Это означает (как совершенно верно поясняет Линкольн, говоря о разработке мотива суда), что суд и, соответственно, свидетельские показания проходят две стадии. На первой стадии, продолжающейся в течение собственно евангельского повествования, на стороне Бога выступают семь свидетелей. (Число это, разумеется, не случайно, если вспомнить, сколько вообще в этом Евангелии семерок. Семь свидетелей — число полноты и изобилия, намного превосходящее минимальное количество свидетелей (двое), требуемое по закону Моисееву, дабы свидетельство могло считаться достоверным.) Вот эти семь свидетелей, в порядке появления: Иоанн Креститель (1:7 и далее), сам Иисус (3:11 и далее), самарянка (4:39), Бог Отец (5:32), деяния или чудеса Иисуса (5:36), Писания (5:39) и толпа, засвидетельствовавшая воскрешение Иисусом Лазаря (12:17). На второй стадии суда, происходящей (по отношению к повествованию) в будущем, выступают только два свидетеля: Утешитель (15:26) и ученики (15:27), один из которых — Любимый Ученик (19:35; 21:24). Так свидетельство Любимого Ученика вплетается в проходящий через все Евангелие метафорический мотив вселенского суда.
Временная последовательность двух стадий суда очевидна. Семь свидетелей несут свое свидетельство в период истории Иисуса, ученики вместе с Утешителем — в период Утешителя. Однако взаимоотношения между стадиями сложнее простой временной последовательности. Свидетельство Утешителя и учеников продолжает свидетельство Иисуса и открыто ссылается на него. История Иисуса является содержанием их свидетельства. Особая роль Любимого Ученика состоит, в числе прочего, в том, что он излагает свидетельство учеников в письменной форме, в виде Евангелия, и таким образом дает семи очевидцам возможность продолжать свое свидетельство. Ссылки на свидетельство Крестителя в Прологе и свидетельство Любимого Ученика в Эпилоге образуют изящное inclusio. Об обоих говорится, что они «свидетельствуют» — в настоящем времени (1:15; 21:24). Для Любимого Ученика это верно, поскольку его свидетельство, записанное на пергамене, продолжает свидетельствовать и будет свидетельствовать вплоть до второго пришествия; для Иоанна Крестителя — тоже верно, поскольку его свидетельство стало частью свидетельства Любимого Ученика. Inclusio указывает и на нечто очевидное в любом случае: то же верно для всех семи свидетелей. Письменное свидетельство Любимого Ученика объемлет все их свидетельства и позволяет им свидетельствовать и дальше. Разумеется, Евангелие интерпретирует их «показания»: то, что говорит в Евангелии Иоанн Креститель — несомненно, не простой пересказ того, что слышал от него (если слышал) в свое время Любимый Ученик. Однако для того, чтобы интерпретировать показания семи свидетелей, писание Любимого Ученика должно о них сообщать. Иначе временная последовательность двух стадий суда разрушится, и семь свидетельств станут лишь формами выражения свидетельства Любимого Ученика. Таким образом, тщательный отбор свидетелей в самом Евангелии ставит пределы творческой мысли Любимого Ученика как его автора: он должен заботиться о том, чтобы не противоречить собственному замыслу.
Прояснив таким образом мотив суда в Евангелии от Иоанна, мы видим, что в этом метафорическом контексте показания учеников вообще и Любимого Ученика в частности неминуемо должны содержать в себе реальный элемент рассказа о прошлом. Нет нужды выходить за пределы этого контекста, чтобы заметить, что в случае свидетельства Любимого Ученика само значение метафоры свидетельства требует, чтобы этот реальный элемент был достаточно значительным. Если речь идет о свидетельстве Любимого Ученика, нет причин полагать, что понимание этого свидетельства в Евангелии значительно расходится с историографическим понятием сообщений очевидца. Если это и делает свидетельство Любимого Ученика в каком–то смысле уникальным среди широкого круга понятий, охватываемого словом «свидетельство» в этом Евангелии, — такая уникальность не представляет собой какое–то вторжение в метафорическую структуру текста, но вытекает из самой ее логики.
Сравнение с Евангелием от Луки и Деяниями
Итак, вполне возможно, что в отношении свидетельства Любимого Ученика Четвертое Евангелие занимает одновременно и метафорически–богословскую (мотив вселенского суда), и историографическую позицию. Это предположение подтверждается, в первую очередь, сравнением с мотивом свидетельства в Евангелии от Луки и Деяниях Апостолов. В использовании этого мотива Лука и Деяния представляют собой замечательную параллель Четвертому Евангелию, хотя это редко замечают.
