топили бани, мылись. Вечерами
киномеханики крутили «Два бойца», –
и мы беззлобно ржали, наблюдая,
как Марк Бернес стрелял из РПД –
ручного пулемёта Дегтярёва:
строчил напропалую, без прицела,
и даже левый глаз не прикрывал,
и немцы так картинно помирали
под этим маркбернесовским огнём…
Затем – неделя смотров и проверок.
С утра до вечера – как это? и как это? –
комиссии, комиссии, комиссии
из армии, из корпуса, полка…
И так нас эта публика замучила,
ну прямо хоть в траншеи убегай!
Но наконец – последняя проверка
перед обедом. Славный был денёк –
июньский, солнечный, нежаркий.
Мы выстроились в «в полном боевом» –
с винтовками, с примкнутыми штыками,
шинели в скатках, вещмешки, подсумки,
сапёрные лопатки и надоевшие вконец
противогазы. на нас –
идущей умирать и побеждать пехоте…
* * *
У врача не найдётся ни сил и не времени
выяснить, что с тобой: в медсанбате –
запарка, раненых – сотни. Лишь рукою
махнёт: «Безнадёжен!» – и тебя отнесут
санитары в палатку, где санбатовский морг,
и положат меж мёртвыми и умирающими.
А ты ночью проснёшься и завопишь: «Жрать хочу!» –
и упишешь за милую душу котелок
медсанбатовской каши с черняшкой – и по новой
уснёшь, как ни в не бывало,
меж мёртвыми мёртвым сном:
переутомление!
* * *
Как мы воюем?..
А ты у фашистов спроси,
Только не до, а потом – после боя:
чтоб от них какой правды добиться,
надо всегда после боя их спрашивать.
Ты среди нас поприсутствуй незримо
и погляди как-нибудь незаметно,
как – ну хотя бы в траншейном бою –
рота ворвётся во вражьи окопы.
Думаешь, фриц задерёт сразу руки?
Как бы не так! – эта публика наглая.
Им, пока душу не вытрясешь,
не объяснить, что такое война.
И, наливаясь привычной яростью,
так же привычно работают руки, –
пулей, гранатой, штыком и прикладом
в чувства приводим арийскую сволочь.
Трупы чернеют в ходах сообщений,
толовым дымом курятся землянки…
Ну и теперь, если пленные будут,
ты и спроси у них –
как мы воюем!
Расстрел
Он принял смерть спокойно.
Спокойно глядел,
как немцы подравняли короткий строй,
привычно взбросили к плечу винтовки,
прицелились –
и по команде «Файер!»
придавили спусковые крючки…
Но когда
офицер подошёл к распластанному трупу,
чтобы убедиться, что русский мёртв,
он даже вздрогнул от неожиданности:
не вечный покой, а ненависть –
лютая ненависть была на лице русского.
Офицер с раздражением пнул голову,
но шея не успела задервенеть,
и голова возвратилась в прежнее положение.
* * *
Когда ты убиваешь врага в бою, ты не можешь быть уверен, что убьёшь его, а не он тебя, – и потому ты не чусвствуешь себя убийцей… Но почему т ы не радуешься, когда после боя приходится подчас расстреливать безоружного врага, хотя ты хорошо понимаешь, что в бою он мог убить тебя?..
* * *
По утрам Лёха говорит сержанту:
– Ну, я пошёл на физзарядку.
– Валяй! – разрешает сержант. – Заряжайся…
Лёха топает ходами сообщений в овраг,
лепит смолой к сосне трофейную открытку:
Гитлер стоит руки в боки и лыбится, сука!
Лёха приступает к упражнениям:
стрельба из винтовки лёжа, с колена и стоя –
обойма патронов на каждое упражнение.
Потом умывается из родничка – водные процедуры! –
и возвращается в траншею.
Там уже принесли завтрак, Лёху встречают весело:
– Как здоровье у Адольфа? Не жалуется?.. –
Лёха вытаскивает из кармана остатки открытки.
– Никак рекорд? – говорит сержант.
– Точно, – кивает Лёха. – 15 очков из 15 возможных.
Ну, командир, нынче тому фрицу-пулемётчику,
что угробил Вальку Бересова, будет капут! –
И приступаем к приёму пищи.
Солдатские университеты
На фронте –– как нигде на свете ––
изучишь целый курс наук в солдатском университете.
