Глаз задерживался на самой верхней точке водопада и вместе с водой падал вниз. Широкие струи, извиваясь и перетекая из одной в другую, посверкивая, ударялись об острые камни, рассыпаясь на брызги и водяную пыль, они обильно оседали на всем вокруг, в том числе и на лицах застывших в изумлении ребят. Пахло рыбой.
— Ну все, хорош глазеть, за дело… — Максим проговорил громко, считай, прокричал на фоне шума.
Все трое с трудом оторвались от водопада и закрутили головами в поиске подходящего места для стоянки. И только сейчас заметили, что на дальнем берегу мечется Савелькина собака. Никто не знал, как ее звать. Она то подбегала к самой воде, то вдруг резко разворачивалась и с неслышимым лаем бросалась к лесу в ту сторону, откуда они пришли.
Сердце у Оула забарабанило вовсю… Эстафету подхватило тело и его заколотило как в ознобе. Он крепче сжал топор и приготовился… Поднял винтовку и Максим. Даже Ефимка в здоровой руке держал нож.
Собака красноречиво сообщала об опасности. Она продолжала метаться между берегом и лесом.
«Не может быть…, — думал Максим, — неужели это тот самый, в которого я всадил две пули, причем в упор!?.. А может другой!?.. А другой с чего полезет!?» Он медленно оттянул затвор: «Нет, все нормально, патрон в патроннике…»
И все равно медведь выскочил неожиданно. Несмотря на свои раны, он легко, в несколько прыжков преодолел расстояние между лесом и людьми и оказался совсем рядом…
Как бы воображение не рисовало его «выход», получилось неожиданно и молниеносно. И скорее всего он успел бы кого-нибудь здорово зацепить, подмять, сбить, но собачка виртуозно увернулась и тут же нанесла ему «комариный» укус. Медведь немедленно среагировал, он лишь слегка притормозил, оглядываясь, блеснул белками и мощно рубанул воздух своими смертельными когтями по тому месту, где только что была собачка.
Для Максима это была подставка. До этого он никак не смог определить, когда и куда стрелять. И вот сейчас прицельная планка, мушка и ухо зверя совпали по прямой линии, и Максим нажал на скобу спускового крючка…
Оула все время казалось, что если медведь попробует напасть на них днем и на открытом месте, то причина одна — он умирает, и его ярость, и злость от этого во много раз сильнее обычной. Так, к примеру, поступил бы и он сам. Всю дорогу Оула думал о причине случившейся трагедии. Его мучили всевозможные сомнения. Получалось, что как бы виноватых в том, что произошло, нет. Не специально же медведь напал на них, и не они на него. Он не слышал, чтобы здоровый зверь ни с того, ни с сего охотился на людей в начале лета. Это Ефимка появился и закричал настолько неожиданно, что реакция медведя была вполне объяснимой и понятной. Но, нанеся зверю раны, они переступили черту…
И сейчас, когда медведь был всего в нескольких шагах от них, Оула успел определить, что в глазах зверя уже не было жизни, была боль, отчаяние и начало смерти. Медведь давно не управлял собой, ему хотелось быстрее умереть…
— Ну, ты что стоишь, как пень…, дай топор, — Максим с Ефимкой уже вовсю возились у громадной туши, которая мохнатым валуном торчала из воды.
— Нет, нам ее не вытащить и даже не перевернуть… — до крайности возбужденные они деловито бродили вокруг. Ефимка, продолжая придерживать бок, что-то тоже соображал. — Может, прямо здесь в воде его на части да на берег?
— Ну давай, поначалу снимем шкуру, а там видно будет, — Максим схватил лапу зверя, пытался перевалить его на спину. — Ну и здор-ровый же!.. Помогай, Оула, че стоишь…
Протарахтела сорока. За ней появилась еще одна и еще, и вот уже целый хор длиннохвостых сплетниц прыгал по веткам и в волнении трещал на все лады.
Запах парных внутренностей чуть не сбил росомаху с ног!.. Пасть мгновенно забилась густой слюной, которая, слегка покачиваясь, тонкой, липкой струйкой потянулась книзу… Дрожа всем телом и скуля про себя, она осторожно глотала слюни и не спускала глаз с людей, которые копошились возле медведя.
— Вот смотри, Оула, — тыча длинным ножом, запачканным кровью и редкими шерстинками, Максим указывал на небольшую прорезь в шкуре, — это твой удар. А это, — он перевернул нож и постучал по могучей, словно панцирь грудной кости, — это сюда ты и саданул со всей силушкой.
Оула и сам знал, куда он нанес тот единственный и неудачный удар.
— А вот моя пуля, — продолжал «разбор полетов» Максим с явным удовольствием, — вишь, куда она вошла, з-зар-раза…. Немного бы выше… или вот сюда… и все ему бы еще тогда был конец… — он водил лезвием по обильной гематоме, что окружала небольшую, рваную дырочку чуть ниже шеи. — Много он крови потерял. А вот, смотрите, Савелькин удар топором, правда, тоже на редкость неудачный…, едва, едва шкуру пробил…. Зато отвлек… и… — он выразительно посмотрел на Оула.
