— Вы имеете дело с жилищным кооперативом?
— Нет. Строится отдельный семейный дом. Вернее, дом на три семьи, не являющийся коммунальной собственностью. Каждый будет иметь один этаж. Строительное предприятие обещало нам, что Новый год будем праздновать под собственным кровом. Мне не очень верится, но надеюсь, самое позднее — в марте я заживу по-человечески.
— Вы показали, что на лестнице встретились с пани Рогович и вместе вошли в вашу комнату.
— Так и было.
— А когда вы заглянули в комнату ювелира, дверь была заперта на ключ?
— Здесь принято запирать дверь и брать с собой ключи, только выходя из «Карлтона», а если гость покидает комнату, но не выходит из здания, он оставляет ключ в двери. В крайнем случае, повернет его. У пана Доброзлоцкого ключ тоже торчал в двери, но заперто не было.
— Вы вполне в этом уверены?
— Абсолютно. Если бы дверь была заперта, я вообще не вошла бы в комнату. Знала бы, что ювелира там нет. А я постучала и открыла дверь.
— Вы видели шкатулку с украшениями? Может быть, она стояла на столе?
— Нет. Я, конечно, комнату не осматривала, но такой предмет нельзя не заметить. На столе ее не было. Кажется, там лежали книга и газеты.
— Вы вернулись к себе вместе с Рогович. Не упоминала ли пани профессор о своих затруднениях?
— Нет. Ничего подобного не было. Свое нервное состояние она объяснила дурными вестями из дома. Из-за этого предполагала даже сократить свое пребывание в Закопане, но о поводах к огорчению не говорила. Извинялась за неожиданный визит, призналась, что очень разнервничалась и не может сидеть одна в четырех стенах. Я предложила ей сесть, угостила конфетами, мы побеседовали. Поэтому я и думаю, что к ювелиру я спускалась гораздо раньше, нежели утверждает пан поручик, так как наш разговор длился не меньше десяти минут, а может, и дольше.
— Вы тогда слышали шаги на балконе второго этажа?
— Нет. Телевизор выл, как сумасшедший, и в тот момент, пожалуй, громче всего. У меня чуть барабанные перепонки не лопнули.
— А не доносился до вас звук хлопнувшей двери или звон разбитого стекла?
— Нет. Ничего похожего.
— Вы вместе отправились к телевизору?
— Нет. Когда мы услышали крик инженера, что телевизор в порядке, пани Рогович встала, еще раз извинилась за свой визит и вышла. Я на минуту задержалась, чтобы взять из шкафа свитер. В салоне обычно холодновато.
— Спускаясь вниз, вы ничего не заметили?
— Не хотелось бы ни на кого бросать тень, но когда я была на лестнице второго этажа, из коридора вышел пан Земак. Он появился справа. Если стоять лицом к лестнице. Как раз в этой части здания находится комната пана Доброзлоцкого. Около террасы над салоном. Мне показалось, что художник чем-то смущен или взволнован. Ни слова мне не сказал, быстро прошел мимо и сбежал по лестнице в салон первого этажа, словно за ним кто-то гнался.
— Когда вы вошли в салон, все уже были в сборе?
Пани Медяновская задумалась.
— Инженер там был… Что-то делал с телевизором. Пани Рогович тоже была. Художник. Сыновья директора. Пани Рузя… Сразу после меня пришла пани Зося с плащом в руках. Потом директор и пан Крабе. Последними— редактор Бурский и портье. Или наоборот — портье и журналист. Помню, что редактор заметил: «Мы в полном составе, если не считать пана Доброзлоцкого». Тут Рузя сорвалась с места и побежала за чаем.
— А что было после того, как обнаружили раненого ювелира и большинство обитателей «Карлтона» вернулись в салон?
— Как раз началась «Кобра». Пан Адам Жарский иронически заметил, что у нас, мол, своя «Кобра»… Телевизор никто не смотрел. Все были потрясены. Шел какой-то бессвязный разговор. Но кто и что говорил — я припомнить не могу.
— Кто-нибудь выходил из салона?
— Наверх никто не поднимался. Но из салона выходили почти все. В ванную, напиться воды в столовой… Люди в таких случаях ведут себя по-разному. Я тоже выходила в ванную.
