— Ты уверен, что они никогда не узнают?
— Абсолютно… Теплова — единственная воспитательница из тех одиннадцати, живущая сейчас в Ленинграде. Она все поняла и согласилась сразу; она не скажет. Проверить все через столько лет уже невозможно: людей не осталось… Я подставил одну-единственную цифру в одной справке: дата прибытия в Вологду. И не станут никогда люди разуверять себя в том, во что им необходимо верить.
Он чувствовал моральную потребность оправдаться.
— Честное слово, я ведь это не для того, чтоб от нее избавиться, — сказал он. — Мы к ней уже, в общем, и привыкли. Жалко человека. Усыновляют же чужих детей. Если у сына есть мать, а у матери — сын, что ж здесь плохого, а. Пусть радуются, пока живы.
— Боишься, что тебя заподозрят в корысти? — улыбнулась жена.
Звягин налил себе молока, потянул через соломинку, хмыкнул:
— Город Николаев — интересно, в честь кого так назван?..
Недавно, споткнувшись о название города Мама, он увлекся топонимикой. Уволившийся в запас офицер еще долго ощущает некую пустоту: излишек свободного времени и сил. А этого Звягин не терпел — его натура требовала постоянной занятости.
Глава II
Что такое не везет и как с ним бороться
Не замечая духоты в автобусе, Звягин погрузило, в «Историю античных войн»: Александр Македонский прорывал строй персов…
Сначала раздался треск рвущейся материи. Потом кто-то присвистнул. Ахнул ужасающийся женский голос. И лишь после этого дрожащий мужской фальцет пробормотал:
— О, мамочки мои!..
И чей-то непроизвольный хохот.
Ситуация была, что называется, трагикомическая: сошедшая девушка у дверей автобуса выдергивала разорванный до талии подол платья из-под ноги обмершего мужчины на верхней ступеньке площадки.
— Поднимите же ногу, идиот, — чуть не плача, воскликнула она, пунцовая от горя и стыда.
— А? Да, конечно, пожалуйста, — с растерянной готовностью отозвался он, выходя из столбняка, и поднял наконец ногу, неловко поклонившись. Поднимая ногу и одновременно кланяясь, он потерял равновесие и вывалился из автобуса прямо на свою жертву.
— Мммм, — простонала она, зажмурясь от ненависти и унижения, одной рукой придерживая раздуваемый подол ниже спины, а другой отпихивая съежившегося от страха человечка, лепечущего извинения.
— Я… я зашью, — бессмысленно утешал он. — Это ничего… закрепить булавкой… у вас есть? У вас прекрасная фигура, — уж вовсе неуместно добавил он.
Смех юнцов на остановке прозвучал ему согласием. Лицо девушки превратилось в маску разъяренной тигрицы. Человечек втянул голову в плечи и закрыл глаза, готовый к справедливой каре и полагаясь лишь на милость судьбы…
Когда он открыл их, на девушке белел медицинский халат, и она утиралась пуховкой, глядя в зеркальце, — а перед ним стоял сухощавый, резколицый человек и разглядывал его с холодным любопытством.
— Пили? — Звягин потянул носом.
— Н-нет… я просто так, — умоляюще пробормотал человечек, в качестве объяснения разводя руками.
— Просто так? — с интересом переспросил Звягин. — Ну-ну.
И повел девушку к стоянке такси.
Они не успели отойти, как визг тормозов и залп брани возвестил следующее представление. Человечек стоял перед грузовиком, упершись руками в радиатор, а сверху из кабины перекошенный шофер интересовался наличием у него глаз, мозгов, совести и желания жить, а если нет, то почему он, шофер, должен платить за это своей свободой?
Звягин сощурился. Секунду подумал.
— Простите, — сказал он девушке, — но этим может не кончиться, а? — И двинулся к месту происшествия.
Таксист неодобрительно обозрел странную компанию: заплаканную девушку в явно чужом белом халате и спотыкающегося мужичонку совершенно неопределенного возраста, цвета и размера, опирающегося на невозмутимого, подтянутого человека. «Отставной спортсмен или оперативник? А эти кто?»
— Пьяных не вожу, — на всякий случай уведомил он.
— Это больной, — успокоил Звягин, хлопая дверцей. — Как вас зовут, больной?
— Толя, — пискнул человечек. И — сорвавшимся баском: — Епишко Анатолий!
— А вас? Галя? Куда вас везти, Галя?
В подъезде Звягин взял у нее свой халат.
— Не хотите чашку кофе? — Ее взгляд был лучшим комплиментом.
— А вы меня не интересуете, — сказал Звягин. — Вот тот, в такси, — тот да, интересен.
В такси водитель разорялся из-за прожженного сиденья.
