– Как?!! – Мне показалось, что Пендрагон испугался.
Испугался гораздо сильней, чем при разборках со своим другом-оборотнем. И даже сильнее, чем при виде меня. Какой пугливый деспот, однако. Что он вообще так пугается-то…
– Как Коровин?!! – У Пендрагона затряслась губа. – Это шутка?
– Так, Коровин. Ты что, Пендрагон, привидение увидел?
Деспот открывал и закрывал рот, как глупая плотва, вкусившая электрифицированную норвежскую мормышку и крупно на этом обломавшаяся.
– Не будь ниндзей, Пень, – сказал я, – излагай складно.
– Это… – Пендрагон указывал пальцем. – Это ведь… кто…
Из дождя выступил Коровин.
– Привет, Ляжка, – дружелюбно сказал он. – Зазнался, зазнался, перестал узнавать старых друзей, Пендрагоном себя называешь… Это же я, Коровин!
– Коровин… – тупо сказал Пендрагон. – И еще… мастер…
– Ну да, Коровин! Подойди, обнимемся, как старые друзья!
Коровин раскрыл объятия. Пендрагон робко подковылял к эльфу. Коровин, как мне показалось, обнял старого приятеля чересчур сердечно, ребра диктатора хрустнули, но от позорного ойканья ему удалось удержаться.
– Когда пал великий Персиваль, эльф Коровин помог Пендрагону, он дал ему Карту Мира и указал дорогу, – пояснил глубокий знаток агиографии несовершеннолетний гном Кипчак.
– Хорошие были времена, – вздохнул Коровин. – Правда, Доминикус?
– Мама, – сказал красноречивый Доминикус.
Пендрагон, он же Ляжка, вздрогнул.
Глава 13. Поцелуй Тыбурция
В детском муниципальном воспитательном учреждении «Гнездышко Бурылина» в большой чести был следующий обычай. Когда появлялся новенький, его не били. Не заставляли есть черный хлеб с гуталином, не принуждали две недели спать под кроватью, не ездили верхом с первого на четвертый этаж, не пришивали ночью к простыне. «Гнездышко Бурылина» отличалось от всех прочих заведений демократизмом и полетом фантазии.
В первую же ночь у вновь прибывшего похищали носки. Носки препровождались в медкабинет, где их успешно мумифицировали с помощью гипса и других укрепляющих растворов. Когда носки приобретали достаточную твердость, новенького будили, ставили на тумбочку, а на голову к нему водружали загипсованные предметы белья. После чего новенький должен был горланить песню, состоящую всего из двух строк:
Стоят в углу носки,Носки Тыбурция!
Целый час. Причем, если в процессе исполнения носки падали с головы неофита, песня запускалась по новой. Многие к утру соскальзывали в обморок. Это считалось высшим шиком, называлось «поцелуем Тыбурция».
Я глядел на носки Пендрагона-Ляжки и думал, что носки экс-деспота даже не стали бы мумифицировать. Нужды бы не возникло. Носки Ляжки и без того имели все свойства так ценившейся в «Гнездышке Бурылина» одеревенелости. Я представил, как бывший Владетель Владиперского Деспотата стоит на тумбочке с собственными носками, надрывает горло в детской народной песне про интимные части гардероба, и душе моей стало весело.
Ляжка тем временем наладил свои носки на прутики и воткнул их поближе к открытому пламени. Кипчак насадил игуану на вертел, поместил ее над углями с подветренной от носков стороны.
Я поморщился.
– Зря морщишься, – сказал Ляжка. – Игуаны вполне съедобны. Даже вкусные. Вкусней короедов…
Ляжка, он же Пендрагон, маньяк и деспот, сочинитель «Беспредела медведей в Тевтобургском лесу», большой талант в области экономики и тэ дэ и тэ пэ, сидел на трухлявом пне и шевелил ноздрями в предвкушении обеда.
Он несколько успокоился, почему-то перестал называть меня мастером и вообще вел себя как-то неопределенно. Но со смещением себя с должности не смирился. Такие не смиряются.
Кстати, я выяснил, почему Деспотат Владиперский. Ляжку звали Владипер Ляшко – все просто. Почему его предки назвали Владипер, он не сказал. А Деспотат потому, что слово красивое.
– Короеды… – презрительно фыркнул Коровин. – Что ты знаешь о короедах, садист? Пока ты там…
Коровин кивнул в сторону скрывшегося за горизонтом вала, окружавшего Деспотат.
– Ладно, – внезапно успокоился Коровин. – Устал я что-то… Кипчак, когда будет готова игуана, толкни. Я посплю пока.
Я тоже поспал. Минут двадцать. Потом мы перекусили, и в путь.
Деспот вел нас по предгорьям уже почти два дня. Коровин считал, что доверять Ляжке нельзя, я считал, что доверять, конечно, нельзя, но в этот раз Ляжка вряд ли обманывает. Такие типы всегда очень тонко чувствуют угрозу. А угрозы я напустил изрядно – то и дело испытывал на окрестных кустарниках меч, прицеливался из бластера в камни и высказывался в том смысле, что число четыре – очень нехорошее число. Особенно в японской культурной традиции. Число смерти. А число три – наоборот, очень удачное. Особенно в культурной традиции русской. От таких намеков Пендрагон трепетал. Для усиления эффекта я велел Кипчаку периодически поглядывать на диктатора голодными глазами и облизываться. Эффект получился должный – деспот вел уверенно, не вилял, с дороги не сбивался и уверял, что скоро придем на место.
Мы вообще продвигались достаточно быстро. Тундра выдалась ровная, грибы только мешали, погода была хорошая, к тому же я ощущал злобный прилив сил.
Да и остальные тоже бодрились – всегда бодришься, когда за спиной у тебя кобольды. Кобольды чувствовались.
– От кобольдов не уйти, – говорил Кипчак. – Они очень хорошо нюхают, лучше, чем железные собаки.
– Говорят, – задумчиво сказал Коровин, – что их тонкий нюх можно обмануть…
– Как? – поинтересовался Ляжка.
– Надо хорошенько измазаться пометом.
– Каким пометом? – тут же спросил Ляжка.
– Тебя интересует конкретно сорт?
– Ну да… То есть нет, конечно… Просто…
– Сколько их у вас? – спросил Коровин. – Кобольдов? Сколько голов?
– Ну, это, конечно, как считать…
Кипчак сделал каннибальское лицо. Пендрагон нехотя показал, что в самом Деспотате кобольдов нет, слишком опасно их держать в такой близости. Так что прежде, чем пустить их по следу, Застенкер должен будет смотаться за восемьдесят километров к востоку. Даже если он обернется волком, на дорогу туда и обратно у него уйдет никак не меньше трех суток. А то и четырех. Конечно, кобольды устали почти не знают, но дня четыре форы есть.
Все равно расслабляться не стоило.
На второй день после бегства, или, говоря красиво, после ретирады из Владиперского Деспотата мы наткнулись на хижину. Ближе к вечеру уже.
– Там хижина, – указал я пальцем в сторону от дороги. – Ну-ка, деспот, проверим, как ты знаешь свое хозяйство. Кто живет в этом бунгало? Робинзон Крузоэ? Маркизус Карабасус?
– В этом сарае проживает Тытырин, – ответил Пендрагон. – Поэт-почвенник, вы его, наверное, видели на поэтической спартакиаде. Он у нас в Деспотате раньше культмассовым сектором заведовал. Я его потом выгнал из-за…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
