Александр Петряков
Сальвадор Дали. Божественный и многоликий
Глава первая
О том, что было в детстве Дали, а чего не было
Сидел на кухне и ел горячие сырники со сметаной. Сметана была холодной – принес с мороза. Поливал ею горячие сырники и видел висящую на холодильнике репродукцию «Осеннего каннибальства» Сальвадора Дали.
Жена моя, находясь в гостиной, хорошо поставленным голосом – она певица – доставала меня с хищными модуляциями. Она тигр по гороскопу. Стремясь изменить слуховой фон, включил радио. Передавали о нападении Америки на Ирак. Попытался сосредоточиться на сырниках. Холодная сметана лежала на их горячих рыжеватых спинках, и когда я отправлял в рот очередной кусок, ощущал одновременно холодное и теплое. Вспомнился Томас Манн, его «Волшебная гора», где описывается блюдо под названием омлет с сюрпризом – это если под горячей яичницей обнаруживается холодное мороженое.
Глядя на пухленькие, политые сметаной, овальные творожные изделия, вспомнил, что Дали как-то написал портрет своей жены Галы (здесь и далее ударение на втором слоге) с сырыми котлетами на плечах. На вопрос журналистов, почему котлеты сырые, он ответил, что его жена Гала тоже сырая, а не жареная.
Гм, жареная жена – это неплохо. Может, поджарить? Хотя бы язык. Знал ли Дали поговорку, что русские друг друга едят и тем сыты бывают? И не только осенью, думал я, разглядывая «Осеннее каннибальство». Интересно, а что такое пытается подцепить персонаж, тыча ложкой в некое подобие гипертрофированной груди? Это похоже и на сметану, и на плавленый сыр.
Сырники я так и не доел. Причин, сами понимаете, случилось несколько: война в Ираке, увертюра семейного скандала и ассоциативный ряд «Осеннего каннибальства».
Зато внезапно, когда отодвинул тарелку с недоеденными сырниками, переживая сюрреалистическую ситуацию, возникла идея написать книгу о Дали, прекрасном и откровенном, загадочном и непредсказуемом, гениальном живописце и замечательном писателе, героическом муже, короле рогоносцев, великом соглядатае подсознательного, сумасшедшем и разумном, онанисте и Галолюбе… Ну и так далее, я начал впадать в раблезианский стиль…
Я пошел после ужина в кабинет и взял «Тайную жизнь Сальвадора Дали, написанную им самим». Эту книгу я читал и раньше, но как-то не слишком заинтересованно, и в памяти остались лишь какие-то яркие куски, совместимые с моими далекими интимными переживаниями.
Открыл на той странице, где художник свидетельствует, что родился 11 мая 1904 года в городе Фигерасе в 8 часов 45 минут на улице Монтуриоль в доме № 20.
У супругов Дали он был вторым ребенком. Первенец родился в 1901-м и умер в возрасте неполных двух лет от какой-то кишечной инфекции. Однако в «Тайной жизни» художник утверждает, что брат умер семилетним, и не от кишечной инфекции, а от мозговой, менингита. В зрелые годы Дали напишет «Портрет моего умершего брата», где тот изображен уже юношей. Он чувствовал с братом мистическую связь, видел в чертах его детского лица печать гениальности. Первенец был как бы неудачным замыслом, не до конца, с точки зрения Создателя, совершенным для гения, он решил, как сейчас сказали бы, клонировать Дали заново, с поправками.
Сам художник родился через девять месяцев и девять дней после смерти брата. Они были действительно похожи и носили одно и то же имя – Сальвадор, что означает Спаситель. Дали утверждал, что имя такое ему дано не случайно – ему было заповедано Создателем спасти искусство от разрушения. И признавался, что все им созданное по сравнению с Рафаэлем – «крах чистой воды» и ему хотелось бы жить в другое время, возрожденческое, когда преобладали тенденции созидательные, а не разрушительные.
