Чунихин Владимир Михайлович:
Переворот
Сегодня в идейных процессах, бурлящих в российском информационном пространстве, происходят иногда многозначительные явления. Смысловые значения их, не связанные вроде бы между собой, имеют, тем не менее, фактическое родство. Предлагаю остановиться на одном из них.
Появилась в последние годы достаточно заметная популяция особей, полагающих свою жизненную позицию как систему взглядов, напрочь противостоящую такому понятию, как патриотизм.
Думаю, каждый из нас обязательно таких встречал. Их легко отличить по их особой ненависти к самому слову (даже не понятию, а слову), обозначающему это понятие. Обычно они с некоторой детской недоразвитостью обязательно его коверкают, как бы подвергая убийственному унижению и наказанию. Вот так, например, — «педриотизм», «поцреотизм» и ещё всяко инако в меру обширности мусорной прослойки своего словарного запаса. В общем, знакомая картина замены доводов разума энергичными гримасами и жестикуляцией. Собственно, и отличаются‑то они обычно повышенной скандальностью, что естественно вытекает из доказательного бессилия практически по любому затронутому ими вопросу.
Иногда, впрочем, подобные борцы с патриотизмом, получив, видимо, неосознанную оплеуху из того места, где у нормальных людей находится совесть, несколько спохватываются. И время от времени, движимые этим неясным и смутным для них ощущением, начинают пояснять, что истинный патриотизм состоит не в том, чтобы нахваливать Сталина и переписывать историю в свою пользу, а в том, чтобы честно разобраться в происшедшем и не повторять больше его ошибок. И что поэтому истинными патриотами являются именно и только они сами.
Оставляя за рамками обсуждения юмористически окрашенную тему честности этих персонажей, можно отметить только, что вскорости подобные побуждения у них исчезают. Видимо, вследствие всё той же эфемерности нравственного чувства, не позволяющей надолго испытывать какое‑то смутное неудобство от собственного мироощущения. И борец с патриотизмом снова становится полноценным борцом, не устающим поучать, что ЛЮБОЙ патриотизм сам по себе есть известное ему убежище негодяев.
Как соотносятся такие взгляды с только что утверждаемыми рассуждениями об их собственном истинном патриотизме, думаю, обсуждать не стоит. В связи со всё той же окрашенностью рассуждений об их честности.
Настоящая статья не ставит, впрочем, задачу какой‑либо полемики с мироощущением (понятие мировоззрения здесь не очень подходит) указанных особей. Намного интересней здесь проследить происхождение подобных взглядов. Их, так сказать, кровное родство с некоторыми подзабытыми сегодня событиями прошлого. Тем более, что видны здесь некоторые отчётливые аналогии.
Так что же это за ошибки такие сталинские, которые борцы с патриотизмом призывают не повторять?
Сегодня уже мало кто и знает, пожалуй, что были в России времена, когда слово «патриот» было попросту ругательным. Соответственно, и понятие «патриотизм» тогда носило резко негативный характер. Понятие «патриот» было тогда родственным такому понятию, как «буржуй». Или «недобитая контра». Времена эти наступили сразу после 1917 года и продолжалось, пожалуй, до самой середины 30–х годов.
Единственно, в те времена за исповедование патриотических взглядов не было уголовной ответственности. Грубо говоря, за патриотические взгляды в то время не сажали. Тем не менее, обвинение в патриотизме было тогда обычно неким политическим доносом, призывающим приглядеться к обвиняемому попристальнее. Поскольку «патриот» тогда полагался человеком явно «не нашим». Во всяком случае, если и не явной «контрой», то существом весьма близким к этому понятию. И ежеминутно готовым нравственно к «контре» этой примкнуть.
Такого отношения к патриотизму и к патриотам придерживались в то время не только отдельные высокопоставленные партийные вожди. Эти взгляды исповедовались тогда в массовом порядке, особенно в той среде, которая именовалась «старыми большевиками», а за ними, естественно, и всеми более–менее активными членами большевистской партии, признающими их безоговорочный авторитет. Отсюда проистекала распространённость этого отношения в обществе.
