Поэзия США
ПОЭТЫ И ПОЭЗИЯ АМЕРИКИ
Вступительная статья
С поэтических произведений, созданных в середине XVII века, началось формирование американской литературы как самостоятельного художественного явления.
Авторы этих текстов не осознавали себя поэтами в современном значении слова. Первая книга, отпечатанная в колониях на другом берегу Атлантики, называлась «Полное собрание псалмов, достоверно переложенных английским стихом». Она вышла в 1640 году тиражом по тому времени очень большим — видимо, приобрести ее почитал своим долгом каждый ревностный пуританин. Миропонимание тогдашних американцев, их духовное кредо, их этика — все это определялось пуританской доктриной. А для нее, строго говоря, не существовало никакой литературы, помимо богословской.
Образ мира, угадываемый в архаичных, полных библеизмов, неуклюже построенных виршах той поры, конечно, нельзя понять вне пуританской теологии и идеологии. Обычно контекст здесь важнее самого текста. И все-таки это определенный образ мира, не просто рифмованное изложение того или иного тезиса, существенного для кальвинизма. Через броню ригористических запретов, через богословскую схоластику пробивается живое человеческое чувство. И хотя оно почти неизменно облечено в форму религиозной медитации, произведения Эдварда Джонсона, Роджера Уильямса и других стихотворцев донесли гамму чувств человека тех далеких дней.
Крупнейшим поэтом США XVII века был Эдвард Тэйлор, пастор из Массачусетса, чьи стихи увидели свет лишь через два с лишним столетия после смерти автора. К счастью, наследники сохранили рукопись, которую он тщательно прятал от посторонних глаз. Священнослужителю не подобало сочинять ничего, кроме проповедей. Прихожанам Тэйлора уж тем более показалось бы странным, что дидактика в его стихотворениях вовсе не главное. Впрочем, они не знали, что Тэйлор пишет стихи.
Человек своей эпохи, он как истовый пуританин воспринимал повседневное в свете вечного, отыскивая свидетельства высокого промысла и откровения в окружавшей его жизни крохотного поселка на самом краю цивилизованного мира. Для пуритан греховным было все земное бытие, а всякий смертный был ничтожен и лишь непоколебимостью веры в самых тягостных испытаниях обретал единственную и высшую награду — духовное спасение. Тэйлор множество раз возвращался к этой мысли, однако она принимала оттенки, на пуританский взгляд, едва ли не еретические, потому что предметом его исступленных размышлений было не будущее воздаяние, а крестный путь к нему — как раз не награда, а испытания, которых она требует.
В его стихах переданы неподдельный драматизм и неповторимая индивидуальность реального духовного опыта. Быть может, незаметно для самого Тэйлора этот драматизм ослаблял, расшатывал теологическую догму, которой вдохновлялся поэт. Она перестала быть абстракцией. За нею обозначилась живая жизнь, не вмещающаяся в жесткие установления пуританства. Это был центральный конфликт того времени. Поэзия Тэйлора осталась высшим художественным выражением идей, побуждений, противоречий пуританской Америки.
По глубине содержания, по своеобразию и многосложности символов, по прихотливой, изощренной образности и отточенности шестистрочной строфы — словом, по всему своему эстетическому богатству стихи Тэйлора принадлежат к числу значительных достижений англоязычного поэтического барокко. Сам факт, что колонии Нового Света сумели выдвинуть писателя такого творческого диапазона, казался необъяснимым даже издателям первой книги Тэйлора, появившейся в 1939 году. Еще давала себя чувствовать инерция упрощенных представлений о художественном бесплодии первых полутора столетий американской истории. Ссылались на то, что Тэйлор был американцем в первом поколении и до переезда в Новую Англию успел получить европейское образование, — так, он, несомненно, знал стихи Герберта, а возможно, и Донна. Но сопоставления с английскими «метафизическими поэтами» только усиливали впечатление самобытности дарования их младшего современника и, что особенно важно, — его американской характерности.
Америку считали культурной провинцией еще и в конце XIX века, а для европейцев эпохи Тэйлора это была аксиома. Когда в Лондоне вышла первая американская книга — сборник стихов Анны Брэдстрит, напечатанный в 1650 году без ее ведома, — на титульном листе стояло: «Десятая муза, только что явившаяся в Америке». Наивный рекламный трюк сработал, книгу покупали, не сомневаясь, что это мистификация. Какая муза могла явиться на диком континенте, куда ехали кто с единственной целью разбогатеть, кто — спасаясь от английской Немезиды и от религиозной нетерпимости, заставившей тысячи сектантов грузить свои скудные пожитки на корабли в Бостон и в Новый Амстердам? И те и другие были людьми практической складки, им требовались оружие и рабочий инструмент, а для духовной-пищи вполне хватало молитвенника.