— Я закурил, чтоб успокоиться, — виновато объяснил Епишко. — А искорка отвалилась… такие сигареты делают…
— Чтоб у тебя не то отвалилось, — ярился водитель. — А кто платить будет?
— Я, — отрубил Звягин. — Фонтанка, 55!
Он долго подпихивал вяло сопротивляющегося Епишко вверх по лестнице: «Я тебе жизнь спас, а ты со мной и чаю не выпьешь? Жена на работе. Дочка в школе. Что? — я с дежурства. А полосу невезения лучше переждать, не дергаться!»
В кухне Епишко мгновенно смахнул чашку на пол: дзыннь!
— Я вас предупреждал, — скорбно сказал он, садясь к столу и с треском стукаясь головой об угол настенного шкафчика.
Звягин задумчиво посмотрел.
— Правильно, — сказал он. — Чашки нельзя стравить близко к краю, а шкафчик давно надо перевесить на двадцать сантиметров левее. Возьми, чтоб не волновался, — и налил ему дымящегося черного чаю в эмалированную кружку.
— Ну, — сказал он тихо и добро, сев рядом, — а теперь расскажи все. Выложи, облегчи душу. Без этого в жизни плохо. Не бойся, я пойму. Я ведь все-таки врач.
Епишко помолчал, вдруг хлюпнул носом и махнул рукой.
— Просто я неудачник… — ответил он.
— Это бывает, — успокоил Звягин.
— Мне во всем не везет. Я уже привык…
— И с чего же начались твои невезения, можешь вспомнить?
Епишко виновато пожал плечами:
— Начались? Хм… Родился до срока…
…Через два часа летопись его жизни развернулась в кошмарный вариант Тысячи и одной ночи. Неудач, выпавших на его долю, хватило бы сорвать завоевательный поход Тамерлана. Там ломались часы и ноги, разбивались вазы и судьбы, терялись документы, горели провода и буйствовали стихийные бедствия. Аккуратная белая кухня с внимательным Звягиным превратилась в автономный оазис средь рушащихся карточных домиков Епишкинского неблагополучия.
— Башей трагедии хватит на пять комедий, — развеселился Звягин.
…В пятом классе он сломал руку на физкультуре, упав на ровном полу; это до конца школы избавило его от физкультуры (для спокойствия физрука), но не от травм. В шестом — отстал от поезда, когда семья ехала в отпуск. Он взрослел, и несчастья взрослели вместе с ним. Апофеозом удачливости явилась женитьба, которая не состоялась.
Это судьба, покорно рассказывал Епишко. Он был тогда студентом, выгнали его позднее. Сначала он заболел бруцеллезом, напившись в колхозе молока от единственной, очевидно, бруцеллезной коровы в республике. Корову прирезали, в отличие от Епишко, который долго мучился, хотя в конце концов выздоровел. Свадьбу пришлось перенести, и в оставшееся время он успешно завалил сессию, пересдавая экзамены с потом и страданием, — вместо прогулок под луной… Везя из ателье свадебный костюм, он вывалился с подножки автобуса — толчея, час пик — и отбыл на скорой под сиреной и с сотрясением мозга. Излишне говорить, что пакет с костюмом исчез.
В больнице невеста увидела его лицо, отутюженное мостовой, и заплакала; но плач у нее выходил какой-то задумчивый. Думы эти были, видимо, о будущей жизни.
Спеша в такси к невесте, откуда они должны были следовать во Дворец бракосочетаний, Епишко попал в бесконечную пробку: все улицы перекрыли для какого-то марафона. Он прибежал часом позднее и застал истерику. Родители суженой с большим радушием встретили бы насильника и убийцу. Он им вообще не нравился.
Во Дворце их очередь уже прошла: ждать две недели! Невесту отпаивали валерьянкой, администратора молили, Епишко предлагали покарать физически. Обошлось — уговорили. Тогда оказалось, что у Епишко нет паспорта.
Невеста окаменела и тут же вернула Епишко слово, прибавив к нему много других слов, за которые ее попросили выйти из Дворца. Женить Епишко по студенческому билету администраторша с негодованием отказалась. Он понесся в общежитие, но паспорта не нашел — очевидно, потерял, когда бежал к невесте…
Когда через десять дней он вернулся к невесте вымаливать прощение, с двумя паспортами в карманах — выданным взамен утерянного и утерянным, найденным в пакете с горчичниками, — он был спущен с лестницы крепким пареньком, который занял его место подле невесты, и занимает его до сих пор — в качестве мужа.
Епишко пожелал ему большого личного счастья и пошел в милицию, соображая, какой паспорт сдавать — старый или новый, потому что жить по двум паспортам запрещено законом. Увлекшись этой мыслью, он потерял оба; все равно жениться было уже не на ком.
