Стивен Кинг
Последнее дело Амни
[1]
Дожди закончились. Холмы по-прежнему зеленые, и из долины в Голливудских холмах виден снег на вершинах гор. Меховые магазины рекламируют очередную сезонную распродажу. Службы досуга со специализацией на шестнадцатилетних девственницах делают неплохой бизнес. В Беверли – Хиллс расцветают палисандровые деревья.
Реймонд Чандлер «Сестренка»
I. Новости от Пеории
Это было весеннее утро типа «Лос-Анджелес идеал», когда ты невольно оглядываешься в поисках значочка торговой марки – ® – оттиснутого где-нибудь в уголочке. Выхлопы машин, проезжавших по Сансет, едва уловимо пахли олеандром, олеандр слегка отдавал выхлопными газами, и небо над головой было чистым, как совесть истового баптиста. Пеория Смит, слепой продавец газет, стоял на своем обычном месте, на углу Сансет и Лаурель, и если это не означало, что Бог пребывает на небесах и с миром все в полном порядке, то тогда я не знаю, какие еще доказательства вам нужны.
Но поскольку в то утро я встал непривычно рано – в половине восьмого, – все казалось каким-то не таким, слегка одурелым и смазанным. И только когда я затеял бриться – ну, скорее, пугать бритвой свою упрямую докучливую щетину с целью призвать ее к порядку, – до меня начало доходить, что меня беспокоит. Хотя я не спал и читал до двух ночи, я не слышал, чтобы Деммики возвращались домой. Обычно они надираются по самые уши и начинают орать на весь дом, обмениваясь идиотскими шуточками, которые, видимо, и составляют основу их брака.
Бастера я тоже не слышал, что было совсем уже странно. Бастер – это пес Деммиков, уэльский корги, такая мелкая собачонка. Но зато лает он так визгливо, что кажется, будто тебе в мозги втыкают осколки стекла. Причем лает он постоянно. И вдобавок он еще и ревнивый, и разражается противным пронзительным лаем всякий раз, когда Джордж и Глория обнимаются; а Джордж и Глория обнимаются почти всегда, когда не подкалывают друг друга, как парочка водевильных комедиантов. Сколько раз я засыпал под их заливистое хихиканье – которое, как правило, сопровождается топотом четырех лап, пока эта псина гарцует у них под ногами и шкрябает когтями, – и каждый раз я задумывался, насколько трудно было бы задушить мускулистую, средних размеров собаку рояльной струной. Но вчера ночью в квартире у Деммиков было тихо, как в склепе. Это было довольно странно, но не то чтобы очень – Деммики и в лучшие времена не придерживались принципа «жить строго по расписанию и соблюдать режим».
Впрочем, Пеория Смит был в порядке. Как всегда, оживленный, словно бурундук. Он узнал меня по походке, хотя я подтянулся на час раньше обычного. Он был в свободной калтековской фуфайке, доходившей до бедер, и в вельветовых бриджах, из-под которых виднелись сбитые коленки. Его белая палка, которую он ненавидел всеми фибрами души, стояла небрежно прислоненной к столику, на котором лежали газеты.
– Наше вам, мистер Амни! Как оно ничего?
Темные очки Пеории сверкали на утреннем солнце, и, когда он повернулся на звук моих шагов, протягивая мне экземпляр «Лос-Анджелес таймс», у меня вдруг мелькнула неприятная мысль: мне показалось, будто кто-то просверлил две большие черные дырки у него на лице. Я невольно поежился, чувствуя, как по спине пробежали мурашки, и подумал, что надо бы меньше пить. Может быть, пришло время решительно отказаться от традиционного стаканчика ржаного виски на сон грядущий. Или, наоборот, удвоить дозу.
Как это нередко случалось в последнее время, на первой странице «Таймс» красовался Гитлер. На этот раз – что-то про Австрию. В который раз я подумал, что это бледное лицо и косая жидкая челка пришлись бы к месту на доске «Разыскивается опасный преступник».
– Мое ничего в полном порядке, Пеория, – сказал я. По правде, сияет мое ничего, как свежая краска на старом фасаде.
Я бросил десятицентовую монетку в коробку из-под «Короны», что стояла на стопке газет. «Таймс» стоит три цента – да и тех, честно сказать, не стоит, – но с тех пор, как наш мир свихнулся, я неизменно опускал в Пеорин ящик из-под сигар монету именно в десять центов. Он хороший парнишка, делает успехи в школе – я сподобился уточнить это в прошлом году, когда он мне очень помог в деле Вельд. Если бы он тогда не появился на плавучем доме Харриса Бруннера, я бы, наверное, до сих пор осваивал технику плавания с ногами, зацементированными в канистре из-под керосина, где-нибудь около Малибу. Сказать, что я ему очень обязан, – это вообще ничего не сказать.