Но выяснилось, что стихи действительно написаны в Америке. И более того, представляют собой не сплошь псалмы да перепевы библейских мотивов. Пятистопный ямб Брэдстрит напоминал английскому читателю многие знакомые образцы, в особенности сэра Уолтера Рэли, которого потом выдавали за «истинного» Шекспира. А сетования на тщету всех человеческих устремлений, исключая покаяние и самообуздание, попадались чуть не на каждой странице. Жена губернатора одной из колоний, разумеется, мыслила понятиями своего времени и своего круга. Но в сборнике нашлись и безыскусные описания домашнего быта переселенцев. И первые, набросанные еще очень робкой рукой картины американской природы. И что совсем удивительно — любовные стихотворения. При всем своем пуризме они все же выглядели явным нарушением канонов благочестия.
Приоткрылся уголок совсем незнакомого европейцам мира. О книге тепло отозвались в двух-трех лондонских журналах, не забыв отметить, что впервые за всю историю английской поэзии свои стихи осмелилась представить на суд публики женщина. Об этом не позабудут и многочисленные наследницы, с благодарностью упоминавшие уже в наш век о «Десятой Музе», которая доказала, что и для женщин должно найтись место на Парнасе. Творческое содержание и литературное значение ее поэзии вспоминается куда реже. Потребовалось исследование поэта и критика Джона Берримена (1956), чтобы всерьез заговорили и о Брэдстрит, и обо всей той поэтической эпохе.
Сегодня вряд ли кому-нибудь покажется, что эта поэзия принадлежит только профессорам истории литературы. Многое, конечно, устарело, но многое и вошло в традиции, продолжающие развиваться. Пуританское воображение с его обостренной восприимчивостью к духовным и этическим конфликтам, развертывающимся в глубинах сознания, смогло — несмотря на ригоризм, моралистичность, абстрактность категорий и оппозиций — открыть в человеке Нового Света нравственные противоречия, к которым вернутся и некоторые крупнейшие американские поэты прошлого века (Герман Мелвилл, Эмили Дикинсон), и наши современники: тот же Берримен, Роберт Лоуэлл и другие. Сюда, в эту почву, уходит своими корнями традиция серьезного этического размышления и бескомпромиссного искания духовной истины — одна из лучших традиций американской поэзии. Сюда, к несмелым и еще чисто интуитивным догадкам Анны Брэдстрит, восходит нить последующих долгих поэтических споров о своеобразии Америки и американцев, о прежнем, европейском, и новом, заокеанском, «доме», о сущности американского мироощущения и национального характера.
В поэзии XVII века наметились некоторые художественные проблемы, в будущем оказавшиеся узловыми для американской литературы. Конечно, они наметились только слабым пунктиром — историческое развитие, сообщившее этим проблемам непреходящую актуальность, было еще впереди, да и самой поэзии еще предстоял немалый путь, прежде чем она станет бесспорным и значительным эстетическим фактом — в США это произойдет лишь в эпоху романтизма. Выдающийся талант Тэйлора и даже куда более скромное дарование Брэдстрит выглядят исключениями на современном им литературном фоне — в целом достаточно тусклом. Поэзия пока что воспринимается главным образом как средство наставления в добродетелях, которыми должен обладать пуританин. Во множестве пишутся духовные стихи, поучительные истории, густо начиненные моральными сентенциями, сатирические поэмы, бичующие своекорыстие и разврат, а также эпитафии. Суровые условия непрерывных войн с индейцами, голод, эпидемии усилили потребность в таком жанре.
Культура коренных жителей континента, в том числе и их богатейший поэтический фольклор, первым американским литераторам остались неизвестными. Правда, уже в 1643 году, составляя описание индейских языков, Роджер Уильямс заключил каждую главу своей книжки небольшим стихотворением, выказывающим знакомство с преданиями аборигенов. Однако понадобятся еще полтора столетия, чтобы жизнь индейцев была осознана как художественная тема. Впоследствии американская поэзия будет ей обязана «Песнью о Гайавате» и еще многими прекрасными произведениями, включая и стихи поэтов-индейцев, все активнее о себе заявляющих в самые последние годы.
