Узор сплетенных веток. Полураскрытое окно, запах сырой земли и жухлой травы…
Мой отец в земле. Стальные клещи останутся в его могиле даже тогда, когда тело обратится в прах.
(Да)
Кресло посреди пустого зала. Пустое кресло, и зачем-то колодезная цепь на подлокотнике. Цепь соскальзывает с тусклым бряцанием, сворачивается на полу в клубок, будто живая…
Какой странный дом. Оплывшая свечка внутри стеклянного шара… И молчит под слоем пыли запертый клавесин. И половицы, скрипящие на разные голоса, но каждый скрип неприятно похож на слово, повторяющееся слово…
Звук захлопывающейся двери.
(Извне)
Ступеньки под его ногами стонали, повторяя одно и то же непонятное словосочетание, не то жалобу, не то угрозу. Прорицатель…
– Я никогда не прорицал, – сказал Луар вслед ускользающей фигуре.
(Но ты видел Великого Лаш)
– Но ты видел великого Лаш, – укоризненно повторил голос из-под капюшона.
В ровном и мягком голосе неуловимого собеседника Луару померещилась ирония. Немудрено, что Фагирра владел умами – такие точные и такие тонкие интонации…
– Безумного Лаш, – произнес Луар медленно. Фагирра кивнул:
– Он мог сделать это уже тогда.
(Уже тогда)
Удаляющиеся шаги. Бесшумно поворачивается дверная ручка; на старых ступеньках толстым слоем лежит песок. Ракушки и сухие водоросли, будто по лестнице давно и долго бежал ручей… А потом высох.
– Где буду я, когда ты войдешь?
(Всюду)
– Где будешь ты?
(В тебе)
– Как в оболочке?
(Как в ладони)
Луар опустился на ступеньку. По столбику перил спускалась многоножка.
(Ты преемник. Сила Луаяна и воля Фагирры, твоего отца)
– Мой отец…
По песку шелестнул подол длинного плаща. Луар поднял голову; плащ полностью скрывал фигуру, а капюшон закрывал лицо, и только рукав, откинувшись, обнажал узкую белую руку с татуировкой на запястье. Цеховой знак учителя фехтования.
– Зачем? – спросил Луар шепотом. – Мор… Эта колоссальная могила… Зачем?
Плащ взметнулся, будто потревоженный ветром – но ветра не было. Многоножка сорвалась с перил и превратилась в засохший пустой колосок.
– Ты поймешь, – глухо сказали из-под капюшона. – Ты поймешь. Я не умел.
(Ты наследуешь)
– Безумию? – удивился Луар.
Стоящий перед ним человек сбросил капюшон. Луар оцепенел, встретившись взглядом с печальными серыми глазами. Опущенные уголки губ, налипшие на лоб светлые пряди. Отец.
– Отец… – сказал Луар шепотом.
Фагирра слабо улыбнулся. Повернулся и пошел прочь, подметая краем плаща обрывки паутины. Снова звук закрывающейся двери – но уже нет сил бежать следом.
(Впусти)
– А…
(Ты рожден быть Привратником)
– А ты…
(Не я. Ты)
– Перемена, да? Мир наизнанку? Другой мир, да?
(Ты сам решишь)
– А что будет с…
Смешок.
Он поймал рукой Амулет; стиснутый в мокрой ладони, ржавый медальон запульсировал – не то предостерегая, не то, наоборот, подстрекая. Он выронил его и закрыл лицо руками; красная темнота перемежалась белыми сполохами: «С неба содрали кожу… и вода загустеет, как черная кровь… етля тумана на мертвой шее… гляди, леса простирают корни к рваной дыре, где было солнце…» – Так будет?
(Идут перемены)
– Перемены – так?
(Перемены. Впусти)
– Но…
…Страшно и сладко. Как тогда, когда мышка… Он боялся, что она выскользнет. Он долго привязывал ее к ножке стула, и замирало сердце: он вершит. Некто целиком находится в его власти… Целиком. И, может быть, насладившись властью, уже и не стоило браться за щипцы – но он жаждал испытать еще и это. Страшно и сладко…
И глаза матери. И тот ее голос…
Это – было.
(Ты поймешь и оценишь. Ты для этого рожден. Предначертание)
…Тяжелый канделябр, разбивающий лицо. Всем приносишь несчастье…
– Я для этого рожден… ублюдком?
Смешок.
(В жерле вулкана горячо)
Луар содрогнулся. Закрыл глаза:
– Горячо…
…Его кожа сделалась застывшей коркой магмы, невыносимый жар, взрыв – и красная лавина, сладострастно прильнувшая к покорному, слабо вздрагивающему телу горы…
Совсем не похоже на те ночи с Танталь. Там он боялся обидеть или поранить… А лава не может не жечь. Лаве вкусно обращать в пепел.
Стекающий по ступенькам песок.
(Там, на склоне… муравейник. Помнишь?)
– Нет, – честно признался Луар.
(Три сотни жизней… Помнишь?)
– Нет.
Раскаленный язык, вылизывающий земную плоть. Невыносимо прекрасно, как утоление жажды, нет – как наивысший момент любви…
Отдаленные шаги. Шелест плаща. Пристальный взгляд.
Ржавая пластинка Амулета качнулась на цепочке; он накрыл ее ладонью, как ту давнюю бабочку:
– Я понимаю, о чем ты. Понимаю.
* * *
Он говорил медленно и будто через силу; каждой следующей фразы приходилось ждать минуту, и Солль успевал сделать новый круг по комнате, а Тория – глубоко, прерывисто вздохнуть. Я стояла за спиной ее кресла и видела полоску бумажно-белой шеи над строгим темным воротником.
Скиталец говорил, и крылья тонкого носа хищно раздувались, а прозрачные глаза изучали попеременно Эгерта и Торию; на меня он не смотрел, и я тихо радовалась. Хвала небу, что не выгнал прочь. Хвала небу, что не замечает.
Он говорил что-то о Двери, о Пришедшем Извне, о надвигающемся конце света; нечто подобное пророчили, кажется, воины Лаш – «окончание времен». Слова Скитальца звучали как страшная сказка для непослушных детей. Жутковато, но – не верится…
Луар.
Он тоже рассказывал сказку – а меня тогда, помнится, больше волновал вопрос о половой принадлежности этого грядущего супостата – «она», Сила, или «он», Пришедший Извне?
Губы мои расползались в нервную, резиновую улыбку. Хоть руками стягивай – лезут к ушам, радостно улыбающиеся губы, и это тогда, когда от слов Скитальца ползет по шкуре ледяной, могильный холод… И Луар. О Луаре. О нем…
…Потом заговорила Тория. Кажется, она плакала; кажется, она взваливала на себя какую-то вселенскую вину, вину и за Луара, и за грядущий конец света – тоже…
Скиталец оборвал ее сразу и жестко. Пойди на кухню, сказал он, и сунь руку в очаг… И насладись самоистязанием, а потом возвращайся…
Он видел мою улыбку. Он точно ее заметил, хоть я прикрывалась и отворачивалась. От тщетных стараний укротить собственное лицо у меня болели губы; я улыбалась, как кукла или мертвец.
Тория замолчала. Эгерт попытался что-то спросить – и осекся. Рука его бессознательно терзала лицо, царапала щеку от скулы до подбородка.
– Мне должно быть все равно, – медленно признался Скиталец, и прозрачные глаза его чуть прикрылись кожистыми веками. – Решаете вы… Стоит ли этот мир… таких усилий? Может быть, Луару… лучше остаться тем, кем он есть? Привратником?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
