В это время к Розе подлетел грузин-антрепренер и стал ей что-то объяснять, быстро-быстро жестикулируя. Роза сначала стояла, опустив голову, а потом высоко задрала подбородок и протянула коротышке руку.
Тот взял ее под локоть и повел в кабинет.
Тараканов бросил на стол салфетку и сказал Люсе, во все глаза наблюдавшей за этой сценой:
– Нам пора домой.
Днем клубная зала была совершенно пуста. По ней ходили полусонные лакеи в небеленых рубахах, заплатанных портах и грязных фартуках и наводили порядок. Осип Григорьевич прошел через залу в кабинет антрепренера.
– Доброе утро! – поздоровался он с грузином.
– Здравствуйте, – поклонился хозяин заведения.
– Я вчера был у вас и буквально очарован игрой балалаечника! Мне бы хотелось поблагодарить его за доставленное удовольствие. Где я его могу найти?
– Сегодня он в клуб не явится, он у меня через день выступает. – Кавказец говорил без всякого акцента.
– Почему так?
– Устает очень сильно.
– Однако ж, первый раз вижу антрепренера, который так заботится о своих артистах.
– Об артистах я, конечно, забочусь, но больше я забочусь о себе. Видите ли, балалаечник мой очень любит за воротник заложить. А его после каждого выступления угощают, играет-то он, как вы изволили заметить, великолепно. Поэтому он каждый вечер напивается вдрызг и на следующий день выступать не может. Сутки пьет, сутки поправляется, вечер играет, и по новой. Такой у него двухдневный цикл.
– Так он сейчас дома?
– Дома, если не в кабаке.
– А где он живет, я бы все-таки хотел с ним увидиться.
– Дождитесь завтрашнего вечера, сегодня вы все равно не сможете с ним толком поговорить. Да и дурной он, когда пьяный.
– К сожалению, завтра я к вам явиться не смогу, занят-с. Да и говорить я с ним много не буду, поблагодарю за выступление, вручу подарок, да и уйду.
– Дело ваше, только прошу, водки ему много не покупайте, а то он в запой уйдет. А живет он на Вознесенской, номер сорок пять, в надворном флигеле.
– Мерси!
Тараканов слез с пролетки, расплатился с извозчиком и вошел в подворотню нужного ему дома. У подъ-езда флигеля стояло человек десять – подручный дворника, несколько кухарок и горничных, точильщик и вездесущие ребятишки. Вход в подъезд преграждал городовой. Осип Григорьевич подошел поближе и поинтересовался:
– Что случилось?
– Емелька-балалаечник до смерти упился, – охотно ответила какая-то кухарка. – Царствие ему небесное!
– Расходитесь, господа, расходитесь, честью прошу, нет здесь ничего интересного, – в сотый, наверное, раз повторил городовой.
В это время из подъезда вышел околоточный Гуль и немолодой мужчина в пальто и шляпе котелком, видимо доктор. За ними семенил толстячок купеческого вида.
– Можно хоронить-то его? – спросил купец у околоточного.
– Со стороны полиции препятствий не имеется, – важно ответил тот. – Свидетельство доктор вам выдал, а ко мне вы вечером зайдите, я разрешение на похороны у пристава должен подписать.
– Послал жильца Господь на мою голову, – начал причитать купец. – Живой никакого покою не давал, так теперь я и хоронить его на свой счет должен, упокой, Господи, его душу! Зосима, – обратился он к дворницкому подручному, – беги к Френкелю, скажи, клиент для него есть, пусть гроб делает, самый дешевый. А потом дуй в приказчицкий клуб и скажи князю Джепаридзе, что господин Панин Богу душу отдал, пущай на похороны раскошелится, не то, скажи, мы Емельяна Пантелеевича по четвертому разряду похороним, князю стыдно будет!
Глава 3
После обеда, который в этот раз, к неудовольствию Люси, прошел не в ресторане, а в скромной кухмистерской, «супруги Эриксон» не завалились спать, а пошли на прогулку. «Федосья Яковлевна» висла на руке «Людвига Теодоровича» и болтала без умолку:
– Нет, я все равно поступлю в артистки. Ведь у них не жизнь, а сказка! Ими все восхищаются, дарят букеты, мужчины лежат у их ног. А они только улыбаются и милостиво позволяют делать себе подарки! Они свободны, как птицы!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Свободны, как же. Вы вчерашнюю сцену в клубе помните? Вам что, хочется идти с каким-то коротышкой за сто рублей и дюжину шампанского?
