Мистер Коукс ободряюще улыбался, пытаясь добиться от Гарри естественности и спокойствия.
— Не могли бы вы рассказать нам в точности, что произошло, когда вы зашли в бар «За сценой» на Финчли-роуд?
— Я сел за столик, заказал кофе, и тут ко мне подсела эта пташка, в умат обкуренная. Ну, поболтали.
— А вы девушке сообщили, — многозначительно посмотрев на Гарри, продолжил мистер Коукс, — кто вы такой?
— Я ей не говорил, что я Джейкоб Херш. Ко мне и так женщины липнут. Мне их особо-то убалтывать не надо. Или писать им письма на бланках палаты общин, как Джон Профьюмо[355].
У господина судьи Бийла даже руки затряслись. Обвинитель мистер Паунд выпрямился в кресле и просиял; наклонился к своему помощнику, прошептал что-то ему на ухо, тот улыбнулся, прикрыв рот ладонью.
— Мой вопрос был…
— Я сказал ей, что моя фамилия Штейн.
— И что было потом?
— Да не предлагал я ей никаких ролей! Я пригласил ее домой выпить и повеселиться.
— И что было потом?
— Она от нетерпения аж подсигивала, вот что было потом.
— Но она ведь действительно читала вслух сценарий, который — вот… и нам предоставлен. Или нет?
— Ну, мы там играли… Разные были игры.
Применение силы Гарри отрицал напрочь. По его словам, мисс Лёбнер участвовала в их развлечениях с большим энтузиазмом. Конским хлыстом он ее ни разу не ударил.
— Хотя она и просила меня. Вы ж понимаете, из них многие это любят. Особенно те, что, кровь из носу, рвутся непременно в кинозвезды. Ну очень это их возбуждает!
— Я буду вам премного благодарен, если вы прекратите в своих ответах отклоняться от того, что именно происходило между вами в доме.
Нет, никакой содомии он мисс Лёбнер не подвергал.
— Ну да, она просила меня, умоляла, но я не по этой части. Я же не принадлежу к так называемому обществу. Это они там в своем Итоне все как один младшеклассников в попу употребляют.
Встал мистер Паунд, пришла его очередь допрашивать Гарри. Ух, в куски бы порвал, да как-то даже и жалко! Первым делом он обратил внимание обвиняемого на то, что медицинское освидетельствование показало наличие следов спермы в заднем проходе мисс Лёбнер.
— Ну, понимаете, уж так она меня просила, так умоляла, что я попробовал. Потыркался, потыркался, но нет, так и не смог себя заставить.
— Ага, значит, вы не предавались с мисс Лёбнер содомии, несмотря на то что она настойчиво вас об этом просила?
— Не-ет! А я и доказать могу: когда Джейк — ну, в смысле Херш — опять сошел к нам вниз, она ему и говорит: «Эй ты! Твой приятель говорит, что черный ход не по его части, а ты что скажешь?»
Джейк, чья очередь давать показания была следующей, готов был провалиться сквозь землю.
— А скажите, пожалуйста, — спросил затем мистер Паунд, — при каких обстоятельствах мисс Лёбнер от вас ушла?
— Да я же говорю, мы хотели по-нормальному, потом еще и завтраком бы накормили, но она вдруг в панику вдарилась. Сказала, что ей позарез надо домой — пока хозяин не проснулся, а с нами она бы встретилась завтра вечером.
— То есть она выразила желание вернуться?
— А то! Сказала, что такого оттяга у нее не было с того раза, как она кувыркалась с парочкой цветных из Вест-Индии.
Что ж, пришлось мистеру Паунду перейти к вопросу о перепалке с сержантом Хором.
— Скажите, верно ли, что, когда сержант Хор пришел вас задерживать, вы встретили его словами: «Отвали, казак! Только попробуй мне, подсунь какого-нибудь тухлого сена!» Он это верно передал?
— Ну, что было, то было, чего уж там. Против истины не попрешь.
— Значит, так вы ему и сказали?
— Да. Кое-какой опыт имеется, вы ж понимаете!
Мистер Паунд нерешительно заозирался. Повернулся к господину судье Бийлу за наставлением и руководством. Вскочив с места, вмешался и мистер Коукс:
— Ваша Милость, разрешите мне переговорить с клиентом? Я его предостерегал уже, но…
— А что с присяжными? Из зала удалять будем? Или не надо?
— Не надо, Ваша Милость.
— Хотите переговорить с ним здесь или внизу?
— Здесь, Ваша Милость.
Подойдя, мистер Коукс вполголоса напомнил Гарри, что о его предыдущем тюремном опыте присяжные не знают; о нем их известят только после того, как они вынесут свой вердикт, да и то лишь в том случае, если его признают виновным.
Возобновив допрос со стороны обвинения, мистер Паунд спросил:
— Вы сказали, что играли с мисс Лёбнер в какие-то игры. То, что вы спрятали ее одежду, тоже было такой игрой?
