Александр Ломм.
В темном городе
Приключенческая повесть
Рис. Н. Кольчицкого
1
Это был самый мрачный период немецкой оккупации…
В первой половине января на Прагу обрушились все стихии сурового севера. Черепичные крыши скрылись под плотными пластами снега. По Вацлавской площади бушевали настоящие сибирские метели. На окнах блестели фантастические морозные узоры. Красавица Влтава оделась в ледяную броню.
Но пражане почти не заметили этого разгула зимы. Они мобилизовали все свои жиденькие макинтоши, плащи, накидки, свитеры и лишь быстрее сновали по своим делам лабиринтами узких улиц. Им было не до капризов зимы. Хмурую тревогу и настороженность вызвало на их осунувшихся лицах иное бедствие.
По оккупированной стране проходила волна жесточайшего террора.
Ежедневно на всех заборах, плакатных тумбах и стендах расклеивались новые объявления чрезвычайного имперского суда. Это были широкие листы дешевой бумаги кроваво-красного цвета. Черными буквами на них были отпечатаны (слева по-немецки, справа по-чешски) списки граждан протектората Чехия и Моравия, казненных за «измену великой Германской империи».
Объявления висели всюду: рядом с афишами театров, рядом с рекламными плакатами торговых домов, рядом с напыщенными воззваниями марионеточного правительства протектората. Куда ни повернись, они везде бросались в глаза, кричали о крови, о новых тысячах жертв. Прохожие останавливались, торопливо просматривали списки, ища имена родственников и знакомых, и отходили, пряча лица в воротники, — то ли от холода, то ли от бессильной ненависти…
И только метель с грозным весельем носилась над городом, швыряла в зловещие листы пригоршни снега, срывала их и крутила по улицам…
Немецкие солдаты не прятались от холода. Они подставляли вьюге багровые лица и презрительно поглядывали на горожан. Ходили они всегда целой ватагой, стуча коваными каблуками по промерзшим тротуарам, разговаривали громко, уверенно — хозяева!..
В середине января вдруг наступило резкое потепление. Снег растаял и растекся хлюпкой жижей. С крыш закапала обильная капель. На улицах суматошно загомонили воробьи. Всюду блестели лужи, а в синем умытом небе радостно засверкало настоящее весеннее солнце.
Но оттепель не смягчила оккупантов. Они с прежним упорством и методичностью продолжали кровавое дело, не щадя ни стариков, ни женщин, ни детей. У них была цель: сломить во что бы то ни стало в порабощенном народе неукротимую волю к сопротивлению…
2
Пражское гестапо занимало дворец миллионера Петчека в самом центре города. Почему это мрачное здание называлось дворцом, неизвестно. С виду оно скорее напоминало казарму или тюрьму. Тяжелое, из гигантских каменных глыб, с устрашающими чугунными решетками, оно как нельзя более соответствовало своему новому назначению. Пражане его называли коротко: «петчкарня». О подземных казематах и камерах для пыток этой «петчкарни» ходили в народе самые ужасные слухи…
Майор Кребс, начальник одного из отделов гестапо, внешностью своей далеко не отвечал идеалу арийской расы. Приземистый, с короткой шеей, он производил впечатление уверенного в своей мощи зверя. Его жесткие черные волосы торчали как проволока. Челюсть казалась каменной. В запавших глазах светилась непреклонная воля. Взгляд его, казалось, проникал в душу.
Сознавая свое волевое превосходство, майор никогда не кричал на подчиненных. Когда за час до обеда к нему явился руководитель оперативной группы его отдела, лейтенант Вурм, и доложил, что арест инженера Яриша ни в коем случае нельзя откладывать до ночи, Кребс даже бровью не повел и не задал ни одного вопроса. Он лишь вперил в долговязого лейтенанта тяжелый взгляд, и тот немедленно принялся излагать причины:
— Только что звонили из «Юнкерса», герр майор. Начальник конструкторского бюро, инженер Кляйнмихель, сообщил, что у него есть все основания подозревать Яриша в съемке копий с секретных документов. Кляйнмихель очень взволнован. Он просит немедленно задержать Яриша. В противном случае он опасается, что преступник успеет вынести снятые копии н передать их своим сообщникам…
— Кляйнмихель осел, — проворчал Кребс. — Уже неделю назад ему было приказано не допускать Яриша к подлинным секретным документам. Нам нужен не один Яриш, а вся эта шайка грязных заговорщиков…
— С вашего разрешения, герр майор, я поставил инженеру Кляйнмихелю на вид это обстоятельство. Он путается в объяснениях, ссылается на срочные военные заказы и на перебои в работе бюро. Одним словом, он умоляет немедленно взять Яриша.
