Александр Дорофеев
Рыжий ослик или Превращения:
книга о новой жизни, которую никогда не поздно начать
Дорогой читатель!
На Востоке существует язык тайнописи. С давних времён его применяют для написания сказок и притч, в каждой из которых даются конкретные рекомендации, упражнения, инструкции по самопознанию и самосовершенствованию.
Почему существует язык тайнописи?
С одной стороны, чтобы каждый читатель для себя мог понять и взять на вооружение именно то, к чему он сейчас готов, а с другой стороны, есть знания, которые, попадая в руки людей с примитивным мышлением, могут стать страшным оружием.
В каждой сказке есть скрытые сокровенные знания, спрятанные за многими вуалями. Открывая одну вуаль за другой, человек познаёт глубинный смысл, скрытый за внешней формой.
Я с великим трепетом и уважением отношусь к тем людям, которые умеют писать сказки, которые знают великий тайный язык — это язык детей. К величайшему сожалению, в сравнении с этими писателями я себя чувствую питекантропом.
Зная свою вопиющую недоразвитость, мне пришлось обратиться к сказочнику, Александру Дорофееву, человеку чистому, сохранившему детское восприятие мира, чтобы совместно с ним приготовить для вас эту книгу.
Если бы Господь наградил меня даром знать волшебный язык детей, я бы ни в коем случае не допустил, чтобы кто-то написал эту сказку. Сам написал бы!
Увы, эта награда мне не досталась, но всё равно я безумно рад, что родилась эта книга.
Искренне Ваш, Мирзакарим Норбеков
Превращение первое
Шухлик
Известно, осла узнают по ушам, а дурака по речам. Рыжий ослик Шухлик в основном помалкивал. Только выразительно, как глухонемой пальцами, двигал длинными ушами, напоминавшими остроносые тапочки.
Хотя, заговори он, все бы поняли, насколько умён и образован этот рыжий ослик. Возможно, самый умный из современных ослов. Он читал и считал, знал историю, математику, астрономию, медицину. Наверное, мог бы стать хорошим учителем в школе. Но ослы, как все настоящие мудрецы, задумчивы и говорят очень редко. Лишь в крайних случаях, когда молчать уже сил нет, невозможно молчать.
Примерно три тысячи лет назад пра-пра-праба-бушка ослика Шухлика везла своего хозяина прорицателя и колдуна Валаама, и вдруг увидала на пути грозного Ангела с обнажённым мечом. Ослица тут же разумно свернула в поле. Однако Валаам, спешивший по колдовским делам, принялся бить и понукать ослицу, стараясь вернуть на дорогу. Он-то не видел Ангела, вообще никаких препятствий.
Дорога сузилась. С одной стороны виноградники, с другой — глинобитная стена. А посередине опять огненный Ангел со сверкающим мечом.
Ослица прижалась к стене, отдавив Валааму ногу. Ну и, конечно, ей досталось по первое число — по шее, по бокам, по спине и меж ушей по лбу. От обиды, как часто бывает, она совсем обессилила и легла на землю. А Валаам, распалившись, колотил её палкой.
И вот тогда ослица не стерпела:
— Что я тебе плохого сделала? — промолвила. — За что терплю?
— Да был бы топор, зарубил бы! — воскликнул Валаам, так и не замечая Ангела. — За твоё тупоголовое упрямство!
— Вспомни, сколько ты путешествовал на мне, — вздохнула ослица. — И подвела ли я тебя хоть раз?
— Да как сказать, — призадумался Валаам, оглядываясь по сторонам.
И тут наконец различил ослепительного, как озеро под утренним солнцем, Ангела. Ужаснулся Валаам и упал наземь, прикрывая лицо. И склонился над ним Ангел небесный, шлёпнул по затылку.
— Путь твой, болван, ложный, — сказал в самое ухо, — и я пришёл остеречь. Но ты, как трижды слепец, не хочешь видеть того, во что не веришь. Если бы не ослица, пронзил бы тебя мечом. Так что будь ей во веки веков благодарен!
Но память у людей короткая. Не помнят добрых дел. И колотят ослов палками, когда те упираются.
Хотя ослы видят и чувствуют то, что человек не замечает.
С тех незапамятных времён все потомки Валаамовой ослицы умеют прекрасно разговаривать. Да только виду не подают. На-учены горьким опытом.
Ещё свежа память о трёх болтливых ослах — всего-то лет триста прошло. Их вызвали тогда в качестве свидетелей. И эти простодушные, честные животные, вместо того чтобы помалкивать, защищали в суде своих хозяек, обвинённых в полётах на метле.
Ослы под присягой рассказали чистую правду: мол, ничего дурного не замечали — никаких бесов и колдовства. А летать на метле при желании каждый способен. Хозяек оправдали. Однако судьи, посовещавшись, вынесли приговор свидетелям за чрезмерное красноречие. Если простой осёл рассуждает, как учёный адвокат, тут, конечно, не обошлось без нечистой силы! И повесили всех троих бедняг за ноги на кривых деревьях.
