Через час принесли обед, а Редер все не возвращался. Мы все повернулись к Пизу. Никто не произнес ни слова, ни один из нас не осмелился спросить. Но словно догадавшись, что мы хотим узнать, Пиз просто сказал: «Да».
Днем Влаер рассказал нам, что Катхилл встретил изумленного Редера словами: «Вы совершенно свободны и можете идти куда угодно». Но Редер хотел вернуться в корпус.
Он должен передать библиотеку своему преемнику, говорил он, а он еще даже не знает, кого назначить. Но в этой просьбе ему отказали. Он передал нам привет через санитара.
Мне было жаль Дёница. Освобождение Редера стало для него тяжелым ударом. Впервые за много месяцев я гулял вместе с ним и пытался утешить. Ширах шагал рядом.
Редер поделился своими планами с Ширахом. Как только он окажется на свободе, он немедленно выступит с критикой двух человек: Гесса, потому что жить рядом с ним столько лет было психологической пыткой, и британского директора, потому что у него нет души.
— Ерунда, — махнул рукой Дёниц. — Может, он и думал об этом. Но приказы всегда отдает его жена. Конечно, он будет критиковать меня.
28 сентября 1955 года. Газеты публикуют фотографии первых шагов Редера на свободе. Как Нейрат после освобождения, Редер тоже выглядит совершенно другим в цивильной одежде и с расслабленным лицом. Любопытно видеть одного из нас на воле. Но, на самом деле, ничего интересного в этом нет.
29 сентября 1955 года. Освобождение Редера оживило наши надежды. Несколько дней назад Аденауэр вел переговоры в Москве о возврате всех пленных немцев, включая генералов и партийных функционеров, приговоренных к максимальным срокам наказания. Теперь мы обсуждаем, как скажутся на нашем деле отвоеванные им уступки. Наш новый американец, Чарльз Харди, говорит, что недавно слышал по американскому радио, будто русские в принципе не возражают против освобождения заключенных Шпандау. Прошлой ночью не мог спать.
Тем не менее, сегодня я разбил новые грядки под клубнику. Увидев это, Дёниц спросил:
— Для кого вы сажаете клубнику?
— Не знаю, — пожал плечами я. — Может, для себя.
Дёниц нахмурился.
— Почему? Вы планируете остаться здесь и на следующий год?
Я склонился над грядкой и ничего не ответил.
Урожай с этой грядки можно будет собирать только через два года!
Год десятый
Надежды на расформирование Шпандау — Прошение о помиловании — Шпидель и Макклой пытаются мне помочь — Снова депрессия — Гессу приказывают работать — Болезнь Функа; смерть Нейрата — История окна — Стычка с Дёницем — Дёниц на свободе
18 октября 1955 года. «Шпандауэр Фольксблат» от 5 октября сообщает, что в Берлин прибыла высокопоставленная делегация прокуратуры СССР для получения информации по вопросам, которые могут привести к решению проблемы Шпандау. Эта делегация — попытка Москвы подвести итог прошлому, говорится в статье. Ширах и Гесс, в дополнение пишет газета, являются известными нацистами и, следовательно, должны быть переданы судебным властям Германии, но остальные заключенные будут освобождены.
Это случайно, что именно сейчас тюремная администрация меняет деревянные сторожевые вышки на каменные, красит умывальную комнату и выдает новые головные уборы? В зависимости от настроения я полон надежды или скептицизма.
19 октября 1955 года. Сегодня отправил домой тайное письмо, в котором описывал, как я представляю свое освобождение: за мной приезжает Флекснер, передает мне семьсот марок на покупку одежды и билет на самолет. Семья встречает меня в аэропорту Франкфурта. Я попросил у них номер телефона в Гейдельберге.
20 октября 1955 года. Я веду себя с предельной осторожностью, чтобы не ставить под угрозу свои шансы — если они есть — на освобождение. Если я чувствую опасность, я подаю предупредительный сигнал санитару, произнося слово «валерьянка». Когда мне нужна бумага, я прошу у него «активированный уголь». К примеру, сегодня утром, пока мне облучали колено, я сказал Влаеру:
— У меня расстройство желудка. Спросите, пожалуйста у врача, можно ли мне взять таблетки активированного угля?
Он бросил на меня понимающий взгляд.
— Нет необходимости, номер пять. Это не проблема. Как думаете, четыре вам хватит?
Вдобавок я попросил Влаера говорить со мной коротко и грубо. Ему нравится эта игра. Сегодня, когда я забыл свои таблетки, он рявкнул на меня:
— Неужели так трудно запомнить? Мы вам не слуги! Вот ваше лекарство!
22 октября 1955 года. Страшный переполох! Наши блокноты конфисковали. Именно сейчас. Мы тотчас приходим к выводу, что начальство хочет найти улики против нас.
Ширах признается, что много лет ведет дневник — девятьсот страниц только за последние двадцать месяцев. Но никто не сможет его прочитать, говорит он, потому что он писал по-английски, но с немецкими правилами письма. Я предполагаю, что записи содержат материал для психологического исследования заключенных Шпандау, которое он собирается когда-нибудь написать. Сразу видно, что совесть у него не чиста. Ссутулившись, он быстро и нервно ходит взад и вперед вдоль стены во дворе, каждый раз отмеряя шагами одинаковое расстояние. Мне кажется, что он краем глаза наблюдает за нами. Под конец он едва ли не подпрыгивает и в то же время начинает весело насвистывать. Это невыносимо! Ни один по-настоящему беззаботный человек не ведет себя столь беззаботно.
2 ноября 1955 года. Время свиданий опять увеличили вдвое. Два раза приезжал Фриц, вызывая у меня досаду своим мрачным настроением. Мы сидели напротив друг друга, улыбаясь и нащупывая тему для разговора, и внезапно я понял, что ни одно мое слово до него не доходит. Может, я расспрашивал его слишком неуклюже, задавал скучные, стандартные вопросы, на которые едва ли существуют ответы. Меня буквально парализовало от этого неловкого общения, от явного смущения мальчика. Думаю, я мог бы спросить, как он справляется с английским в школе, как продвигаются дела с велосипедной прогулкой в Шварцвальде, помирился ли он со своей девушкой, к кому из детей больше всего привязана собака. Ни один из этих вопросов не пришел мне в голову. Паузы в разговоре становились все длиннее и мучительнее. Меня внезапно осенило, что я напрасно надеялся, будто с годами общаться с детьми будет проще. В сущности, дети от меня ускользают. Неожиданно я понял с безнадежной ясностью: стены Шпандау отнимают у меня не только свободу, но и все остальное. Или надо сказать, уже отняли?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
