Сильвенио всё никак не мог взять в толк, как они умудряются возвращаться в реальность раньше, чем он: по его представлениям, иллюзии такой мощности требовали огромных усилий, и Близнецы, как главные конструкторы и режиссёры, должны были чудовищно уставать после очередного вторжения в чужой разум, а они, тем не менее, оставались всегда такими же перманентно-бодрыми, в то время как сам Сильвенио вскоре после возвращения в реальность просто отключался.
— Как вы не устаёте? — решил всё-таки спросить он у них, когда Близнецы начали снова его раздевать.
Они синхронно улыбнулись с одинаковой снисходительностью. Улыбку Лилея он видел только боковым зрением, пока тот удерживал одну его руку на расстоянии от стены, насколько позволял магнитный наручник, чтобы аккуратно стянуть рукав куртки. Потом то же самое он повторил с другой рукой — за всё это время они ещё ни разу не порвали его одежду. По крайней мере, в физическом мире.
— Мы не делаем с твоей головой ничего сверхъестественного, — пояснила Лилео, стаскивая его брюки. — Это не требует таких усилий, как ты себе вообразил.
— Это же как детская игра, — добавил Лилей, пробегая ногтями по его позвоночнику. — В кубики. Мы просто берём отдельно твои страхи, твои сокровенные мысли, твои комплексы и принципы…
— …выворачиваем всё наизнанку…
— …добавляем немного своих фантазий…
— …раскрашиваем…
— …прикрепляем к нервным окончаниям…
— …соединяем всё вместе…
— …и корректируем сюжет по ходу действия. Вот и всё. Это весело.
— Ты когда-нибудь тоже оценишь всю прелесть такой игры.
Он с тяжёлым вздохом закрыл глаза, стараясь не замечать того, что руки обоих близняшек уже вовсю ползают по его телу, как четыре прогревшиеся на солнце ласковые змеи, готовые в любой момент вонзить в его плоть ядовитые зубы.
— Я никогда не стану этого делать… Я никогда не буду пользоваться своей силой во зло! Вы… вы могли бы приносить людям пользу… вы могли бы так много, если бы…
Их смех был похож на журчание кристальной чистоты ручейка.
— Да ну? — поинтересовалась Лилео весело, поглаживая его бёдра. — И много пользы ты принёс за свою жизнь? Ах, да, ты же помогал Пауку — несомненно, делать людям добро и заниматься благотворительностью, как же иначе! Детка, тебе не кажется, что ты немного лицемеришь? Ты говоришь о пользе, но в твоих воспоминаниях нет абсолютно ничего, что могло бы выглядеть со всех сторон хорошим поступком. В каких-то твоих действиях с телепатией была замешана корысть, в каких-то — страх наказания перед Пауком. А где же благородство, лапочка? Где же чистосердечная доброта? Где хвалёная эрланская мудрость? Где твоя великая ответственность, которой ты буквально пропитан с детства?
Надо сказать, не замечать их прикосновения и ласки становилось всё сложнее. Они играли сенсорными иллюзиями с его нервами, и его то будто прошивало сильнейшим разрядом тока, то словно щекотало пушистой кисточкой, то знобило, как от приложенных к коже кубиков льда, то бросало в жар, как от поднесённой близко-близко зажжённой спички. Ощущения — ненастоящие, но очень правдоподобные — сменялись одно за другим, с такой скоростью, что он не успевал даже каталогизировать их. Больно — приятно — горячо — холодно — больно — больно — щекотно — хорошо — больно — приятно.
— Видишь, — руки Лилея бродили по его груди, бесстыже трогая за все особенно чувствительные места. — Это всё — палка о двух концах. Демагогия, малыш, только и всего. Все эти рассуждения о том, как правильно и как неправильно использовать данную тебе от природы силу… Ты ежедневно почти наблюдал, как твой Паук убивает неугодных ему людей. Но ты, со своей высокой моралью, со своей нравственностью, ты ни разу его не остановил. Более того, ты не единожды его спасал. Это Паука-то! Жестокого тирана и убийцу! Конечно, он лишил тебя магии, но твой основной дар всё ещё остался с тобой. И он вроде бы даже пустил тебя в свой разум добровольно. Представить не могу, сколько невинных жизней ты бы спас, если бы воспользовался этим великолепным шансом!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Внезапно они прекратили воздействие, и участливо заглянули в его лицо, одновременно погладив его скулы с двух сторон.
— Ну что ты? — спросила Лилео сочувствующе. — Не плачь, маленький трусишка. Мы же понарошку сейчас, не по-настоящему. Вреда не причиним.