Майор задумчиво уставился мимо лейтенанта на портрет Гитлера в позолоченной раме и сказал:
— Ну что ж, лейтенант. Имена сообщников придется узнавать у Яриша… Кстати, вам известно, почему мы производим аресты преимущественно ночью?
— Так точно, герр майор!
— Почему же мы так поступаем?
— По инструкции, герр майор! Инструкция предписывает применять ночные аресты и облавы, чтобы застать преступника врасплох, взять его с сообщниками или, во всяком случае, со всей его семьей!..
— Именно со всей семьей. Правильно… А что нам это дает?
Лейтенант замялся, растерянно заморгал белесыми ресницами и еще сильнее выпятил грудь.
— Не знаете? — равнодушно спросил майор. Он зевнул, затем строго взглянул на лейтенанта и раздельно произнес: — Зарубите себе на носу. Семья преступника — жена, дети, мать, отец и так далее — нам нужна не просто для полноты впечатления, а для того чтобы быстрее провести дознание. Видя своих близких в смертельной опасности, преступник делается мягче воска и выдает с головой себя, своих сообщников, всю свою банду. Вот для чего мы берем семьи. Вам понятно, лейтенант?
— Так точно, герр майор, понятно!
Майор помолчал.
— Разрешение на немедленный арест инженера Яриша я вам даю, — проговорил он. — Но вы, лейтенант Вурм, ручаетесь головой, что все члены семьи преступника будут задержаны сегодня же. Вам ясен приказ?
— Так точно, герр майор! Разрешите выполнять?
— Выполняйте!
Лейтенант молодцевато вскинул руку в нацистском приветствии и, четко повернувшись, покинул кабинет начальника.
3
Пожилая женщина в стареньком потертом пальто и в платке, приспущенном до самых глаз, беспокойно металась в воротах дома. Она то и дело выглядывала на улицу, окидывала ее быстрым тревожным взглядом и снова испуганно скрывалась за воротами. Забившись в темный угол, она крепко, до боли, прижимала к груди руки и прерывисто шептала:
— Господи боже!.. Пресвятая дева Мария, что же это будет?.. Неужели я, старая дура, прозевала его?!.. Да нет же, не может этого быть! Не может быть!..
И она снова высовывалась за ворота и напряженно всматривалась в редких прохожих.
Проходившие мимо немецкие солдаты вызывали в ней нестерпимые приступы страха, смешанного с острой ненавистью. Она еще крепче сжимала худые руки и шептала:
— Господи, пронеси их окаянных, чтоб они сдохли, изверги проклятые!..
Было два часа пополудни, и женщина уже совсем измучилась: лицо ее посерело, глаза слезились от напряжения. Но уйти она не могла. Ей во что бы то ни стало нужно было дождаться. И она дождалась…
На противоположной стороне улицы появился худощавый паренек лет шестнадцати. Нескладный, по-мальчишески неуклюжий, он медленно брел по тротуару, щурясь на блестящие лужи. На его впалых щеках горел ровный румянец. Верхнюю губу и подбородок покрывал первый золотистый пушок. Одет был паренек в светло-коричневый макинтош. Синий берет был слегка сдвинут на левое ухо. В правой руке он нес потертый кожаный портфель, беспечно помахивая им в такт шагам.
Увидев его, женщина всплеснула руками и крикнула:
— Мирек!
Паренек оглянулся. Заметив женщину, он широко улыбнулся и направился к ней через улицу.
— Добрый день, пани Стахова! Вы, кажется, звали меня? Но женщина не ответила на его приветствие. Она судорожно схватила его за рукав и потянула за собой в подворотню.
— Ой, не добрый! Ой, совсем не добрый этот день, Мирек!.. Идем скорее! — бормотала она.
Растерянный Мирек пошел за нею, не решаясь спросить, что же, собственно, случилось, почему пани Стахова, дворничиха из его дома, так расстроена и куда она ведет его.
В темной подворотне было холодно и сыро. Пани Стахова увлекла Мирека в самый глухой угол, остановилась и тихо заплакала.
— Что с вами, пани Стахова? — всполошился Мирек. — У вас несчастье?
— Тише, мой мальчик, тише! — горячо зашептала женщина, подавив рыдания. — Не у меня горе, а у вас в семье! Тебе нельзя идти домой! Там гестаповцы! Твоего отца взяли на заводе и приехали за матерью и за тобой. Пани Яришева, к несчастью, оказалась дома!.. Всю вашу квартиру гестаповцы перевернули вверх дном. Теперь двое ждут тебя там, а один поехал за тобой в гимназию… Ты должен бежать, скрыться куда-нибудь!..