(А) Единственное прямое утверждение о свидетельстве учеников Иисуса в целом в Евангелии от Иоанна звучит так: «А также [то есть в дополнение к Утешителю] и вы будете свидетельствовать (martureite), потому что вы сначала со Мною» (15:27). Это единственный у Иоанна случай применения глагола «свидетельствовать» к ученикам вообще (кроме Любимого Ученика). Тем более стоит отметить, что оно тесно связано с определенным требованием к свидетелям — требованием присутствия при всех событиях истории Иисуса. Исследователи Иоанновых писаний, как правило, не обращают внимания ни на это, ни на близкую параллель этого стиха с перечисленными у Луки квалификационными требованиями к тем, кто хочет свидетельствовать об Иисусе. (Более подробно мы обсуждали эту параллель в главе 6.) В Деяниях, говоря о замене на вакантное место Иуды, Петр указывает, что человек, желающий войти в состав Двенадцати, должен быть «одним из тех, которые находились с нами во все время, когда пребывал и обращался с нами Господь Иисус, начиная от крещения Иоаннова до того дня, в который Он вознесся от нас, быв вместе с нами свидетелем (martura) воскресения Его» (Деян 1:21–22). В Предисловии к своему Евангелию Лука выражает ту же мысль другими словами, называя источниками своих преданий «бывших с самого начала очевидцами (autoptai) и служителями Слова» (Лк 1:2). Возможно, это более широкая группа, чем двенадцать апостолов — однако она, несомненно, включает в себя Двенадцать и выделяется по схожим принципам. Общее выражение Иоанна и Луки — «сначала» (αρ' arches) — типично Иоанново (ср. Ин 6:64; 8:25, 44, 1 Ин 2:7, 13; 3:8, 11, 2 Ин 5); однако в Предисловии Луки оно имеет историографический смысл, указывает на исходный пункт исторического повествования.
(Б) Если мы примем Ин 15:27 всерьез, для нас станет очевидно, что для этого Евангелия роль свидетелей в период Утешителя четко ограничена небольшой группой лиц, выделенной по признаку их отношений с Иисусом в период его служения. Нигде Иоанн не предполагает, что «свидетельство» есть нечто иное, чем могут заниматься и другие христиане, уверовавшие позже. Таким же образом и Лука применяет термины свидетельства почти исключительно к непосредственным ученикам Иисуса — делая важное исключение[1001] для Павла, ставшего свидетелем благодаря собственной встрече с вознесшимся Христом. Как для Иоанна, так и для Луки свидетельство — дело, требующее непосредственного контакта с событиями истории Иисуса[1002].
(В) Мы уже отметили, что martyred и однокоренные слова, используемые как Лукой, так и Иоанном, не относятся к стандартной историографической терминологии. Поэтому Лука не использует их в предисловии к своему Евангелию, где, кажется, сознательно стремится избегать богословского словаря[1003]; вместо этого он называет свидетелей autoptai. По всей видимости, Лука, как и Иоанн, заимствует терминологию свидетельства из второ–Исайи: на это указывает выражение «даже до края земли» в Деян 1:8 (ср. Ис 49:6). Отождествляя учеников как свидетелей со свидетелями Божьими в пророчествах Исайи, Лука помещает их в богословский интерпретативный контекст эсхатологических событий, который видели в этих главах Исайи не только Лука и Иоанн, но и большинство новозаветных авторов. Очевидно, Лука сознательно сопоставляет историографическое понятие сообщения очевидцев с богословским представлением Исайи о свидетелях Божьих. Иоанн в своей метафоре суда, несомненно, основывается на Исайе в большей степени, чем Лука: однако четкие параллели между их пониманием учеников как свидетелей позволяют нам предположить, что Иоанн также использует совпадение историографического и богословского понятий свидетельства[1004].
Inclusio свидетельства очевидца
Здесь нам придется вспомнить о литературном приеме, подробно исследованном нами в главе 6 в связи с общим для Луки и Иоанна представлением о свидетельстве «с начала». Мы уже показали, что в Евангелиях от Марка, от Луки и от Иоанна используется такая техника, как inclusio свидетельства очевидца: тот ученик Иисуса, на свидетельстве которого преимущественно основано это Евангелие, в евангельском повествовании о служении Иисуса упоминается первым и последним из учеников. Мы отметили, что у Иоанна эту позицию занял Любимый Ученик, сместив с нее Петра, занимавшего место основного очевидца у Марка; Любимый Ученик появляется в повествовании чуть раньше Петра — и становится предметом внимания рассказчика в самом конце Евангелия, сразу после Петра. Если наша аргументация верна, то Евангелие недвусмысленно указывает на свидетельство Любимого Ученика как на показания очевидца, имеющие историографический характер.
