Часть первая
ГЛАВА СЕКТЫ ДУШИТЕЛЕЙ
ГЛАВА 1
Счастливое семейство. — Письмо. — В пригороде Калькутты. — Майор Леннокс, герцог Ричмондский. — Утерянные сокровища. — Миллион фунтов стерлингов. — Вспышка гнева. — Удар кинжалом.
Тяжелая, из тикового дерева дверь тихонько отворилась, и в столовую вошла молоденькая служанка-европейка с подносом в руках.
За столом, под мерно покачивающимся огромным опахалом, сидела в ожидании ленча[1] молодая леди с детьми — сыном четырнадцати лет и пятнадцатилетней дочерью.
— Как вы поздно сегодня, милая Кетти, — нетерпеливо промолвила хозяйка. — Посмотрите, Патрик и Мери умирают от голода, да и я прождала вас лишних полчаса…
Замечание это, сделанное дружеским тоном, ничуть не задело девушку. По ее алым губам пробежала веселая улыбка, приоткрывая красивые ровные зубы.
— Госпожа, я не виновата, что задержалась в городе, — с той милой фамильярностью, которую могут позволить себе лишь пользующиеся особой любовью хозяев служанки, перебила она леди. — Из того злосчастного места, где сражаются с бунтовщиками ваш муж и мой отец, только что доставили почту.
Дети с радостными криками вскочили из-за стола:
— Письмо от папы! Письмо от папы! Спасибо, Кетти!
— Значит, ничего страшного, что я чуть не уморила вас голодом, мистер Патрик? Не так ли, мисс Мери? Да и госпожа, надеюсь, простит меня, кокетливо произнесла девушка, ставя на стол поднос с конвертом и завтраком, и вышла, не дожидаясь ответа хозяйки.
Мать протянула дрожащие руки к письму. Ее волнение имело основание: бои на границе Британской Индии[2] и Афганистана шли жестокие. Противники не соблюдали правил и не знали ни милосердия к раненым, ни уважения к павшим. И когда окончится война, никто не знал: современные тактические приемы, усовершенствованное оружие и отвага английских солдат не были в состоянии сломить сопротивление фанатичных туземцев.
Конверт оказался тяжелым, словно в нем книга. А между тем он содержал лишь послание воина — мужа и отца. В каждое слово, даже если речь шла о событиях незначительных или милых пустяках, он вложил душу. Эти повседневные записи человека, постоянно рискующего жизнью, делались наспех во время привала, под орудийный гром или ружейные выстрелы, и свидетельствовали о глубочайшей любви к семье и верности долгу.
Прежде чем распечатать конверт, молодая женщина с нежностью посмотрела на висевший в холле портрет, на котором был изображен в полный рост глава этого очаровательного семейства, сорокалетний красавец — офицер Гордонского полка шотландских горцев[3]. На длинных ресницах хозяйки дома сверкнули слезы и медленно скатились по щекам, сохранившим свежесть вопреки нездоровому местному климату.
Встревожившись, дети схватили ее за руки:
— Мамочка, ты плачешь?
— Да, мои дорогие! Но это благостные слезы.
Стоя втроем перед портретом, они являли собой дивное олицетворение красоты, здоровья, семейного счастья и любви. Леди, высокая, стройная, темноволосая, могла бы сойти за старшую сестру. Лицом сын вышел в мать, но телом был крепок, как и подобает будущему мужчине. Девочка зато до удивления походила на отца, каким его запечатлел художник: такие же большие голубые глаза, светлые волосы и столь же спокойный и вместе с тем решительный вид, что вовсе не лишало ее девичьего очарования.
О завтраке уже не вспоминали, и он стыл на столе под опахалом, которое, не переставая, приводил в движение скрытый перегородкой слуга.
В широко распахнутые окна, обрамленные лианами, ползучими стеблями душистого перца и ярко цветущими орхидеями, был виден сад. Изумрудно-зеленые лужайки, посыпанные песком аллеи, пестрые клумбы, карликовые пальмы, гигантский бамбук, бананы с огромными атласными листьями, карминно-красные цветы, источавшие пьянящий аромат манговые деревья, грандиозные баньяны[4], каждый из которых, обладая столбовидными воздушными корнями, служащими опорой для ветвей, мог заменить собой целую рощу, — все это создавало чарующую картину типичного обихоженного английского парка, перенесенного в царство буйной экзотической флоры.
Вдали, насколько хватало глаз, текли воды реки Хугли — западного рукава дельты Ганга, по которому беспрерывно сновали суда. Вдоль берега шла шоссейная дорога, Стренд-роуд, по ней до Калькутты менее часа езды.
То там, то здесь из-за такой же массы цветов и зелени выглядывали виллы и нарядные коттеджи других обитателей фешенебельного пригорода Гарден-Рич, где спасались от шума большого города чиновники, военные и представители финансовых и промышленных кругов.
В тени деревьев, под навесами и по выложенным плиткой садовым дорожкам, позевывая и лениво потягиваясь, слонялись слуги-индусы — не менее десяти человек, а ведь хозяев-англичан всего-то трое! Единственным, кто приносил пользу, был здоровяк кучер — высокий парень с залихватскими усами, резкими, как у цыган, чертами лица и проницательным взглядом черных глаз.
Несмотря на всю эту кажущуюся, но в действительности не особо разорительную для хозяев роскошь — затраты на питание и жалованье этим горе-слугам были ничтожно малы, — семья не могла похвастать богатством.
Майор Леннокс как истинный шотландец был знатен, но безденежен. Родословная его восходила к тому самому Чарлзу Ленноксу, герцогу Ричмондскому, что был сыном английского короля Карла II и Луизы де Керуаль. И если бы не его удручающая бедность, он мог бы занять почетное место в палате лордов. Однако жизнь распорядилась иначе: Чарлз Эдуард Леннокс, последний представитель шотландской ветви Ричмондских герцогов, смог дослужиться лишь до майора полка шотландских горцев и теперь воевал в Индии против взбунтовавшихся племен афридиев[5]. Единственным источником его доходов было жалованье, которого едва хватало на семью.
Но семейная жизнь у него сложилась удачно. Он взял в жены красивую девушку, такую же знатную и такую же бедную, как он сам, и она подарила ему Мери и Патрика, их радость и гордость. И пусть у них не имелось лишних денег, они были благодарны судьбе: природа не отказала им в уме, тяжелый климат Индии пощадил их здоровье, а испытываемое ими счастье было настолько полным, что вызвало бы глубокое недоумение у пессимиста или скептика.
Медленно, с благоговейной нежностью женщина вскрыла конверт. Оттуда выскользнула стопка листков, исписанных мелким убористым почерком, причем так плотно, что строчки забегали на поля. На одном из них — тщательно начертанный план с пояснениями и короткой, сделанной в самом низу припиской, адресованной жене:
