— Если я стою в очереди, то все кончается передо мной, — жаловался он. — Если я не опаздываю на поезд, то на моем месте уже сидит пассажир с таким же билетом.
— А вы на самолете летать не пробовали? — с интересом осведомился Звягин, снимая с газа манную кашу и кладя в тарелки чернослив.
— Вообще я боюсь… раз рискнул в командировке, мы сели вместо Краснодара в Ростове, кто-то по ошибке взял мой чемодан, а там техдокументация, — короче, уволили с работы.
— И кем ты теперь работаешь?
— Пожарным, — мучительно сознался Епишко, ляпаясь кашей.
— Где?!! — поразился Звягин.
— В театре…
— И он еще не сгорел? А говоришь, не везет.
Но неужели он не пробовал бороться с невезением? Переломить судьбу?
Пробовал; но она не переламывалась. Он покупал летний костюм, делал прическу в мужском салоне, собирал всю свою волю к жизни — и садился на окрашенную скамейку, сверху его поливала поливальная машина, а Ключи от дома проваливались в решетку люка.
—. Нет, — заключил он, — мне помочь невозможно. Деньги ваши я потеряю, на новой работе что-нибудь выкину…
— Деньги? — вздернул бровь Звягин. — Работу? Вы меня не за старика Хоттабыча приняли? Я не благотворитель, вы не калека. В армии служили?
— Нет, знаете: здоровье…
— Жаль, — искренне посочувствовал Звягин. — Толковый сержант необыкновенно полезен для здоровья хрупких юношей. — Он швырнул тарелки в мойку и открыл кипяток. — Сейчас вызову вам такси.
— Не дозвонитесь, — предрек Епишко. — Там всегда занято.
— Покупайте телефон с кнопочным набором: как только абонент освобождается — он мигом соединяет. Не ройтесь в карманах — шоферу я заплачу сам. Куда вам?..
Весь вечер он расхаживал со стаканом молока и соломинкой, мурлыча «Турецкий марш». Вдруг остановившись перед столом, где жена проверяла тетради, он зло рявкнул:
— Я т-тебя научу любить жизнь!
— Что?! — жена уронила очки.
Звягин мотнул головой, выныривая из своих дум:
— Прости, замечтался… Что такое невезение? — допросил он.
— Влезаешь в очередную авантюру? — Жена вздохнула, выключила настольную лампу и подперла ладонями щеки. — Вот, думала, уволишься из армии, поедем в большой город, не надо будет тебя ждать с вечных учений и прыжков, — а тебя опять никогда дома нет…
— Во-первых, — Звягин загнул палец, — невезение — это когда человек хочет больше, чем может. Этим надо быть скромней.
Второе: не умеет учитывать все жизненные обстоятельства.
Третье: не готов к худшему.
Четвертое: принимает мелочи близко к сердцу.
Жена слушала историю невезучего Епишко и стелила постель.
— Вечно ты кого-нибудь жалеешь, — печально сказала она.
— Плевать мне на него! — возмутился Звягин. — Мне просто интересно, как и что тут можно сделать.
— С невезением?..
— Ерунда! Невезение — это судьба. Судьба — это характер и обстоятельства. Характер можно изменить, а обстоятельства — создать. И очень просто! Гаси свет.
И утром Звягин вырос в дверях несчастного Епишко.
— Дрыхнешь? — грубо спросил он вместо приветствия. — А это что на тебе за обломовский халат?!
— Так суббота же, — пролепетал ошеломленный Епишко, стыдливо запахивая засаленную хламиду.
— Позвольте, — решительно сказал Звягин, содрал с него, преодолевая сопротивление, халат и запихал в помойное ведро.
— Соседское! — взвизгнул Епишко, бросаясь к ведру и путаясь в длинных сатиновых трусах.
В ободранной берлоге, пока Епишко, прыгая на одной ноге, влезал в брюки и путался в рукавах свитера, Звягин снял со стола чайник, полил на стул, тщательно вытер подозрительным полотенцем и уселся, скрестив вытянутые ноги.
— Свински живешь, хозяин, — был результат осмотра.
— У меня была депрессия, — обиженно пояснил Епишко.
— Так ведь депрессия, а не паралич, — справедливо возразил Звягин. — Пол-то вымыть можно? Вот и тряпка, — брезгливо ткнул в епишкинский свитер.
— Слушайте, мне сержант не нужен! — От обиды Епишко осмелел.
— Я был майором, — успокоил Звягин. — Медицинской службы.
И погнал хозяина готовить завтрак.
— Стаканы перемыть, — приказал он, взглянув их на свет. — За такое в повторный кухонный наряд гонят. А это что — чай?.. Это моча дохлого поросенка. Чай заваривают из расчета чайная ложка на стакан. Учитывая сортность, можно больше.
Епишко ощутил себя в стальных тисках чужой воли.
— Веник есть?
— Вообще-то есть… — неопределенно отозвался он.
— Холодильник сломан?
— Если видели, так чего спрашивать.
— Я не видел, я догадываюсь. Одежду часто рвешь?
— А? Ну рву иногда…
— Молодец, — глумился Звягин. Сильными длинными пальцами согнул торчащий в стене гвоздь, раскачал и выдернул. Та же судьба постигла гвоздь в подоконнике и дверном косяке. — Эх, — с вожделением сказал он, — сдать бы тебя на пару лет в хороший стройбат! Лентяй. Бездельник. Неряха. Ты в труд веришь?
— Не знаю, — уныло ответил Епишко, пытаясь сообразить масштабы очередного несчастья, обрушившегося на него в виде напористого диктатора, благоухающего французским одеколоном.
— Труд создал человека, — ободрил Звягин. — Ну — немного трудотерапии! Прачечная у тебя далеко? Эх, занавесочки… эх, скатерочка… это что, наволочка? а по виду и не скажешь…
— Уйдите, — прошептал Епишко и отвернулся, вытирая слезы бессильного унижения.
— Оскорбился, — презрительно заметил Звягин. — Нюнит. Так дай мне в морду, если ты мужчина!
— И дал бы, если б мог, — неожиданно с вызовом ответил Епишко.
— О. Это уже лучше, — одобрил Звягин. — У тебя мама жива?
— Жива…
— Вот ее жалей, а не себя. «Надежда и опора»! Выпороть бы тебя ради твоей мамы, да устав телесные наказания не позволяет. Давай чемодан! И сумку давай. Потащили твое голландское белье к трудолюбивым прачкам.
Солнце катилось по сияющим трамвайным рельсам. Девушка в окне четвертого этажа мыла рамы в веселом магнитофонном громе. Звягин мигнул ей, она засмеялась и уронила тряпку.
…На обратном пути Епишко сгибался и семенил под грудой полезных вещей: совок, швабра, веник, молоток, обои, гвозди, и проч., и проч.
— Какое прекрасное утро! — с чувством сказал Звягин, вздевая руку к легким облачкам.
Епишко мрачно сопел. Дома он с грохотом свалил все в угол и утер пот.
— Мой дом — моя крепость! — Звягин отодрал болтающийся клок обоев, с треском распахнул пыльное окно: — Ты стекла мыть умеешь, пожарник?
Епишко незамедлительно выдавил стекло, порезав руку, и горестно наблюдал, как тонкая струйка крови смешивается с мыльной водой и капает в лужицу на полу.
— Наплюй, — посоветовал Звягин, — в понедельник купим в магазине новое.
— Там не будет.
— Тогда у столяра в жэке.
— Его не поймать.
— Дома поймаем.
— У него стекла не будет.
— За живые-то деньги? с чего бы не быть? Не делай проблем. У тебя пластырь есть? А бинта тоже нет? А йод? Ну хоть анальгин-то есть? — у меня от твоих подвигов уже башка потрескивает.
Жизнь переворачивалась: обои клеились, двери красились, барахло выкидывалось, изнемогающая от любопытства соседка звала есть оладьи и томно блестела глазами. Мельтешащий Епишко с завистью следил за скупыми точными движениями Звягина. Загрузил в новый таз гору носков и приступил к стирке, брызгая и суетясь, как енот-полоскун.
— Торопиться, — наставительно сказал Звягин, — означает делать медленные движения без перерывов между ними. Заповедь первая: не суетись. Не дергайся.
За полночь он вернулся домой и полез под душ.
— Тебе же завтра сутки дежурить, — вздохнула жена, открывая холодильник. — Ты родной дочери неделями не видишь.
— «Неудачей от него разит, как псиной», — сказал Звягин, кидая соломинку в стакан с молоком. — На что может рассчитывать человек, когда у него все в полном беспорядке?..
— Ну создашь ты ему порядок… Надолго ли?
— Понимаешь, он словно провоцирует все мыслимые и немыслимые происшествия обрушиваться ему на голову. Некоторым ведь втайне нравится быть страдальцами. Они от этого получают удовлетворение, раз не могут получать удовлетворения от другого.
— Ну что же ты тут можешь изменить, Леня?..
— Дать ему понюхать удачи. Ощутить ее вкус. И отучить его жалеть себя и растравлять свои горести. Налей еще…
Он посчитал, что полученного заряда Епишко хватит на три дня, и навестил его на четвертый.
— Почему верхний свет не горит?
— Лампочка перегорела.
— Почему новую не вкрутил?
— Нету…
— Не мог купить?
— Да вроде была… а стал искать — не нашел… — Епишко пребывал в самом мрачном расположении духа. Он сел в старенькое кресло в углу и нахохлился, как мокрый воробей.
