Убить Юлю
Данная книга не является документальной. Все ее персонажи вымышленны, и совпадение или сходство их имен с именами реальных людей является случайным. Не случайно другое — то, что я, человек Майдана, написал эту книгу именно сейчас, когда моей обманутой стране
снова предстоит сделать свой выбор.
***
Книга не рекомендуется для чтения лицам моложе 16 лет, поскольку содержит ненормативную лексику, а также излишне правдоподобные описания образа жизни и мышления современной украинской «элиты», что может негативно сказаться на формировании подростковой психики.
Юля
Это был он, ГЛАВНЫЙ МОМЕНТ в ее жизни. Тот самый, который объясняет и оправдывает все, что было раньше: все беды, слезы, страхи и разочарования, разлуки с родными, временные и затяжные перемирия со всякой сволочью, угрозы, бессонные, полные тревожного непонимания ночи, лязг тюремных замков в казематах Лукьяновки... Момент, в который душу заполняет великая ясность и осознание, что не ошиблась, нет — это и есть он, твой путь, ради этого мига кричала когда-то в крепких руках акушерок твоя мама, ради него ты не разбилась насмерть тогда, в четвертом классе — помнишь? — упав со старой груши — неудачно, на шею, так, что подружки испугались и разбежались по домам, оставив тебя лежать в теплой пряно пахнущей траве. Ради этого момента Господь подарил тебе долгое и стремительное мгновение, которое люди называют жизнью... Она чувствовала это каждой клеточкой своего радостно трепещущего, исхудавшего за последние недели тела.
Большинству людей, наверное, вообще не дано узнать — да нет, не узнать, физически почувствовать, что это за ощущение, когда за спиной вырастают крылья, могучие и белоснежные, которые не просто дарят уверенность, что ты можешь летать, а требовательно сообщают: ты должна, ты обязана взлететь, твой полет принадлежит не тебе, а Господу, вера в которого светилась в миллионах устремленных на тебя глаз тогда, под режущей лицо пургой Майдана...
Ей аплодировали все — и свои, и враги, а она стояла перед ними — счастливая и юная-юная, несмотря на нелепое платьице и появившиеся в последние дни круги под глазами, и понимала: все, свершилось! Она — Премьер своей измученной страны, она сделает ее самой счастливой в мире, и не за десять лет, нет, люди и так ждали слишком долго, десяти лет у нее нет, за два, максимум — три года... И для этого не нужно никакого чуда, если знаешь, что нужно делать, — а она знает! Если народ верит в тебя, рядом друзья, а за спиной наливаются силой крылья, подаренные Небом — тем самым, которое смотрело сверху на великий помаранчевый океан и плакало от радости за него колючим снегом...
Рамзай
Он начинал каждый свой новый день с просмотра этой записи, медленно и приятно выходя из состояния сна с чашкой «Ионии» (с тех пор как попробовал этот сорт кофе, других не признавал: жизнь коротка, нужно брать от нее только лучшее) в одной руке и ароматной сигаретой — в другой. В последние годы он научился получать удовольствие от всего — от мелочей, вроде по-барски комфортной процедуры вхождения в новый день и дорогой обуви, до главного занятия своей жизни — величественного и судьбоносного по самой своей сути...
Конечно, он, Рамзай, не родился наемным убийцей. Он родился румяным здоровым карапузом, который уже в пять лет впервые робко стал на лыжи, а в шестнадцать — стройным юношей с острыми скулами и чуть раскосыми зелеными глазами, сводившими с ума девчонок, — выиграл юниорское первенство Союза по биатлону.
Тогда он был уверен, что родился для того, чтобы быть чемпионом. А как же иначе? Если нет, то зачем тогда Бог дал ему гибкое мускулистое тело, глаза молодого ястреба, зачем научил его сердце быть то яростно неудержимым, то расчетливо холодным?
Рамзай улыбнулся, вспомнив, как болезненно, до слез, переживал он цепочку неудач, буквально обрушившихся на него когда-то, — сломанная лыжа на чемпионате Европы, глупая и напрасная ссора с главным тренером, интриги подонка Сухорукова — зампреда Федерации... Сейчас-то он понимает: это было глупой мышиной возней, неизбежной путаницей перед приходом полной ясности. Но тогда для него, молодого и полного надежд, мир вокруг потерял смысл, стал в одночасье каким-то сумрачно-чужим. Словно он, Рамзай, попал в этот мир случайно, по ошибке.