— Не подавай виду, что умеешь разговаривать! — наставляла мама рыжего ослика. — Лучше выстукивай копытом сообщения по азбуке Морзе — точка, точка, тире, точка. Или складывай ушами буквы и слова.
К счастью, у Шухлика и не было времени на разговоры. Если он не учился, стоя под окнами ближайшей школы, то прыгал и скакал где придётся. Играл с приятелями — козлом Така и кошкой Мушукой. Приставал к своей любимой тётке — корове Сигир. Или к двугорбому верблюду — дядьке Бактри. Иногда катал хозяйских детей, взбрыкивая от избытка чувств.
А сам хозяин Дурды сидел, будто глиняный истукан, на пёстром коврике среди чёрных, как вороны, чайников-кумганов, щурил глаза и всхрапывал, задрёмывая в тени пирамидального тополя. Перед ним лежала рогатка и горка камешков, чтобы распугивать птиц с абрикосовых деревьев. Да он никак не мог выбрать подходящий камешек.
Ослику бывало хотелось поговорить с хозяином. Узнать, что тот пьёт из пиалы, почему потеет, кряхтит и вытирает блестящую лысину большим, вроде наволочки, платком и вообще, как это возможно сидеть на одном месте столько часов подряд, скрестив ноги и руки. "Наверное, хозяин наказан и мучается, — думал ослик Шухлик. — Рад бы, конечно, попрыгать, да, видно, хозяйка не разрешает. Хотя сама скачет по двору из конца в конец, куда захочет, — стирает, готовит, чистит, убирает. Это так несправедливо!"
И ослик решил растормошить, развеселить хозяина. Подошёл тихонько сбоку и крикнул в самое ухо: "Йо-го-го-йа-йа!"
Ох, что же сталось с хозяином Дурды! Подскочил на месте, как огромная древесная лягушка. Квакнул, крякнул, кукарекнул. Опрокинул все чайники, разбил пиалу. Наконец заполз под коврик и затаился, будто обычная толстая кочка.
Шухлик подумал, что это такая игра — вроде пряток. Разбежался и легонько лягнул эту кочку. И тогда коврик ожил! Но не полетел, как настоящий ковёр-самолёт, а быстро-быстро заскользил по земле к дверям дома. Стукнулся с разгона о порог, да так и замер.
Хозяйка, вернувшись с базара, не могла понять, куда пропал хозяин. Всегда сидел на одном месте, как прикованный, и вдруг исчез!
Она наступила на коврик у порога, снимая обувь, и едва не упала. Коврик хрюкнул, вырвался из-под ног и покатился, сворачиваясь, на бахчу, где притих среди дынь и арбузов. Долго потом хозяйка разворачивала и успокаивала хозяина.
Дурды так и не понял, кто напал на него.
— Кажется, какой-то шайтан, — шепнул он хозяйке. — Чёрт с копытами! — И поглядывал с подозрением на всех копытных во дворе. Особенно на ослика — глаз с него не спускал, следил за каждым шагом, думая, как отомстить.
Мама-ослица неспроста дала своему сынку такое ласковое имя — Шухлик, то есть шаловливый, озорной. Словом, весельчак. "Большая его голова переполнена знаниями, как мешок овсом, — хвалилась она.
В крепком теле столько сил, сколько в ураганном ветре. И лёгкие ноги просятся танцевать".
Тётка Сигир кивала, соглашаясь: "Му-у-му-у!" Да и дядька Бактри, мерно пережёвывая верблюжью колючку, бормотал: "Забавный Шух-лик. Только напрасно хозяина пугает. С хозяином шутки плохи".
А Шухлик радовался целыми днями, что светит Солнце, зеленеет трава или льёт дождь. Что он, Шухлик, просыпается с рассветом и живёт-живёт до вечера, а потом спит рядом с мамой до следующего утра. И вокруг другие живые существа, которые ходят, летают, ползают, стрекочут, жужжат, мычат и поют. И как ясно, отчётливо видно каждую веточку, травинку, жучка или паутинку.
Вот уже выпорхнули ночные красавицы — бабочки — парвоны. Значит, пора закрывать глаза и видеть сны, такие же весёлые, как прошедший день, такие же загадочные, как день будущий. Он понимал, что весь мир создан для него, Шухлика. О, а как он улыбался — так, что уши сходились на затылке и обнимались, как родные братья, а потом подпрыгивали, чуть ли не улетая с головы, будто два рыжих фазана. Он так любил всё и всех, что каждый раз перед сном пел благодарственные песни. "Йа-йа-йа! — кричал изо всех сил, будто дул в золотую трубу. — Йо-йо-йо! Йу-йу-йу!"