— Нет. Этого вообще не было. Ей никто не мешал уйти в любой момент.
С независимым видом покидая свидетельское место, Гарри и пары шагов еще не сделал, а Джейка уже как обварило отвращением, хлынувшим из ложи присяжных.
Когда его самого призвали давать показания, он был в отчаянии, чувствовал, что все рухнуло и спасения нет.
— Скажите, ваш приезд домой, — спросил его сэр Лайонель, — в тот день, двенадцатого июня, был запланирован?
— Нет. Я должен был прилететь на следующий день.
— Откуда прибыли?
— Из Монреаля.
— Что вы там делали?
— Ездил по семейным делам.
На уточняющие вопросы Джейк ответил, что присутствовал там на похоронах отца и, как требует того религиозная традиция, неделю вместе с родственниками соблюдал траур.
— Что произошло, когда вы вошли в дом?
— Боюсь, что я застал Штейна и мисс Лёбнер врасплох.
— Было ли по мисс Лёбнер видно, что она действует по принуждению?
— Нет. Определенно нет.
— В чем она была одета?
— Она была голая.
— Это ее смущало?
— Нисколько.
— Штейн предлагал вам эту девушку? Сказал ли он: «Хочешь ее? Она насчет этого сама не своя. Сделает все, что душе угодно».
— Нет. Не говорил.
— А потом что было?
— Она пришла ко мне в спальню с коньяком на подносе.
— По вашей просьбе?
— Нет, по собственному желанию.
— Вы с ней говорили о винтовке?
— Нет. Не говорил.
— Что происходило между вами в спальне?
— Она затеяла ласкать мой пенис, но я сказал ей, что устал. Что хочу принять ванну. И отослал ее вниз.
Далее Джейк сообщил, что, когда он проснулся и спустился в гостиную, было четыре утра.
— А почему проснулись? Услышали какие-то неприятные звуки внизу?
— Проснулся от головной боли. А снизу слышался смех. Стоны удовольствия. Больше ничего.
Сцену ссоры с Гарри из-за винтовки и седла с ходу проскочили. Про халат Джейк сказал, что не помнит, был он подпоясан или нет.
— Вы были все еще под впечатлением похорон?
— Совершенно верно.
— Как встретила вас внизу мисс Лёбнер?
Джейк помешкал. Закусил губу.
— Она крикнула: «Эй ты! Твой приятель говорит, черный ход не по его части, а ты что скажешь?»
— И что же вы ответили?
— Ответил какой-то дурацкой шуткой. Не помню.
— Что было потом?
— Сел на диван. Она села рядом.
— А потом что?
— Она принялась поглаживать мой пенис.
— А вы что делали?
— Ничего.
Повисла пауза.
— Я был усталый. Это расслабляло.
— Что произошло потом?
— Она перевозбудилась. Я остановил ее.
— А потом что?
— Она обиделась. Мы поссорились. Вдруг я почувствовал, что сыт всем этим по горло. И я настоял на том, чтобы она ушла.
— И что, вы грубо с ней обошлись?
— Вовсе не грубо. Ну, может, пихнул ее…
— И что было после этого?
— После этого она сказала: «Я тебя урою, мерзкий козел».
Рабочий день подошел к концу, и мистер Паунд отложил перекрестный допрос Херша на утро понедельника.
С тех самых пор, как они вместе предстали перед магистратским судом, Гарри начал отслаиваться и шелушиться, а теперь и вовсе облез. Кожи совсем не стало, сплошной оголенный нерв. Весь долгий мучительный уик-энд, почти совсем бессонный, Джейк то уходил, то снова возвращался в квартиру Руфи, где обосновался Гарри.
— Ты смотрел на меня так, будто я говна кусок, — сетовал Гарри. — Закончив давать показания, я на тебя, дружочек ты мой, глянул. Гляжу и по глазам вижу: ты такой же, как и все они. Гарри Штейн для вас все равно что кусок говна.
У Руфи, чьи ресурсы, изначально не бог весь какие великие, давно исчерпались, глаза постоянно были на мокром месте.
— Имейте в виду: если этого человека посадят за решетку, я буду ходить в черном весь срок, до самого дня, когда выпустят. И каждое утро вся в черном я буду стоять у вас под дверью.
— Так, может, меня и дома-то не будет, Руфь! Нас же, не ровен час, обоих в тюрьму упрячут.
— Я уже побыла раз вдовой. Не хочу больше! За что мне? Бог не допустит, чтобы я стала вдовой второй раз!
Гарри разваливался на части. Лицом стал темен, на губе выскочил герпес. То принимался поносить Джейка, угрожать ему, то вдруг успокаивался, являя светлую сторону натуры, страдающую душу. Настроение его ежеминутно менялось, и утомляло это несказанно.