Во-первых, при любой погоде –– ногами и ползком на брюхе
пройдёшь науку географию, свой путь под пулями проплюхав.
Ты познакомишься затем с другой наукой –– геологией,
Траншеи и окопы роя, трамбуя брустверы пологие.
А лазая и в хмурь, и в вёдро в полях, оврагах, по кустарнику,
Усвоишь безо всяких лекций и зоологию с ботаникой.
И звёздной ночью, на посту, обняв винтовочку с патронами,
Узнаешь как бы между прочим и кое-что из астрономии.
А наблюдая, как фурчат осколков мин сухие листики,
Самой печёнкою постигнешь науку хитрую –– баллистику.
И музыкальные способности усовершенствуешь что надо,
на слух, по звуку различая калибры рвущихся снарядов.
И о задержке при стрельбе из «станкача» –– собравши сведения,
ты станешь, право слово, докой и в области машиноведения.
В землянке вечером обсудишь, с друзьями возлежа на нарах,
вопросы мира и войны — на философских семинарах.
А что касается сухого и скучного предмета логики,
поймёшь: на фронте без него –– ты первый кандидат в покойники.
И если ранит –– то пройдя по всем кругам госпиталей,
изучишь в муках анатомию –– на шкуре меченой своей.
Ну, и усвоив на «пятёрку» окопное языкознание,
ты и закончишь полный курс солдатского образования.
И выдадут тебе торжественно официальную бумагу
с медалью вместе –– «За отвагу».
* * *
Выбора нет – надо прикинуться убитым:
старая солдатская хитрость! – лягу у свежей
воронки, рядом с погибшими, где крови побольше,
присыплю себя землёй, а каску и лицо
вымажу кровью.
Фрицы, как всегда после боя, вынесут к дороге
мёртвых своих и раненых – и станут ожидать
обоз, довольные успехом, смеясь и покуривая
и отрядив двух или трёх прочесать не спеша
остывающее поле боя.
Я дождусь, когда они подойдут поближе.
А как подойдут – шаря по карманам убитых, –
пиная сапогами и пристреливая раненых, –
я и врежу по ним внезапно с нахлёстом
очередью из ППШа.
А там пускай потом поднимают гвалт! –
орут, стреляют, преследуют: от дороги до меня
не меньше километра, – не успеют, я раньше
уйду лощинкой в лес, испортив им, сволочам,
собачье торжество.
* * *
Пусть пишут, что хотят…
Но я-то знаю,
как надо и не надо воевать,
чем отличается обстрелянный боец
от своего зелёного собрата:
бывалый – бережёт себя в бою,
он осторожен и предусмотрителен,
он даже может показаться трусом
тому,
кто ни хрена не понимает
в коварной диалектике войны
и кто горазд победу добывать
не вражеской – своею кровью…
* * *
Когда командир роты начинает заполнять наградные листы, Никита Ярыгин – тут как тут:
– Товарищ лейтенант, мне б «За отвагу»… – Кого другого лейтенант шуганул бы так, что тот заикаться стал, как контуженый, но Никиту терпит: пулемётчик – редкий, милостью божьей!
– На кой тебе медаль? К большому ордену представлю.
– Не хочу орден, – канючит Никита, – хочу медаль…
– Так у тебя ж их и так уже четыре!
– Ништо, это не водка, нормы нету… – Лейтенант начинает заводиться, хватает кулаком по ящику:
– Ну на что это похоже – клянчить награды?! – Тогда и Никита меняет тон, и лицо у него становится как в бою, за «максимом»:
– Да меня ж убьют сто раз, пока я дождусь того ордена!
А медаль – командир полка даст
Лейтенант качает головой:
– Ну и порядки на святой Руси!
Язык войны
Одного жаль – в БОРИСЕ моём выпущены народные сцены да матерщина французская и отечественная.
А. Пушкин
– За Родину, товарищи! Ура!..
И дальше – мат такой, что вздрогнет небо.
И тот, кто скажет мне, что я – соврал,
тот, значит, никогда в окопах не был.
Бои, походы – ох как нелегки!..
И вряд ли можно было усомниться,
что если камни бы имели языки,
то камни тоже стали б материться.
Есть у войны присущий ей язык.
Язык борьбы. Язык сражений.
Когда под рёбра всаживают штык –
