И нашел!..
Накануне первого снега, когда спать в маломальской землянке было уже невыносимо, ближе к вечеру появился Максим и, трясясь как в страшной лихорадке, устало опустился у костра.
— Я нашел пещеру!.. Братцы, Она там!.. Я ЕЕ по запаху чую!.. ОНА там!.. Там!.. Там!.. Там!..
Пещера оказалась не на горе и даже не рядом, а совсем в другом месте, на склоне какого-то незначительного отрога, заросшая кустами и молодыми деревьями. Как он ее отыскал, можно было только удивляться.
Многое говорило о том, что некогда здесь было паломничество идолопоклонников. Вокруг входа как старый заброшенный забор стояли и лежали деревянные изваяния, почти полностью сгнившие. Некогда широкая тропа перед пещерой раньше переходила в просторную площадку, сейчас была густо заросшей молодыми елями. Разрытая Максимом почва в ее центре обнажила множество углей — былое костровище. А на старых деревьях вокруг площадки висели замшелые рогатые оленьи черепа некоторые из них даже вросли в эти стволы.
— Так пошлите, че ждем!.. — подскочил Ефимка. — Только смоляных кореньев и бересты надо побольше заготовить.
— Ты там был, Максим!? — Оула спросил тихо, осторожно, но вероятно именно такой тон и породил бурный взрыв искателя сокровищ.
— Да! Да! Да!.. — неожиданно визгливо закричал Максим и затряс головой. — То есть, нет!.. — Он вскочил и начал крушить все, что попадалось под руки и под ноги. Он распинал головешки, вырвал опоры землянки, с грохотом зашвырнул в кусты котелок с чашками… Оула схватил его, попытался унять, но тот вырвался и продолжал все валить и ломать, что настроили ребята. Вдруг его отчаянные крики и ругань перешли в хохот дикий, некрасивый, шальной… Потом он переломился, обхватил голову руками и как раненый, издав вымученный стон, повалился на холодную землю и стал кататься по ней в каком-то тупом отчаянии, ничего не слыша и не разбирая… Через минуту затих, продолжая редко дергаться от затухающих рыданий. Друзья помогли подняться…
— Вход… завален… огромными камнями…, — произнес Максим после своей истерики, произнес тихо, отрешенно, будто о чем-то постороннем, что его никак не касалось. Он сидел у нового костра, сжавшись в комок, испачканный землей и сажей. Мокрые глаза делали его жалким и маленьким.
А к утру Максим заболел. Его маломощный организм не выдержал изнурительной нагрузки и надолго забарахлил…
«Эх, Максимка, Максимка, что ты тогда значил для нас!..» — Оула с трудом оторвался от воспоминаний. Солнце перевалило за горы и сделало их плоскими, фиолетовыми, тревожными. Маленький водопадик стал сереньким, печальным и скучным, как и все вокруг, лишившись теплого света. Вот и его, Оула, едва солнце скрылось, перевалило за острые зубья скалистых вершин, будто кто легонько потряс за плечо… Он оглянулся. Шагах в пятидесяти стояли две упряжки, его и внука Ромки, который, свернувшись калачиком, спал на своей нарте.
Оула улыбнулся. Окончательно расставаясь со своими воспоминаниями, он глубоко вздохнул и поднялся. Голова и тело были в порядке, как после доброго сна.
— Роман Васильевич, поднимайся, поехали домой… И где наш гость!?.. Я его вроде бы с тобой видел?
Мальчик вскочил, уронив на землю выскользнувшую книгу:
— Что!?.. А-а, поехали деда…
— Что это ты читаешь? — Оула нагнулся. — Я думал учебник, а ты опять эту хренотень, «Таежные приключения».
— А что, сам же покупал.
— У тебя экзамены весной, а ты всякой дрянью башку забиваешь… — не злобно журил внука Оула.
— Что ты волнуешься, сдам и поступлю.
— Мне не просто «поступлю», мне надо, чтобы ты крепким инженером стал. Электричество от ветра сделал, коптильню, колбасное производство наладил, свою факторию открыл…
— Ну, деда, сколько можно об одном и том же!?
— А он приключения читает, как будто здесь ему мало… Приключения!
— В книжке интереснее. А у нас какие могут быть приключения!? Если Прокоп маленького медвежонка прикладом за то, что тот ему в ногу вцепился и до крови поранил — это что приключение или глупость!?
— Ладно, — стал строже Оула. — Поехали!
Глава четвертая
По многолетней привычке Андрей Николаевич Бабкин проснулся как обычно. И не оттого, что вагон на очередных стрелках стало сильнее бросать из стороны в сторону, а просто в свое время.
