— Зачем вы ходили к ювелиру?
— В роли посредника. Этот псих (я говорю, разумеется, про нашего художника пана Земака) ничего лучше не придумал, как явиться к Доброзлоцкому и изругать его последними словами. Кричал так, что мне на третьем этаже было слышно.
— В чем же причина?
— Да ни в чем. Пан Земак придерживается ультрасовременных взглядов на искусство и пытается навязать их окружающим. Украшения, изготовленные по старинным образцам или в духе нынешнего прикладного искусства, Земаку, естественно, не по вкусу. После обеда он мне сказал, что не понимает, почему Доброзлоцкий делает такие вещи, имея возможность изготовить из золота и брильянтов нечто прямо-таки невиданное. Подлинные шедевры «настоящего искусства»! Зная одержимость пана Земака, я не вступил с ним в дискуссию, а промолчал. Но художник не отказался от своей иконоборческой идеи и после ужина понесся к ювелиру. Сказал ему, что надо взять молоток и разбить эту дрянь, а взамен создать нечто, достойное второй половины двадцатого века. Когда ювелир отверг эти проекты, Земак пришел в бешенство и изругал Доброзлоцкого.
— Значит, единственный повод к ссоре — разница во взглядах на искусство?
— Вот именно. После скандала Земаку, как он признался, полегчало. Он вернулся к себе, но тут же пожалел о случившемся. В сущности, он хороший парень, хоть и шальной. Пришел ко мне с просьбой уладить недоразумение. Я ему посоветовал еще раз пойти к Доброзлоцко-му и извиниться, но художнику было стыдно, и он отправил меня в качестве посредника.
— А что ювелир?
— Вовсе и не обиделся! Земака он прекрасно знает. Сказал, что от души позабавился, когда Земак хлопнул дверью, крича: «Лудильщик! Лудильщик!» Наверное, это было бесподобное зрелище!
— Вы не видели молотка в комнате ювелира? Может быть, Земак, направляясь к Доброзлоцкому, взял с собой молоток, чтобы искрошить драгоценности?
— Не видел. Впрочем, Земак молотка наверняка не брал. Он не так наивен, чтобы думать, будто его аргументы как-то воздействуют на ювелира, и тот согласится уничтожить свое творение, переделав по образцу, рекомендованному художником. Земак побежал к Доброзлоцкому просто чтобы наскандалить и отвести душу. Он был бы безутешен, если б ювелир признал его правоту.
— Вы передали Земаку, что ювелир на него не сердится?
— Нет. Я хотел, чтобы художник малость помучился. Это ему полезно: из-за своего вздорного характера он иногда становится несносен.
— Вы дружили с Земаком?
— Нет. Просто это мой хороший знакомый. Часто делает рисунки для редакции, где я работаю.
— Что вы можете о нем сказать?
— Очень способный художник. Только выбрал такое направление, которое в Польше не больно-то оплачивается. Суперсовременная живопись! Этим не проживешь. Все друзья и знакомые уговаривают его взяться за что-нибудь практическое, доходное. Но он и слышать не хочет. Энтузиаст и фанатик! Вечно со всеми в ссоре, в первую очередь с теми, кто хочет помочь ему поправить свое материальное положение.
— Он женат?
— Да. Четверо детей-школьников. Семье действительно тяжело… Я не хотел бы сплетничать, но сдается, это не самый удачный брак.
— Нелегко быть женой художника? — осведомился полковник.
— Конечно. Особенно такого, как Земак. Сбрендившего фанатика, равнодушного к «материальным благам». А ведь детей надо одеть и накормить! Пани Земак прямо-таки надрывается, чтобы свести концы с концами, а муж почти не помогает. К тому же — не знаю, правда ли это, — жена его попрекает, что натурщицы для него… гм… не всегда только натурщицы.
— Старая история, — улыбнулся полковник. — В этом отношении спокойна была только жена Лясоцкого, который рисовал одних коров.
— Вы заметили, куда шла пани Медяновская? — вмешался подпоручик.
— Нет. Не заметил. Кажется, спустилась на второй этаж, и я слышал, как постучала в чью-то дверь.
— Вошла в комнату?
— Я слышал, как дверь заскрипела.
— Что дальше?
— Дальше ничего. Я сидел в комнате, пока не раздался голос Жареного, что телевизор в порядке. Помню, я что-то крикнул в ответ, кажется «Браво!», и сразу спустился на первый этаж.
— Вы заметили, что Ежи Крабе выходил из салона и поднимался наверх?