Но оказывается, нужно было просто-напросто пережить тот давний черный год, проваляться на диване, теряя форму и шарахаясь от каждого спортивного сюжета в телевизоре. Пережить, чтобы сначала смутно ощутить, а потом понять всем своим существом, что Бог уготовил ему куда более щедрую судьбу, чем просто иметь возможность бегать по хрустящей лыжне с винтовкой за спиной.
Чемпионов мира много, а он, Рамзай, один. Нет, есть, конечно, и другие киллеры, но кто они? Так, уголовщина, мусор. Неудивительно, что от них самих часто избавляются в какой-нибудь замызганной лесополосе после того, как они сделают свое дело. Нет, он, Рамзай, — совсем другое дело. Он — аристократ Ремесла, Черный Ангел Смерти. Он рожден на свет, чтобы останавливать самых сильных чемпионов жизни. Причем именно в тот момент, когда их руки уже готовы победно вскинуться вверх. Нет и не может быть судьбы слаще-Дурацкую фразу «Ничего личного» придумали для людей его профессии жопастые голливудские сценаристы, неудачники в мятых твидовых пиджаках. Для него, Рамзая, каждая оборванная им нить была именно личным делом, придавала жизни красоту и значимость. Неприятно бывало только тогда, когда объект оказывался ничтожеством, самозванцем, калифом на час...
Но сейчас, в который раз прокручивая запись, сделанную почти полгода назад в украинском Парламенте, Рамзай с восторгом понимал, что в этот раз он — на своем месте. Эта девочка — героиня своей страны, она не на час и не на год, это вам не какой-нибудь вшивый губернатору укравший пару миллионов и не отстегнувший, как забивались. Она — мессия, для нее уже выделено место в учебниках будущего. Вот только эти гордые параграфы так и не будут написаны. Потому что он и Юля стоят друг друга. Вернее, она, премьер Юля, заслуживает его, Рамзая. И этого шанса он не упустит ни за что. Потому что давно уже понял: его величие определяется величием того, чье сердце он, Великий Рамзай, Истребитель Чемпионов, сумел остановить за секунду до победного финиша...
Пинчерук
— Господи!.. Я сделал это...
Пинчерук проснулся в холодном поту, хотя теперь вообще не был уверен, что спал, — всю ночь перед глазами носились какие-то зловещие мутные тени. Ближе к рассвету кошмары стали предметнее — посреди казематного зловония накачанные татуированные твари делали с ним такое...
Пинчерук вздрогнул и заставил себя вылезти из-под одеяла, хотя хотелось, наоборот, забраться под него с головой, спрятаться от мира, как в детстве, когда еще были живы солнечные зайчики и мороженое стоило 19 копеек...
Говорят, что снами ведает подсознание... Господи, что ж у него там, в подсознании, творится?!
Стоять под холодным душем было неприятно. И, наверное, глупо, потому что мысли — одна страшнее другой — продолжали метаться в мозгу, порождая монстров...
...Три дня назад, впав от ярости в какой-то особенный, с примесью маниакальной логики транс, Витя рванул в Москву. Он не помнил даже, как добрался туда, от той самой «вековой ненависти богача к грабителю» челюсти свело судорогой, страха не было — только острая и холодная, как сталь, злость...
Детали помнил плохо... Сразу, без звонка, поехал к Эдику. Тот, посмотрев на него изучающе, помолчал, потом спросил о самочувствии, предложил водки... Затем вышел в другую комнату и с кем-то коротко переговорил по телефону. Вскоре приехал странный человек по имени Сергей Викторович, который был так похож на чеченского боевика, что хоть в кино его снимай...
Они долго ехали на старом джипе по московским пробкам куда-то в район Сокола. Там, кажется, Витя пересел в «девятку» к этому... мордастому... имя вылетело из памяти... Иди тот вообще не представился? Черт его знает, теперь не вспомнишь... Да и какая в жопу разница?!
Больше всего запомнился почему-то особый — с другим не спутаешь — смолянистый запах сруба, в котором он, сидя за столом, торговался с этим... Василием, кажется... или Алексеем?.. Нет, Василием, точно!
...Торговался автоматически, по привычке, деньги впервые в жизни значения не имели, потому что предмет договора был особенным...
Потому что там, в неизвестно чьей деревянной избе под Москвой, он, очумевший и пьяный, состоящий не из кожи и плоти, а, казалось, из ранящих душу обрывков колючей проволоки, заказал убийство премьер-министра своей страны...
И поэтому сейчас на него из зеркала смотрел не привычный Виктор Пинчерук, а незнакомый, сжавшийся в комок, мокрый человек с белыми от ужаса глазами...
Его уже начала бить крупная дрожь, когда обрывки мыслей, одна безумнее другой, сложились наконец в единственно возможную, спасительную идею...