Только после этой её фразы Сильвенио понял, что его снова затрясло — ещё сильнее, чем в недавнем кошмаре. Но он, разумеется, и не собирался плакать. Нет уж, это — последнее, что он собирался делать перед этими людьми. Просто… просто у перехватило дыхание и очень сильно кружилась голова, вот и всё.
Просто их слова били точно в сердце, вот и всё. Не больше и не меньше. Он чувствовал себя ужасно жалким и недостойным самого существования. Потому что — да, они, конечно, кругом были правы: он не помог ещё посредством своей силы ни одному существу. Пытался неоднократно — но не смог. Не сумел. А может быть, он и в самом деле был всего лишь лицемером и лгуном…
— Не плачь, глупенький, — вторил сестре Лилей. — Ну, хочешь, мы сейчас уйдём. А ты пока подумаешь над тем, что мы сказали.
Они действительно встали с пола, и следующее прозвучало уже хором:
— Подумай хорошенько, синий мотылёк. Тогда, может быть, ты сам захочешь остаться с нами, если поймёшь всё правильно.
***
В сарае было тепло и сухо. В золотистых лучах вечернего солнца, лившихся в единственное имеющееся здесь окно и в щели между досками, плясали озорные пылинки. Сено, в котором он лежал, пахло, как и положено сену, травами и летним полем.
Сильвенио чуть пошевелился, чтобы переместить затёкшую конечность, и невольно сморщил нос — рана всё ещё дико болела при малейшем движении. Он осторожно повернул голову, разглядывая свой красный от крови бок — серебристая шерсть там свалялась и размокла, неприятно прилипала к коже. Повреждённое ребро вспарывало обломком кости шкуру, но лёгкое, к счастью, задето не было, и, хотя дышать было тяжеловато, он полагал, что у него, в принципе, немало шансов выжить. Надо только отлежаться пару дней в покое, позволяя сильному волчьему организму восстановиться, и потом, чтобы закрепить эффект, поохотиться немного на жирных кроликов с ближайшей фермы — он приметил такую на пути сюда. Впрочем, если на ферме с кроликами обнаружится излишне бдительный хозяин — особенно, если у хозяина найдётся ружьё — то можно будет обойтись и местными курами. Только это всё потом, для начала эти пару дней, пока затягивается рана, надо ещё пережить. Потому как есть жутко хотелось прямо сейчас, но, естественно, об этом не могло быть и речи: сейчас он был слаб, как трёхмесячный щенок, и не мог поймать даже какого-нибудь слепого цыплёнка, не говоря уже о том, чтобы уходить от погони.
Прерывая его размышления, дверь в сарай приотворилась, и Сильвенио мгновенно напрягся. Когда он выбежал, загоняемый подстрелившими его охотниками, из-под спасительного лесного покрова, особого выбора в убежищах, конечно, не было, но он всё же нашёл в себе силы дойти до той территории, которая выглядела наиболее заброшенной: и дом, и сарай возле него показались ему необитаемыми. Выходит, он здорово ошибся, потому что сейчас в сарай кто-то вошёл: он слышал осторожные шаги маленьких ножек и тихие человеческие голоса. Их золотые головки мелькнули в солнечных лучах из-за стога сена, за которым он укрывался — похоже, его нежданные гости были совсем ещё детёнышами, судя по росту. Кое-как приподнявшись, он попытался отползти подальше в тень — и тут же был обнаружен.
— Ух ты! — услышал он голос одного из человеческих детёнышей. — Волчик! Белый! Сестрёнка, смотри, белый волчик!
Детёнышей было двое: похожие друг на друга, как две капли воды, близнецы, мальчик и девочка. В светлой одежде, со светлыми волнистыми волосами, с искренними радостными улыбками — они выглядели невинно и миролюбиво, как и большинство детей. Это взрослые обычно стреляли в Сильвенио из ружья, кидали в него камни и вилы, напускали на него охотничьих собак, а дети, бывало, даже иногда кормили его хлебом и колбасой. Только вот с этими двумя особями явно было что-то не так. От них пахло опасностью, да такой, какой редко повеет от иного взрослого. Да и глаза у этих маленьких человечков были… нехорошие. Красные, цвета крови, с непонятным огнём, таящимся в самой глубине. Такие глаза не могли принадлежать кому-нибудь доброму. Волку обладатели этих глаз сразу не понравились, и он попытался отползти ещё дальше, одновременно угрожающе зарычав на детей.