И слово это никто тогда в бессильной злобе не коверкал. Потому что тяжёлая ненависть к этому понятию вполне обеспечивалась всей силой и всей мощью советских карательных органов. Этого тогда было достаточно. Это придавало борцам с патриотизмом уверенность в своём неоспоримом идейном превосходстве над вымиравшими как класс «патриотами».
Были это, естественно, не просто некие отвлечённые взгляды. Гонения на патриотические воззрения нашли своё самое широкое выражение в литературе, искусстве, науке, особенно исторической. В образовании, само собой.
Из учебников истории были попросту выброшены упоминания о деяниях российских правителей, полководцев, учёных, деятелей литературы и искусства. Любые события российской истории объявлялись положительными или отрицательными вовсе не в смысле понимания какого‑либо блага или вреда для России. Поскольку провозглашалось, что не существует никакого блага России, а есть только благо для пролетариев и крестьянства. А лица, рассуждавшие о благе России, на самом деле пеклись о благе её правящих классов, а именно благе помещиков и капиталистов. Поэтому история преподавалась только с позиции истории борьбы классов, истории угнетения и борьбы с этим самым угнетением.
Как следствие, деятельность любого государственного деятеля российской истории, любого правителя, военачальника, дипломата рисовалась ими исключительно в чёрных красках, как деятельность бесконечно враждебную и невежественную. Именно тогда расцвели перепевы про агрессию и завоевательные войны царизма, ограбление им порабощённых народов. История же России представлялась ими бесконечной цепью ошибок и преступлений.
Да и трудно было, конечно, ожидать от тогдашних историков или общественных деятелей одобрительной оценки, например, деятельности полководцев 1812 года, если совсем недавно руководство большевистской партии придерживалось лозунга поражения в войне своей собственной страны.
Так что явление это не было случайным вывихом политического сознания. Это, пожалуй, с наибольшей силой выражало тогда самую сущность большевистского режима. Самый его главный смысл существования.
Одним из ярчайших представителей этого течения был знаменитый историк М. Н. Покровский, которого именовали тогда не иначе, как «создатель советской исторической науки». Успешность и востребованность подобных взглядов наглядно подтверждается и чисто формальными, внешними, так сказать, признаками его деятельности. Когда ещё и где активно занимающийся научной деятельностью учёный мог похвастаться настолько высоким положением во властных структурах. Подсчитано было, что М. Н. Покровский занимал в большевистском правительстве и партии одновременно двенадцать руководящих постов.
С мая 1918 года и до конца своей жизни (1932 год) он был заместителем наркома просвещения РСФСР, отвечал в правительстве за сферу науки и высшего образования. Иными словами не просто отстаивал свои научные взгляды, но директивно внедрял их в масштабах всей страны, во всех её учебных заведениях, как единственно марксистское, а потому единственно верное, учение.
Наряду с этим Покровский возглавлял Коммунистическую академию и Институт красной профессуры, был председателем Общества историков–марксистов, заведовал Центрархивом чуть ли не со дня его основания, возглавлял ряд других организаций в сфере науки и идеологии. Одновременно был редактором ряда исторических журналов.
Иными словами, была это в чистом виде не диктатура даже, а абсолютная всеподавляющая власть одной исторической школы. Школы, наиболее полно и всесторонне обеспечивавшей борьбу с патриотическими воззрениями.
Как видим, такие взгляды позволяли тогда вознестись к самым вершинам государственной власти. И, наоборот, любые, самые незначительные публичные проявления национального русского сознания предполагали тогда мгновенное и неотвратимое низвержение любого человека, какой бы пост он тогда не занимал. И как бы ни был на своём посту незаменим как специалист высокого класса.
Такой пример можно найти в воспоминаниях человека, которого можно заподозрить в сталинизме в самую последнюю очередь. Я имею в виду Льва Давидовича Троцкого. Во втором томе своего трёхтомного труда «Сталин» он припомнил такой примечательный, но совершенно негромкий эпизод:
«…Во время польской войны в военном журнале появилась грубо шовинистическая статья о «природном иезуитстве ляхов» в противовес «честному и открытому духу великороссов». Особым приказом журнал был прикрыт, а автор статьи, офицер генерального штаба Шапошников, отстранен от работы…»
