случай, а возможные перемены во внешней политике и стратегии игнорируются. С его точки зрения, штабам никогда не удавалось примирить два вида требований к планированию: «С одной стороны, мы должны прорабатывать наши планы со всей возможной тщательностью, чтобы эффективность перевозок была максимальной, а командование получило в распоряжение основу для первых решительных шагов; с другой стороны, мы не должны пренебрегать основным требованием к военным перевозкам – они должны иметь достаточно гибкости, чтобы «в любой момент удовлетворить любые запросы руководства страны». Далее он задавался вопросом – оставляют ли разрабатываемые в течение стольких лет планы перевозок достаточно свободы для принятия решений? Кризис 1914 г. дает ясный ответ на этот вопрос. Когда кайзер спросил Мольтке-младшего, можно ли изменить германский план войны так, чтобы ограничиться войной только лишь против России, не нападая на Францию, Мольтке заявил, что это категорически невозможно. Вильгельм был недоволен, но ни он, ни его министры не поставили эту оценку под сомнение. В течение предшествующих десятилетий политики и военные Европы постепенно пришли к мысли, что военное планирование есть дело профессионалов и гражданские руководители не имеют ни знаний, ни полномочий задавать этим профессионалам вопросы или оспаривать их решения.
Большое распространение получило мнение, что излишняя жесткость предвоенных планов породила своего рода «машины Судного дня», которые, будучи единожды запущены, не могли в дальнейшем быть остановлены – что и стало одной из главных причин Первой мировой войны, если не главнейшей из них. Однако, как бы ни были сложны мобилизационные и железнодорожные расписания, их можно было частично изменить – что и происходило на деле каждый год, по мере того как штабы реагировали на поступление новых сведений, открытие новых железнодорожных веток или изменение стоявших перед ними стратегических задач. Могли изменяться и общие цели войны, а любому плану могла найтись альтернатива. Генерал Гренер, руководивший в германском Генеральном штабе железнодорожной секцией, утверждал после войны, что в июле 1914 г. он со своими подчиненными мог бы составить новые планы, подразумевавшие мобилизацию только против России, но не против Франции – причем сделать это можно было безо всякого промедления, которое в тот момент было так опасно для немцев. Уже во время самой войны штабные работники обнаружили, что можно довольно легко организовать железнодорожные перевозки крупных сил с одного участка фронта на другой[849]. Первый поразительный пример такого маневра можно было наблюдать в самом начале войны, когда германское командование на Восточном фронте перебросило целый армейский корпус из примерно 40 тыс. человек на сто миль к югу. Сами по себе мобилизационные планы не были спусковым крючком войны – речь скорее идет об ошибках гражданских политиков Европы. Во-первых, они не смогли разобраться в том, что могут повлечь за собой существующие военные схемы, а во-вторых – не настояли на разработке нескольких планов на различные случаи, ограничившись одним-единственным вариантом.