Меня стала одолевать вечерняя дрема, я отложил книгу и подумал: а когда я впервые услышал о Дали, где впервые увидел репродукции его работ? И прорезалось. Это было в начале шестидесятых. Я был тогда семнадцатилетним, заканчивал школу и дружил со студентом восточного факультета Ленинградского университета Анатолием, большим любителем литературы Серебряного века, периода, – тогда мало известного и по многим причинам запретного. Он давал мне трепетной рукой перепечатанные на тонюсенькой полупрозрачной папиросной бумаге стихи символистов и акмеистов с обязательным наставлением – никому не показывать и читать только ночью. Короче, он поил меня «отравой стихов». Это из К. Случевского: «Я хотел бы отравой стихов одурманить несносные мысли». Вот уж воистину: какие мысли, такие и стихи. Однажды он показал мне альбомчик на английском языке о сюрреализме.
– Что это такое? – спросил я.
– Ого, – ответил он, – это люди, класс. Гляди. Только в обморок не упади.
Я открыл книгу и словно заглянул в замочную скважину собственного подсознания, как сказал бы Фрейд, с творениями которого я тогда был уже знаком. С упоением страстного путешественника, давно мечтавшего посетить желанную страну Фантазию, я погрузился в таинственный мир странных и причудливых, чужих, но – не чуждых – образов.
Макс Эрнст, Рене Маргритт, Ганс Арп, Хоан Миро, Марсель Дюшан, Ман Рей и другие художники обрушили на мою неподготовленную голову грозный, вперемешку с камнями непонимания, смерч своих неутоленных желаний и агрессивного террора…
Но Дали… Там были и репродукции Дали. Он был на голову выше других как по уровню мастерства, так и воображения. Его картины просто захлестнули меня. Они были очень близки мне, желанны, растворяли в юношеских мечтах и представлениях о женской любви и в то же время пугали и настораживали, как в детстве картинки из книжки со страшной сказкой…
Словом, на картинах Дали жили Эрос и Танатос в садомазохистских образах, заполнявших сюрреалистическое пространство растекающимися формами, до такой степени притягательными, что я не мог оторваться от репродукций очень долго.
Я попросил приятеля перевести названия картин. Он с усмешкой стал пересказывать по-русски не менее диковинные названия: «Рождение текучих желаний», «Средний бюрократ с распухшей головой приступает к обязанностям дояра черепной арфы» и так далее.
К нам подошел вислоухий и вислозадый соседский подросток Мишка, заглянул в книгу и сказал:
– Это у Ленина такая жопа?
– Вали отсюда, – сказал Анатолий, – никакой это не Ленин.
– А похож.
– Мало ли кто на кого похож.
Он взял у меня книгу, захлопнул и с досадой сказал:
– Ну вот, теперь весь поселок будет знать, что у меня есть книга, где вождь мирового пролетариата изображен с гипертрофированным задом. Надо было не тут смотреть.
Мы сидели на скамейке под тополем, вечерело, и в сирени начали щелкать соловьи…
Вот сейчас я думаю: в какое страшное время мы жили. Этот просмотр альбома с репродукциями работ сюрреалистов мог нам с Анатолием стоить дорого: в сексотах недостатка не было, да и без них нужная информация попадала точно «туда, куда надо». К нашему счастью, в нашем поселке на окраине питерского пригорода Мишка слыл треплом и балалайкой, поэтому его болтовню всерьез никто не принимал.
Но вернемся к нашей теме. После смерти первенца убитую горем жену отец художника отвез на озеро Рекесенс, известное своей целебной водой, неподалеку от Фигераса. Это красивое место в предгорьях Пиренеев так понравилось матери художника Фелипе Доменеч, что она даже расплакалась. Это горное озеро Сальвадор Дали изобразил в виде выбросившегося на берег кита в своей работе «Пляж с телефоном», выполненной в 1938 году. Здесь, судя по всему, и началась внутриутробная жизнь художника. В своей книге «Тайная жизнь» Дали уверяет, что помнит свое пребывание в утробе матери. По его мнению, жизнь до рождения – это подлинный рай, который «цветом схож с адом: он – огненно-алый, мерцающий, оранжево-золотой, вспыхивающий синими языками, текучий и теплый, липкий и в то же время недвижный, крепкий, симметрично выверенный». Как точно просматриваются здесь колористические приоритеты мастера; более подробно он пишет о своей палитре в другой книге – «50 магических секретов мастерства», необходимой, на мой взгляд, в библиотеке всякого художника, – так много там умозрительных и практических советов, весьма ценных с точки зрения и техники живописи.