Люся помрачнела и призадумалась.
«Как неожиданно все-таки умер балалаечник! А может, ему кто помог? Может, кто-то не хотел, чтобы он со мной разговаривал? Но что такого секретного он мог мне рассказать? Об аресте Дунаевского шайке давно известно из газет, о месте нахождения фабрики фальшивок газеты тоже сообщили. Что еще мог знать Панин, да такого, что его убили из-за одного моего интереса к его персоне? И если его убили из-за меня, значит, моя личность раскрыта? – У Осипа Григорьевича внутри все похолодело. – Получается, они и меня могут к праотцам отправить. Да нет, не может быть! Не мог я нигде засветиться. Или в лицо кто узнал?»
От грустных мыслей его отвлек восторженный голос спутницы:
– Нет, все-таки я пойду в артистки! Смотрите, какая красота! – Пальчик Люси упирался в афишную тумбу, на которой красовался плакат с аршинными буквами.
«Новая звезда, взошедшая в нашем городе, обворожительная фрейлейн Роза сегодня и ежедневно дает концерты в ресторане гостиницы «Россия»! В программе песни, танцы и еще много интересного. К услугам господ посетителей – великолепные закуски и обширная винная коллекция. Цены умеренные».
В голове Тараканова замелькали прочитанные в Москве строчки: «В 1911 году Дунаевский сошелся с артисткой Натальей Патрикеевой Саяниной, тридцати лет, урожденной Лихомановой, благовещенской мещанкой, вдовой. Вскоре они стали жить вместе, но венчаны не были. Лихоманова пела в ресторане гостиницы «Россия» и имела определенный успех у публики, в связи с чем привыкла к подаркам и жизни на широкую ногу».
«Раз не получается разузнать про Дунаевского через его друзей, попробую разузнать через подруг», – подумал коллежский секретарь и сказал своей спутнице:
– Я вижу, обедом вы остались недовольны. А ваше душевное состояние заботит меня больше всего, поэтому ужинать поедем в ресторан.
Барышня захлопала в ладоши, а Тараканов это время сводил в уме дебет с кредитом. Получалось, что денег хватит еще только на пару дней такой разгульной жизни. «В банк, что ли, сходить, вдруг тетка уже деньги перевела? Впрочем, за это время они никак дойти не могли».
– Людвиг… Можно я буду звать вас просто Людвиг, а то с отчеством получается слишком длинно.
– Зовите, что с вами прикажете делать?
– Вчера, когда я… когда вы отлучались… Словом, когда я проверяла ваш паспорт, я увидела у вас в номере великолепные открытки с видами Благовещенска. Тут, оказывается, есть достопримечательности! Чем без дела по улицам бродить, давайте их осмотрим, мы же теперь в какой-то мере туристы.
– Давайте. Что желаете посмотреть в первую очередь?
– Мне очень понравился губернаторский дом. А рядом есть арка, построенная в честь посещения города государем. И давайте сходим на мол!
– Сейчас я справлюсь с планом, и мы построим наиболее оптимальный маршрут нашей прогулки. – Осип Григорьевич достал из кармана пиджака сложенный вчетверо картонный лист и, отойдя к стене дома, развернул его. Люся тоже склонилась над планом, прижавшись при этом к своему «благоверному». Тараканов посмотрел на нее и отодвинулся.
– Так, губернаторский дом на этой же улице, но далековато. А мол – рядом. Предлагаю спуститься к реке, осмотреть мол и пройтись по набережной вот сюда, – он ткнул пальцем в план, затем посмотрел на него еще раз, переводя взгляд с одного конца листа на другой. Лицо его сделалось хмурым и сосредоточенным.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Прогуляемся, но сначала зайдем в контору Амурского пароходства и купим вам билет до Сретенска. Завтра вы уезжаете!
– Почему? – девушка слезливо заморгала глазами.
– Я еще утром хотел вам сказать, но не решался. Мне надобно срочно уехать.