— Не припоминаю. В салоне было довольно темно, горела лишь небольшая лампочка за телевизором. Все располагались поудобнее. Может, пан Крабе и выходил, но только на минутку. Я ведь сразу заметил, что нет Доброзлоцкого! И длительное отсутствие литератора от меня бы не ускользнуло.
— Вы слышали, как чинили телевизор?
— Хотел даже спуститься вниз и попросить инженера, чтобы он утихомирил эту ревущую скотину. Треклятый ящик так пронзительно выл и пищал, что и почитать было нельзя.
— Пан Доброзлоцкий часто смотрел телевизор?
— Очень редко. Или работал в своей комнате, или ходил по вечерам на прогулку, навещал знакомых… Он не скрывал, что телевидения не любит. Считал это тратой времени, пародией на скверное кино. Еще говорил, что, если больше получаса смотреть телевизор, у него глаза начинают болеть.
— Доброзлоцкий предупреждал, что придет сегодня на «Кобру»?
— Не слышал. Кажется, нет.
— Значит, его отсутствие никого бы не удивило?
— Разумеется. В прошлый четверг он тоже не смотрел «Кобру». Если заглядывал в салон, то чаще всего на «Последние известия», чтобы узнать прогноз погоды. А потом возвращался к себе.
Подпоручик вопросительно взглянул на полковника. Тот знаком показал, что хочет задать журналисту еще какой-то вопрос.
— Вы пишете детективы?
— Да
— Последний из них — «Преступление в универмаге»?
— «Убийство в универмаге»… Вижу, пан полковник, вы интересуетесь моим творчеством. Мне это чрезвычайно лестно.
— Если не ошибаюсь, содержание книги таково: в одной из примерочных кабин найден труп. Убитому проломили голову. Стенка, отделяющая одну кабину от другой, продырявлена. Во второй кабине милиция обнаружила гирю, которая послужила орудием преступления, и портфель со сломанным замком. Этот портфель с важными документами убитый имел при себе, входя в кабину, чтобы примерить купленный им костюм. Располагая такими уликами, милиция ищет человека, который воспользовался соседней кабиной и оставил в ней гирю. Между тем оказалось, что убийца — человек, все время находившийся в поле зрения свидетелей. Они утверждали, что ни на минуту не упускали его из виду. Однако он успел войти в кабину, прикончить свою жертву и пробить дыру в соседнее помещение. Стремясь увести следствие в сторону, подбросил туда портфель и гирю, а сам преспокойно вышел из кабины. Он первый обнаружил труп и поднял тревогу. Никто его не подозревал, все подтверждали его алиби.
— Неслыханная честь для меня! Старшие офицеры милиции с таким прилежанием читают мои книги и даже могут их пересказать!
— Не в этом дело, пан редактор. Изменим ситуацию. Перенесем действие из крупного универмага в среднего ранга пансионат. Вместо кабины — комната. Вместо гири— молоток. Важные документы в портфеле нам ни к чему. Достаточно брильянтов… Ваш преступник мучился, пробивая стенку между кабинами. Разбить стекло и приставить лестницу куда легче. Кто исполнил бы роль преступника лучше автора книги? Автора, который этот план тщательно продумал, а затем подробно описал?
Бурский вскипел:
— Нелепо подозревать меня в преступлении! Да, есть сходство с содержанием книги? Ну и что? Такие совпадения я готов отыскать во множестве детективных романов, изданных у нас и за рубежом. Создавая книгу, автор в определенной степени переносит в нее какие-то давние события, которые действительно имели место.
— И все-таки поразительное сходство!
— Нет. Есть одна существенная деталь, которая отличает данное дело от описанного в романе. Я готов даже признать себя преступником, если вы мне докажете, что именно я приставил лестницу к балкону. В ваших рассуждениях все логично. Действительно, я мог незаметно войти в комнату ювелира, принести снизу молоток тоже не составляло бы труда. Разбитое стекло и выброшенная шкатулка — для того, чтобы навести милицию на ложный след. Но к чему лестница? По «Карлтону» я мог передвигаться, не привлекая к себе внимания. А выйди я хоть на минуту во двор, это бы кто-нибудь заметил, например портье или горничная. Милая лесенка! — добавил журналист. — Она спасает мою шкуру! А к тому же драгоценности… Мой маршрут — между комнатой и салоном. Полагаю, он уже тщательно изучен. В разных закоулках «Карлтона» можно, конечно, спрятать вещь гораздо больших размеров, чем несколько побрякушек, да так спрятать, что никто не найдет. Но на это требуется какое-то время. Если теоретически предположить, что я преступник, то в течение нескольких минут, которыми я располагал, я не мог бы свободно передвигаться, потому что гости уже начинали сходиться в салон. Я не успел бы заняться ни лестницей, ни драгоценностями.
