ЭД МАКБЕЙН
ОНИ ДОЛЖНЫ УМЕРЕТЬ
ТАКОВА ЛЮБОВЬ
НЕРЕШИТЕЛЬНЫЙ
«Эд Макбейн — эго необычно сильная поступь, атмосфера реализма и огромное воздействие»
Эрл Стенли Гарднер
ЭД МАКБЕЙН
ОНИ ДОЛЖНЫ УМЕРЕТЬ
Ed McBain
SEE THEM DIE
First published 1960
© Перевод Т. РЫВКИНОЙ
Посвящается Рите и Баду
ГЛАВА I
Июль. Жара.
Если говорить о городе, то эти слова можно назвать синонимами, они и обозначают одно и то же. Жара и июль — эти два неразлучных близнеца — появились на свет только для того, чтобы заставить вас страдать.
Воздух осязаем. Вы можете протянуть руку и пощупать его. Он вязкий и липкий. Вы даже можете одеться в * него, словно в клейкую тя1учую одежду. В сточных канавах асфальт превратился в смолу и, стараясь пробраться по улице, ваши каблуки вязнут в нем. Тусклый безжизненный отблеск тротуара в сочетании с томным пятном сточной канавы создает ослепительный контраст света и тени. На безмолвном, бледном, словно выцветшая ткань, небе низко садится солнце. Здесь есть только намек на голубое небо, а сама голубизна смыта огромной энергией солнца. И кругом разлит такой мерцающий свет жары, что в любую минуту он может разразиться дождем.
Здания переносят жару с важностью ортодоксальных евреев в длинных черных сюртуках. Такое состояние известно им. Некоторые из них молчаливо терпят эти страдания почти вот уже век, стоически перенося жару. На мостовой мелом небрежно начертаны слова:
lesus Viene Preparanse рог Nuestra Redencion[1].
Но толпящимся у тротуара зданиям совершенно безразлично, будут ли они освобождены или обречены на вечные муки.
На этой улице неба почти нет.
В мире найдется немало таких мест, где небо бесконечно, где, простираясь от горизонта до горизонта, оно похоже на яркую голубую палатку. На этой улице все не так. Над неровными силуэтами зданий небо, кажется, вбили клином и колотили грязными кулаками до тех пор, пока оно плотно не покрыло улицу, чтобы задерживать здесь жару.
Улица безмолвна.
Сегодня воскресенье и только 8 часов 40 минут.
На расплавленном асфальте и водосточных канавах валяются вместе с неподвижно лежащими обрывками газет пустые консервные банки, битые бутылки и обломки ящиков из-под апельсинов. Невдалеке, на углу, разбросаны остатки от костра, разорванные и грязные матрацы из детских кроваток. На пожарной лестнице — необходимые мелочи быта: одеяла, подушки, пивные банки, растения в горшках и — повсюду гитара. Спящий иа пожарной лестнице человек шевелит рукой, просовывает ее сквозь железную решетку, лениво свешивает и вновь замирает.
Вот оно — единственное движение на улице.
В воздухе стоит пугающая тишина. Жара — замкнутая безжизненная единица без движения, обескураживающая любого, кто с ней соприкасается. Она иссушила каменные фронтоны домов, асфальт, мостовую и небо. Она испепелила все и вся, став таким же неотъемлемым символом, как бронзовый загар полицейского.
Сегодня — воскресное утро, и где-то вдали слышен колокольный звон, но даже колокола звонят вяло и скучно, стараясь пробиться сквозь плотный пласт жары. А внизу, стремительным контрапунктом, минуя два южных квартала, с шумом проносится поезд. Через некоторое время звуки поезда затихают, колокольный звон рассеивается в стойком молчании воздуха и улица опять погружается в тишину.
Сегодня на этой улице будут убиты двое.
Парня звали Зил, и ему было семнадцать. Подобно взрыву ручной гранаты он выскочил из подъезда дома. Легко взбежав на крыльцо, он, пританцовывая, спустился вниз по ступенькам. Бросив быстрый взгляд на просыпающегося мужчину, лежавшего на пожарной лестнице, небрежно помахал ему рукой. Еще секунда, и он его уже не интересовал. На парне были черные облегающие брюки, высокие походные ботинки и яркая шелковая рубашка фиолетового цвета, с левой стороны которой желтыми нитками было вышито его имя.
Он посмотрел на часы. Они показывали 8.45. Кивнул, как бы согласившись со всеми своими действиями. Можно было подумать, что он и вселенная — одно целое, действующее в соответствии с заданным механизмом. Опять осмотрелся. Вокруг него была атмосфера деловитости и безотлагательности, когда магнат в целях покупки компании готов отказаться от выгодной сделки. Глядя на семнадцатилетнего молодого человека,' это могло показаться странным. Разум умудренного опытом пятидесятилетнего банкира и хрупкое тело юноши. Он опять взглянул на часы.
Закурив сигарету, он сделал несколько затяжек, а затем потушил ее, растоптав ботинком. Он вновь посмотрел на часы и направился к закусочной, расположенной на углу улицы. Над ней висела огромная вывеска с бегущими буквами, примерно такими же, которые показывают время в Нью-Йорке, но не сообщают о глобальных событиях, таких, например, как конец света. Они просто констатировали: «Кафе Луиса». Это заведение располагалось на углу здания. Когда его двери распахивались вовнутрь, оно становилось как бы продолжением тротуара, а распахнутые наружу — продолжением улицы. Сейчас двери были закрыты. Покоробленное железо смахивало на неприступную крепость. Юноша подошел к двери со стороны улицы, попытался открыть ее и, обнаружив, что она заперта, сердито толкнул ногой.
— Что ты здесь делаешь? — послышался голос. — Уходи отсюда.
Подошедший мужчина говорил с легким испанским акцентом, который соответствовал его внешности. Сутулый, с маленькими черными усиками, с походкой измученного человека, выглядевшего старше своих пятидесяти, он сердито смотрел на парня.
— Скажи на милость, когда ты откроешь эту развалину? — спросил Зип.
Подойдя к огромной железной двери, Луис Анандес спросил:
— Что ты здесь делал? Пытался взломать дверь? Ты это хотел сделать?
Сунув руку в карман, он достал ключ от висячего замка и приготовился открыть дверь.
— Поменьше любуйся на этот хлам и побыстрее открывай эту чертову развалюху, — произнес Зип.
— Это мое заведение. Когда хочу, тогда и открою. А ты, щенок…
Зип вдруг усмехнулся.
— А ну, папаша, — сейчас он говорил вкрадчиво. — Двигай поживее. Убирайся отсюда, куда хочешь.
Луис открыл первую половину двери.
— Убирайся сам в Калифорнию.
— Скажи кому-нибудь другому, кто оценит твой юмор, — зло ответил Зип и направился прямо к висевшему около танцевального автомата телефону. Обойдя кафе, Луис открыл дверь со стороны проспекта, открывая доступ солнечным лучам. Зип снял трубку, полез в карман за монетой и обнаружил, что меньше четвертного у него нет. Отшвырнув трубку, он подошел к Луису, когда тот заходил в дверь.
— Послушай, разменяй мне четвертак, — попросил он.
— Для чего? Для музыкального автомата? — спросил Луис.
— Что ты все время спрашиваешь: «Для
