же дня, уставшая лошадь вкатила повозку во двор усадьбы Петра Фроловича, который не ожидая приезда сына в этот день, уже улегся спать, пригревшись, по-стариковски, под боком Фроси.
На стук ворот и лай собачки, хозяева проснулись, встали, встретили гостя, который отцепив коляску, отпустил кучера домой, куда он так стремился, занес вещи на веранду, попил воды и, сославшись на усталость, отказался от ужина и пошел спать в свою комнату. За ним улеглись и хозяева и дом снова погрузился в тишину, нарушаемую иногда похрапыванием Петра Фроловича, которое Фрося быстро останавливала, перекладывая голову хозяина в удобное положение. Иван, действительно измучившись за дорогу, уснул мгновенно и проспал до позднего утра – благо хозяева блюли тишину и все разговоры вели на веранде, ожидая пробуждения позднего гостя.
Пробудившись, как в детстве, от чириканья воробьев под стрехой, Иван разобрал чемодан, нашел халат и, одев его, всунул ноги в шлепанцы, что стояли всегда рядом с его кроватью, ожидая хозяина иногда годами. В таком облачении Иван вышел на веранду, где отец и Фрося с нетерпением людей, длительное время живущих в одиночестве, поджидали его у самовара, почти погасшего за время ожидания.
– Здравствуй, здравствуй, сынок, – приветствовал Петр Фролович своего младшего сына. – Дай-ка взгляну на тебя – вчера в темноте да суете не успел рассмотреть тебя хорошенько. Ну что! Выглядишь хорошо – похож на учителя сельской школы, – хохотнул отец и добавил: – а вот на будущего студента учительского института не тянешь – лет многовато для студента. Видишь, даже внешность твоя против этой учебы, – заключил отец, – но как говорится: вольному – воля: учись, если так надумал.
Я, по правде, сказать, надеялся, что ты женишься на девушке, о которой говорил в прошлый приезд, поучительствуешь еще год-два, а потом перейдёшь в урядники: там и власть есть в руках и жалованье поболее учительского. А из урядников и в офицеры жандармские можно пойти: и жалованье хорошее, и пенсию платят – не чета моей. Но ты хочешь ещё чему-то поучиться – твоя воля, пусть будет так. Пока отдыхай в отчем доме: Фрося тебя откормит и обиходит не хуже твоей кухарки, что осталась в селе и, наверное, льет теперь горькие слезы, что потеряла такого молодца и будет спать теперь в холодной постели без мужика, – закончил отец.
– Ладно, старый, зубоскалить над сыном, – одернула Фрося отца. – У вас, мужиков, одни бабы на уме и работа, а отдыхать некогда. Пусть Ваня в отчем доме отдохнет душою и телом, приведет мысли в порядок и решит окончательно, что будет делать дальше, а наше дело помочь ему – чем можем: большим советом, малыми деньгами и, конечно, заботой и вниманием. Ты же, Ваня, привык к кухаркиным заботам – там у себя в селе? – рассмеялась Фрося и пошла собирать на стол, который пустовал в ожидании пробуждения гостя.
Жизнь Ивана в отцовской усадьбе покатилась в лето так же, как и в прошлый раз: он много спал, много ел и много скучал от безделья, не зная, чем занять свободное время, когда все дни были свободными.
Он посетил с отцом могилу матери, прибрался там и заменил крест, который совсем сгнил за прошедшие шестнадцать лет от её смерти. Казалось, совсем недавно, мать гладила его, мальчика семи лет, по головке, а теперь он, мужчина двадцати двух лет отроду, стоит перед маленьким холмиком земли, поросшим дикими травами, под которым навсегда успокоилась его мать – так давно, что даже крест сгнил.
– Почему на крестах нет надписей: кто там покоится и каковы были годы жизни этого человека? – спросил однажды Иван, когда после посещения церкви они с отцом привычно остановились у могилы матери.
– А кому это интересно: читать надписи на крестах? – равнодушно ответил отец. – Мать и так знает, что мы пришли и не забываем её, а всем прочим она неизвестна, да и читать здесь, на селе, мало умельцев. Добрая часть погоста заселена нашими родичами, а что я знаю об них? Ничего. В дворянской книге по Могилевской губернии, все наши родичи расписаны по-фамильно с упоминанием чинов и званий, а что они были за люди – один бог ведает, ибо родословного описания жизни каждого дворянина рода Домовых никто не потрудился исполнить для потомства. Может быть ты, Иван, когда займешься своей историей, по дворянским записям, составишь жития каждого из наших предков.
Ведь род наш стал дворянским еще в незапамятные времена, а в 1691 году был вписан в дворянские книги и получил герб – чем не история для будущего ученого, каким ты хочешь стать? Ну да вас, молодых, интересуют лишь цари да князья, а кто были бы эти князья без дворян и простых воинов? Никто. Историю делают народы, а приписывают её царям-императорам. Вон наш царь Николашка! Ничтожество полное, а «боже царя храни», каждое воскресение народ поет по церквям: ибо каждая власть от бога, говорится в писании и, видимо, за грехи наши нам бог послал эту пустышку. Отец-то его Александр Третий, покруче был царь и на своем месте: ни войны, ни походов при нем не было, а Россия крепла и богатела и территориями прирастала без всяких сражений, потому что к сильному всяк прислониться хочет и обрести защиту.
Вот так-то, сынок, такая вот получается история рода Домовых. Мы тоже обмельчали и в чинах, и в званиях, и в заслугах перед Отечеством. Я был офицером-артиллеристом, а сыновья мои стали мелкими чиновниками, а ты, Иван, и вовсе простой учитель. Но даст бог, доучишься наконец до полного образования и может быть на старости лет обрадуешь своего отца и чином, и внуками малыми: до больших-то внуков мне уже и не дожить: седьмой десяток жизни донашиваю: видимо, скоро на погост лягу рядом с твоей матушкой: тогда и напишешь на крестах наших, кто и где здесь лежит. Меня положите рядом с матерью справа от нее: она всегда ложилась слева от меня и, засыпая, тихо-тихо посапывала мне в ухо – пусть и на том свете продолжает посапывать, по привычке.
– Ладно, отец, прикидываться стариком древним – по Фросе не скажешь, что ты из мужика в старика превратился: словно дуб мореный, крепче меня будешь, – осадил Иван отца от грустных мыслей на погосте. – Давай лучше зайдем к Лиде – твоей дочке: там и внуки уже подросли большенькие, пока ты мечтаешь о моих. Хватит злиться на Лиду, что вышла замуж за лавочника: скоро промышленники да торговцы будут главной силой в России, а не захудалые
