Я смотрю на стоящие на столе тарелки. Они все пусты, кроме моей. Я не предполагала, что не смогу есть, находясь в непосредственной близости от Гектора, и поняла это, только когда села за стол. Говорить мне тоже тяжело, как и дышать.
— Курица в вине — это, пожалуй, одно из моих любимых блюд, — жизнерадостно восклицает Гектор. — И теперь я не знаю, кто готовит его лучше — ты или моя жена. — Он протягивает морщинистую, покрытую вздувшимися венами руку и накрывает ею пальцы Хэрриет. — Только не обижайся, дорогая, — ласково произносит он.
Она улыбается благодарно и нежно в ответ на прикосновение супруга.
— А я и не обижаюсь.
Я в ужасе отвожу глаза в сторону, встаю и начинаю собирать посуду.
— Нет, ты все приготовила, и я не позволю тебе убирать со стола, — протестует Хэрриет.
Она вскакивает на ноги и хватает тарелки и вилки с ножами. Джек начинает ей помогать, а я понимаю, что сейчас произойдет. Сейчас они соберут посуду и отнесут ее в кухню, где начнут ее мыть или загружать в посудомоечную машину. В любом случае я останусь здесь наедине с ним. Мне придется беседовать с Гектором.
— Нет-нет, я вам помогу, — отчаянно сопротивляюсь я.
— Ничего подобного ты не сделаешь! — заявляет Хэрриет.
— Не спорь, — поддерживает ее Джек. — Сиди здесь и отдыхай.
Когда мы остаемся наедине, Гектор откидывается на спинку кресла и улыбается мне. Я смотрю на стол. Его лицо так и стоит у меня перед глазами, поэтому мне ничуть не легче оттого, что я на него не смотрю. Я и представить себе не могу, как на моем месте чувствовала себя Ева. После всего того, что он с ней делал.
— Ты выглядишь просто замечательно, — произносит Гектор.
— Спасибо, — бормочу я.
— Должно быть, ты уже подумываешь о том, чтобы выйти на работу.
Я пожимаю плечами, прислушиваясь к скребущим и звенящим звукам, доносящимся из кухни. Я пытаюсь мысленно поторопить Джека и его мать. Скорее бы уже они пришли и избавили меня от этой пытки.
Гектор замолкает. Он уже не пытается поддерживать беседу, и все пространство гостиной заполняет неловкая тишина.
— Я чем-то тебя обидел? — наконец спрашивает он.
Я застываю; мне кажется, что мое тело заледенело. Что мне ему сказать? Он ничего не сделал мне, зато сделал Джеку и Еве. Мне иногда кажется, что я прошла через те же испытания, что и Ева. Но это не так.
Я качаю головой.
— Может, ты все-таки удостоишь меня взглядом и словесным ответом на мой вопрос? — спрашивает он.
Мой рассудок погружен в такой хаос, что я делаю то, о чем он просит.
Я поднимаю голову и делаю глубокий вдох.
— Нет, — говорю я.
Его глаза, той же формы, что и у Джека, пристально смотрят на меня, и мне не удается отвести взгляд в сторону. Я хочу всмотреться в самую глубину его глаз и попытаться увидеть скрывающееся в его душе и мозгах зло. Я хочу отвести глаза в сторону и больше никогда на него не смотреть.
— Чем я тебя обидел? — спокойно спрашивает он.
В этом совершенно нормальном вопросе мне чудится угроза. В комнате находится не тот Гектор, с которым я все эти годы была знакома. Напротив меня сидит человек, издевавшийся над Евой. Я понятия не имела, что один может так стремительно занять место другого, что на самом деле они оба уживаются в нем. Я не вижу смысла лгать.
— Я знаю о вас и Еве, — сообщаю я ему. — Или вы хотите, чтобы я называла ее Хани?
В моем голосе больше уверенности, чем в моей душе.
— И что же, по-твоему, ты знаешь? — спрашивает он.
При этом выражение его лица почти не меняется. Разве что губы сжимаются еще плотнее.
— Я нашла ее дневники, — говорю я.
Мне тут же хочется запихнуть эти слова обратно себе в рот. Это сделал он. Это он ее убил. Конечно же, это был он. Он убил ее из-за этих дневников, пытаясь заполучить свидетельство своих злодеяний.
И теперь я сообщила ему, что они у меня. Я практически попросила его убить и меня тоже.
Джек
Я часто задаюсь вопросом, неужели мать действительно не знает, каков на самом деле мой отец? Может, она все знает, но просто делает вид, что все в порядке?
После того как мы с отцом на мое пятнадцатилетие съездили в Лондон и вернулись домой, мама с тортом ждала меня в кухне. В торт были воткнуты пятнадцать свечек.
— Я знаю, милый, что это очень глупо, — произнесла она. — Ты уже слишком взрослый и все такое, но мне так хочется, чтобы ты еще хоть один год побыл моим маленьким мальчиком.
От того, что произошло в этот день, я просто онемел. В этот момент мне больше всего на свете хотелось быть ее маленьким мальчиком. Отец уже скрылся в кабинете, как он часто делал, когда гневался.
Я подошел к маме и крепко ее обнял. Я всегда шарахался от нее при попытке приласкать меня, когда она испытывала потребность обращаться со мной, как с малышом. Но в этот момент я хотел ощутить, что у меня есть мама, которая может меня утешить. Она растерянно обняла меня в ответ.
— Что случилось? — испуганно и озабоченно спросила она. — Ты поссорился с отцом?
— Нет, — ответил я, стараясь не разрыдаться. — Нет.
— Ну же, расскажи мне, — уговаривала она. — Ты можешь все мне рассказать. Я же вижу: что-то случилось.
Я посмотрел на часы на своем запястье. Он купил их после всего — взамен того, что должно было стать мне настоящим «подарком». Он практически швырнул мне эти часы.
— Мне… э-э… не понравились часы, которые он мне купил, — произнес я, убирая из своего голоса все признаки слабости и незрелости. — И он немного рассердился.
Мама помолчала. Я понимал, что она пытается решить, верить мне или нет.
— Спасибо за торт, — добавил я, делая шаг назад.
Впервые в жизни я был вынужден поступить, как взрослый мужчина. Я не имел права сваливать на нее этот груз. Разве мог я ей сказать, что видел его с другой женщиной? Та девушка была достаточно молода, чтобы…
— Шоколадный, мой любимый! Давай зажжем свечи.
Какое-то мгновение мама стояла неподвижно. Потом она улыбнулась своей ласковой улыбкой, которую я очень любил, и выдвинула один из ящиков, чтобы достать оттуда спички.
— Загадай желание, — предложила она после того, как заплясали маленькие веселые огоньки свечей.
«Никогда не стать таким, как мой отец, — подумал я и с силой дунул. К счастью, мне удалось задуть все до единой свечи. — Спасибо, — поблагодарил я, обращаясь к тому, кто мне помог, кто бы это ни был. — Спасибо, потому что я ни за что не хочу быть таким, как он».
— Как чувствует себя Либби? — спрашивает мать.
Я всегда завидовал легкости, с какой Либби так легко называет своих родителей мамой и папой. Она так и говорит — «моя мама» или «мой папа». Мне это никогда не удавалось. Я никогда не чувствовал себя с ними непринужденно. Наши отношения всегда были несколько официальными, не очень близкими. Ева никогда не говорила о своей семье до той самой ночи, когда она рассказала мне все. И эта информация затерялась среди всего остального, что она мне сообщила. А потом так и не подвернулся подходящий момент, чтобы я снова ее расспросил. Это еще раз доказывает, что я был уверен, что в нашем распоряжении вечность.