— Может быть, кто-нибудь покидал здание?
— Нет, этого я не видела. К тому же шел дождь.
Люди бесцельно слонялись, только инженер и пани Роговин, которые живут на первом этаже, пошли к себе, но быстро вернулись. Пани профессор накинула жакет, а пан Жарский принес сигареты. Угощал присутствующих, даже я взяла сигарету, хотя вообще-то не курю.
— А появление двух молодых людей помните?
— Да. Они зашли за пани Зосей, но редактор их быстро выпроводил.
— Как они были одеты? Может, у них руки были в грязи? Или следы на одежде?
— Они были в синих «болоньях», которые сейчас считаются самыми модными; плащи промокли от дождя. Но руки у них были сухие и чистые. Они ведь здоровались с пани Зосей. Не подали бы ей мокрых, а тем более грязных рук.
— Как они вели себя, узнав о случившемся?
— Были изумлены. Просто не могли взять в толк, каким образом все это произошло.
— Не притворялись?
— У них нет актерских способностей.
— А потом?
— Не прошло и пяти минут, как приехала «скорая помощь». Я проводила врача наверх, и тут сразу же появились вы. Остальное вам известно.
— Вернемся опять к инженеру Жарскому, — решил подпоручик. — Вы его недолюбливаете?
— Я никак к нему не отношусь. Он для меня пустое место, как воздух, как прошлогодний снег.
— Но мы хотели бы узнать, что это за человек. Вы ведь работали в одном учреждении?
— Это ноль, абсолютный ноль. Не мужчина, хотя и бабник. Человек без всякого честолюбия.
— Он инженер, на хорошей должности. К тому же немного композитор.
— Какой там композиторі Автор слащавых мотивчиков, для которых такие же графоманы кропают тексты.
— Но ведь способности у него есть?
— Есть. Может быть, и немалые. Только отсутствие честолюбия не позволяет ему их реализовать. В профессиональной деятельности идет по пути наименьшего сопротивления. Лишь бы сошло с рук и принесло. заработок. Занимал хорошую должность, с перспективой на будущее. Но там надо было штаны просиживать, и пан Жарский быстро перешел на другую, более низкую и хуже оплачиваемую, но зато без всякой ответственности, и где переутомляться не приходится.
— У женщин он пользуется успехом.
— Не знаю, что они в нем находят.
— Однако пан Жарский, — подпоручик притворялся, будто защищает инженера, — любезен, хорошо танцует, очарователен в обществе как мужском, так и женском…
— О, сущий ловелас! И не особенно привередлив. Для него любая хороша. Зато ненадолго. А в развлечениях он знает толк, были бы деньги.
— Но деньги у него есть. Он часто бывает в Закопане, в ресторанах, а на это нужны средства. Да и женщины, даже самые бескорыстные, требуют расходов.
— Говорят, — улыбнулась пани Медяновская, — эти «бескорыстные» обходятся дороже других.
— Так полагают люди, умудренные опытом. Однако инженеру на все хватает.
— Даже на игру в карты.
— Он картежник? Бридж или покер?
— Все. Лишь бы по-крупному. Это вообще игрок. Надо признать, что он хладнокровен и умеет рискнуть. Лет шесть назад была такая история: у Адама накопилось столько долгов, что он вовсе не получал зарплаты: все приходилось отдавать кредиторам. Назанимал уйму денег у коллег по работе и прочих знакомых. Его командировали в Варшаву, чтобы он доставил оттуда крупную сумму. Он взял эти деньги в кассе, больше ста тысяч злотых, и отправился прямо на бега.
— И все проиграл?
— Нет. Наоборот, выиграл. Заплатил долги и еще пару недель сорил деньгами направо и налево. А ведь в случае проигрыша вылетел бы с работы и на несколько лет отправился в тюрьму.
— Повезло!
— Ему всегда везет. В карты большей частью выигрывает. Во Вроцлаве об этих удачах разное поговаривали, но за руку его никто не поймал. При своих способностях этот человек далеко бы пошел, если б имел цель. А он ни к чему, кроме удовольствий, не стремится.
— Он знает толк в радиоприемниках, в телевизорах…
— В этих его способностях я убедилась только сегодня. Но надо признать, что телевизор-то Адам все же починил.