— А отчего он тогда свалился!? — Ефимка внимательно разглядывал, оттягивая здоровой рукой уже снятую часть шкуры.
— Э-э, это не здесь надо искать, а на башке. Я точно помню, что второй выстрел я делал в голову… Во, смотри сюда, видишь, кровь спеклась и точно залысинка… Срикошетило, но по мозгам крепко досталось и лишило его на время чувств, кость, небось, в палец будет!
Максим говорил много и возбужденно. Он чувствовал себя героем и явно гордился тем, что завалил медведя.
— Ну, вот и сняли с Мишки шубу, почти…
Проговорив последние слова, Максим, Ефимка и Оула как-то враз притихли, перестали слышать шум водопада и сорок, даже про комаров забыли… Они смотрели на «раздетого» медведя и ровным счетом ничего не понимали… Они не понимали, что с ними произошло… Вода игриво омывала кое-где белое от жира, а где и сизоватое, и темное от массивной мышечной массы тело. Смотрели и не подозревали, что внутри них что-то тихо и незаметно менялось… Они пока этого не чувствовали, но уже не могли больше прикоснуться к медведю.
— На Потепку походит, — вдруг неожиданно проговорил Ефимка.
Максим с Оула продолжали молча разглядывать могучие мускулы зверя, действительно очень похожие на человеческие. «Надо же, — думал Максим, — так и крыша может поехать без подготовки и опыта!.. А ведь действительно, на человека похож!» У него потихоньку росло и крепло какое-то трепетное и вместе с тем гадкое чувство, от которого враз стало душно и дрогнули колени… «Неужели!?… Неужели так бывает, такое ощущение, когда убиваешь … человека!?» — Максим попытался отвести взгляд, но голова не поворачивалась, ее словно кто-то держал и неслышно наговаривал: «Смотри, смотри, это ты его!..»
«Вот чертовщина!.. Придет же такое в голову!.. Этот зверь Савелия как орех раздавил, нас мог на куски порвать, а я раскис…, убил…, как человек!..»
— Ну, что бойцы, что будем делать!? — как мог, бодро проговорил Максим и оглядел приятелей.
— Глухарь пропадет…, — тихо подал голос Ефимка. Он опять сказал то, что надо.
— Я его есть не буду, — еще тише, но твердо проговорил Оула, показал рукой на медвежью тушу.
— Прекрасно, выходит, раз я его убил, то и лопать его мне!? — оживился Максим. — Я вас спрашиваю, что с ним делать будем!?
— Шкура тяжелая… и не зима. Савелька правильно говорил, «не терпит», — опять Ефимка проговорил вслух то, что у всех было на уме.
— Надо зарыть, — подал голос Оула.
— Нам такую ямищу не отрыть. Давайте завалим его большими ветками, а сверху камнями, а!? — Ефимка смотрел то на Максима, то на деревья, где на вершинах в ожидании пира нетерпеливо топтались уже и вороны.
«Эти-то откуда взялись!?» — с неприязнью подумал Оула, проследив за Ефимкиным взглядом.
— Ладно, все на берег, — Максим деловито взял топор и отправился к противоположному берегу рубить ветки. — Костер и сушиться…
Возникшая хандра не отступала, хоть и старался Максим, как мог, голосом да своими действиями ее прогнать. Он то и дело оглядывался на мелководье, где более чем наполовину торчала туша медведя, даже издалека похожая на человека.
«Надо же, какая хренотень!.. Вроде зверюга из зверюг и едва-едва спаслись от него, а такое чувство, что действительно совершили убийство!.. Как же тогда охотники…, что всю жизнь на них сердешных охотятся!?»
Раньше Максиму доводилось много читать о медведях и волках, но сейчас здесь в глухой тайге, когда пришлось столкнуться нос к носу с этим чудовищем, прочитанное казалось детским лепетом, вернее впечатления от ранее прочитанного. «Так, наверное, и должно быть, и так происходит, когда все на твоих глазах, а на карте собственная жизнь!»
С убитым медведем в Максиме незаметно многое изменилось. Он, не переставая, рылся в памяти. Вытаскивал из ранее прочитанного все, что как-то было связано с медведем, вспоминал архивные документы, свидетельства очевидцев, чьи-то фантастические рассказы, истории о тайге и аборигенах-язычниках.
То ли именно медведь у вогуличей — их общий прародитель, то ли это некогда озверевший человек, превратившийся в медведя, то ли сам Великий Нуми Торум или его дочь предстают в облике «хозяина» тайги, только до сих пор местные жители его высоко чтят. Максим вспомнил, как закрылся Савелька на вопрос «кто его предок». Вспомнил и о его бронзовом тотеме… Где-то он читал, что новорожденному не дают имени до тех пор, пока в него не вселится дух предка. А умерший человек может вселиться в своего прародителя и жить в его шкуре до какого-то времени…