В ходе этого небольшого частного расследования (касательно Пеории Смита, а не Харриса Бруннера с Мевис Вельд) я даже выяснил настоящее имя мальчишки, но я умею хранить тайны. Как говорится, из меня вам его не вытянуть и стадом мустангов. Отец Пеории в Черную Пятницу ушел на вечный перекур из окна офиса на девятом этаже; его мать – зашуганное, бессловесное существо, – работает в этой дурацкой китайской прачечной на Ла-Пунта, единственная белая женщина в окружении китаез; а сам парнишка слепой. Так что зачем миру знать, что парня назвали Фрэнсисом, когда он был еще слишком мал, чтобы суметь отбрыкаться? Как говорится, защита берет перерыв.
Если за ночь случилось что-нибудь смачное, почти всегда сообщение об этом событии появится на первой странице «Таймс», слева, сразу под сгибом. Я перевернул газету и обнаружил, что дирижер Кубинского оркестра скончался в центральной городской больнице от обширного инфаркта, который он поимел, отплясывая со своей вокалисткой в «Карусели» в Бербанке. Мне было жалко вдову маэстро, но его самого – ничуть. По моему скромному мнению, если кто ездит в Бербанк танцевать, то так ему и надо.
Я открыл спортивный раздел, чтобы глянуть, как вчера сыграли «Бруклин» с «Кардсом». У них вчера было два матча подряд.
– А ты как, Пеория? Все на местах в твоем замке? Очищен ли ров, подновлены ли зубцы на стенах?
– Ой, мистер Амни! И не говорите!
Что-то в его голосе показалось мне странным. Я опустил газету, чтобы взглянуть на него повнимательнее, и увидел то, что такой блистательный детектив, как я, обязан был замечать сразу – парнишку буквально распирало от счастья.
– Слушай, у тебя такой вид, как будто тебе только что подарили шесть билетов на первый матч мировой серии по бейсболу. Что случилось, Пеория? – спросил я.
– Мама сбила лотерею в Тихуане! Сорок штук баксов! Мы теперь богачи, дядя! Настоящие богачи!
Я усмехнулся – хорошо, что он этого не видел, – и взъерошил ему волосы. Его вихры встали дыбом, ну и ладно.
– Стоп, приятель, попридержи коней! Тебе сколько лет, Пеория?
– В мае двенадцать исполнилось. Вы ж знаете, мистер Амни. Вы ж мне рубашку еще подарили. Но при чем тут…
– Двенадцать – это уже достаточно, чтобы сообразить, что иногда люди выдают желаемое за действительное. Я вот что хотел сказать.
– Ну, если вы о фантазиях всяких, то это правда. Я вообще-то люблю фантазировать, – сказал Пеория, пытаясь пригладить волосы. – Но это совсем не фантазии, мистер Амни! Это все правда! Дядя Фред вчера съездил и приволок деньги. В седельной сумке привез, на своем мотоцикле! Я их нюхал! Да, блин, я в них катался! Их разложили по всей маминой кровати! Я в жизни богаче себя не чувствовал, говорю вам – сорок гребаных тыщ!
– Двенадцать лет, может быть, и достаточно, чтобы понять разницу между реальностью и мечтами, но уж точно маловато, чтобы так выражаться, – сказал я строго. Получилось неплохо. Уверен, что «Общество за чистоту языка и морального облика» поддержало бы меня на все двести процентов. Но я говорил уже на автопилоте, почти не слушая, что говорю. Я лихорадочно соображал, пытаясь уместить в голове то, что сказал Пеория. Я был совершенно уверен в одном: он ошибся. Он должен был ошибиться, потому что, если бы все это было правдой, он бы сейчас тут не стоял, на углу двух бульваров, как раз по дороге от моего дома до офиса в Фулвайдер-билдинг. И вообще, так не бывает, потому что не может быть.
Тут мои мысли вернулись к Деммикам, которые впервые в истории человечества не прослушали на сон грядущий пару-тройку своих джазовых композиций, включенных на полную громкость; к Бастеру, который впервые в истории человечества не восприветствовал щелчок ключа в замке входной двери руладой истошного лая. Неприятное ощущение, что что-то не так, вернулось; и на этот раз оно было сильнее.
А потом я заметил, что Пеория глядит на меня с выражением, которое уж никак не ожидал увидеть на его честном, открытом лице: мрачное раздражение пополам с озлобленной насмешкой. Так умный ребенок смотрит на своего болтливого дядюшку, который по три-четыре раза пересказывает одни и те же скучнейшие «занимательные» истории.
– Вы что, не ловите новость, мистер Амни? Мы теперь богачи! Маме больше не нужно гладить рубашки для этого старого пердуна Ли Хо, и я больше не буду стоять на углу, и продавать газеты, и мерзнуть, и мокнуть под дождем, и выкорячиваться перед этими старыми клюшками, что работают в Билдерс. Мне больше не нужно изображать бурную радость всякий раз, когда какой-нибудь пижон оставит мне пять центов сверху.