Было еще темно. За окном сплошной стеной бежал сказочный лес. Его черный силуэт, щетинясь колючими верхушками, то подступал к поезду, отражая четкий перестук колес, то далеко отбегал. Время от времени состав вдруг резко вырывался из объятий темного леса, выскакивал на широкий простор, эхо пропадало, становилось тише, и тогда казалось, что вагон слегка приподнялся над землей и летит…
Бабкин забросил за голову руку, нащупал рычажок выключателя под ночником и щелкнул: «О-о, дома-то скоро восемь, а здесь, стало быть, — он быстренько отнял три часа, — ты смотри, всего пять утра!». Напротив внизу и на верхних полках богатырски храпели земляки. Поезд продолжал дробно отстукивать железом, сонно поскрипывать и повизгивать суставами.
Долго лежать в постели Бабкин не любил, поэтому стал одеваться. Нашел свои тапки в куче обуви, поднял упавшую простыню неспокойно спящего Сергея Яптик, взял полотенце, туалетные принадлежности и вышел в коридор.
Прикидывая в тусклом свете, в какую сторону ближе до туалета, Андрей Николаевич в удивлении вскинул брови: «Эт-то кому не спится!? Не мой ли!?» На откидном сидении у предпоследнего купе к нему спиной, понурившись, сидел человек. «Вот те на! Опять Нилыч!.. Да он что спать разучился, что ли!?.. Вчера не спал, да и позавчера!.. Ну да, как сели в Лабытнангах, так еще и не видел его спящим… Во дает!?»
— Не спится, а, Нилыч!? — Бабкин обошел старика и с интересом посмотрел на него сверху.
Тот не ответил и даже не кивнул. Продолжал смотреть в темное окно. Бабкину стало неловко.
— Что молчишь Олег Нилович? Я говорю, полежал бы, третью ночь не спишь…
— Не хочется, Андрей Николаевич, — наконец, отстранено произнес тот, не отрываясь от окна.
— Ну-ну, тебе виднее, — слегка обиделся Бабкин и прошел в туалет.
«И что ему, действительно, не спится!? — накладывая помазком на щеки пену, думал Бабкин. — Точно посторонний… Ни за общий стол тебе, ни выпить, ни разговор поддержать… Странно… Со мной холоден. Вот и делай добро людям!.. И что меня дернуло за него хлопотать!? Сидел бы сейчас у себя в чуме и настроение не портил людям…»
Поезд резко дернуло сначала в одну, потом в другую сторону, и Бабкин едва не порезался. «И что же он так рвался за границу!? — бритва замерла в воздухе… — Что ему там надо!? Странно все это, ох как странно!..»
Впервые Андрей Николаевич Бабкин услышал о непримиримом частнике, категорически не желающем вступать в колхоз, давно, даже очень давно, еще в свою комсомольскую бытность. Тогда совсем молоденьким, сразу после окончания сельскохозяйственного института Андрей Бабкин и приехал по распределению на Ямал. Энергичного, веселого, молодого специалиста попридержали в Окружном Комитете комсомола на недельку-другую, да так и оставили секретарем. Лихо закрутила живая комсомольская работа. Всю тундру пришлось исколесить вдоль и поперек по земле, по воде и по воздуху. Быстро вырос до «первого». Но то ли по крови был зоотехником, то ли захотелось самостоятельно похозяйничать, а только через некоторое время Андрей Бабкин упросился в тундру. Отпустили. Дали совхоз «Полярный». Вот тогда-то и познакомился он поближе со своим соседом Саамовым Олегом Ниловичем, угрюмым мужиком со странной отметиной на лице.
Нилыч, как он стал его называть, оказался крепким и умелым хозяином. Бабкин многому научился у него. Помня народную мудрость, «сосед дороже брата», помогал и сам, чем мог, когда продуктами, когда транспортом, а когда и словечко за него замолвит…, да мало ли что бывает среди соседей…
Вот и на этот раз не мог не помочь с поездкой. Уж больно настойчив был старик. А теперь воротится…, разговаривать не хочет… Странно все же, что же его так тянет в эту Чухню!?..
«Погоди…, погоди…, погоди!.» — Бабкина аж в жар бросило от неожиданной догадки. Он уставился в туалетное зеркало, совершенно не видя отражения своего недобритого лица. «Это как же понимать!?.. Выходит, что я еще и руку к этому приложил!?..»
Андрей Николаевич опять же привык продумывать свои дела по утрам. Он доверял утренним мыслям и давно считал, что именно за первый час после сна программируется весь его день, и редко бывало, чтобы его планы менялись или не подтверждались его ощущения, интуиция, крайне редко.
По-этому когда ударило в голову горячее и очень смелое предположение, в самой глубине живота похолодело: «Так и есть!.. …Значит, Саамовы решили рвануть за бугор!.. А старик, — Бабкин покосился на дверь, — едет готовить посадочную площадку, что ли?!.. Но откуда у них капитал?!.. Ума не приложу!?.. Как же меня угораздило связаться!.. Раньше хоть кагэбешников приставляли к делегациям, с них и спрос был, а сейчас как!?.. Теперь с меня спросят… Вот дурак, ну и ду-рак!.. А еще по своим каналам его документы оформил…Тридцать лет знаю!.. Дун-дук!.. Да, он как родственник мне!..Ду-рак!..»
