Александр Мелихов
Биробиджан — земля обетованная
В последние годы вечно живой еврейский вопрос в России в очередной раз обрел особую актуальность и остроту. Болезненные обновления жизненного уклада, в авангарде которых настороженный взгляд традиционного человека с особой зоркостью различает прежде всего чужаков, резко раздувают никогда до конца не угасающие угольки антисемитских предрассудков. Антикавказских, разумеется, тоже, но кавказец — только временный соперник, не представляющий опасности для привычных коллективных ценностей, а еврей — вечный, идейный внутренний враг: к услугам антисемитов неизмеримо более древняя и разветвленная система социальных мифов, социальных фантомов — религиозных, политических, экономических, расовых, фольклорных… Национал-коммунистические и просто националистические вожди без устали наводят простого человека на действительно завышенное (впрочем, по отношению к какой норме?) присутствие евреев на всех поприщах, открывшихся вместе с либерализацией: евреи-банкиры, евреи-политики, евреи-журналисты, евреи-реформаторы, — намекая тем самым, что и все мучительные перемены вызваны прежде всего евреями, которые и оказались главной выигравшей стороной.
Тысячи агитаторов делают вид, будто не понимают (а может быть, и в самом деле не понимают), что ко всякого рода модернизациям всегда и везде, как правило, оказываются наиболее подготовленными какие-то национальные или конфессиональные меньшинства, и избавиться от их преимуществ позволяет отнюдь не сворачивание модернизации, но, напротив, вовлечение в нее широких масс. Лишь когда массам тоже удается вписаться в новую реальность, лидирующая роль меньшинств если и продолжает сохраняться, то в масштабах уже не пугающих, а только раздражающих национально озабоченных граждан.
Собственно, и лидерство евреев более чем сомнительно — перемены вызываются общим ходом вещей и приписываются евреям лишь в силу добросовестного или недобросовестного заблуждения. Мнимое лидерство — вот формула еврейского проклятия. И в борьбе с мнимым врагом профессиональные антисемиты, следуя заветам своего учителя Адольфа Алоизовича Гитлера, свободно утверждают отрицающие друг друга вещи: так, национал-коммунисты с гордостью носят портреты того самого Ленина, который считал русский патриотизм главной угрозой его интернациональным химерам.
Идеологи современной компартии готовы отказаться даже от марксизма, чтобы только сохранить за собой право на такой пропагандистский козырь, как ненависть к евреям: главным двигателем истории объявляется уже не борьба классов, а борьба этносов, причем главными соперниками в этой борьбе изображаются этносы «производительные», привязанные к определенной территории, и этносы «транснациональные», ухитряющиеся сплетать свои финансовые империи поверх существующих государственных границ.
Намек ясен? «Почвенные» нации мобилизуются против «беспочвенной»…
Сегодня, при явной маргинализации антисемитизма уличного, довольно пышно расцвел антисемитизм, так сказать, респектабельный, стремящийся под видом объективности излагать тенденциозно подобранные сведения из вполне пристойных источников. Главным толчком, придавшим сегодняшнему антисемитизму видимость респектабельности, был выход в свет солиднейшего двухтомника пламенного антикоммуниста Александра Исаевича Солженицына «Двести лет вместе», а современные идеологи КПРФ уже давно преподносят миру новую версию истории ВКП(б), идущую вразрез с «кратким курсом» их же собственного кумира Сталина. Новая версия приблизительно такова: в партии всегда было два течения — национальное (русское) и интернациональное (еврейское). И в двадцатые годы доминировало интернациональное, а начиная с тридцатых начало брать верх национальное. Иными словами, двадцатые годы были годами еврейского торжества, за которым в последующие десятилетия явилась расплата.
Подобную картину неосведомленный читатель может вынести и из чтения Солженицына. Хотя в действительности большевики с первых же лет поставили перед собой задачу «нормализовать» евреев, превратить их в «нацию как нацию», то есть нацию «производительную» в их примитивном понимании, — с такой же, как у всех, пропорцией портных и земледельцев, математиков и молотобойцев, музыкантов и дворников, канцеляристов и сталеваров. Собственно говоря, советская власть потихоньку занималась этим и в самые вегетарианские хрущевско-брежневские времена — в какие-то вузы евреев совсем не брали, в какие-то брали только на вечернее отделение, — все это делалось темно и вяло, и заметных плодов не приносило: энергичные одаренные евреи все равно попадали примерно на те же места в социальной структуре, только приходили туда уже не с благодарностью, а с раздражением против государства. Разумеется, евреев, если их не придерживать, в определенных сферах набилось бы еще гуще, что вызвало бы еще большее раздражение других наций. Но зато терпимое отношение со стороны государства повысило бы патриотичность евреев и тем ускорило их ассимиляцию, что для русских патриотов, по-видимому, и стало бы наилучшим исходом.
Советская власть на первых порах, похоже, и сделала негласную ставку на ассимиляцию, и мало кто понимал в то время, что идея нормализации способна стать у ассимиляции на дороге. Ибо исчезнуть и сделаться обычным народом, с собственной территорией, с собственным хозяйством, с собственной культурой, — далеко не одно и то же. Но факт остается фактом: стараясь от Москвы до самых до окраин в зародыше истребить всякую тень национального сопротивления, романтический большевизм в двадцатые-тридцатые годы коммунистической бури и натиска со стахановским размахом стремился одновременно и растворить, и обособить евреев. Вплоть до того, чтобы соорудить новый Сион уже не на Ближнем, а на дальнем Востоке, предоставив евреям новую социалистическую родину — Биробиджан, чтобы рассеянное еврейство могло обернуться обычной национальной единицей, вроде Чувашии или Карачаево-Черкесии.
История ЕАО (Еврейской автономной области) — пожалуй, самый впечатляющий и поучительный вход в проблему адаптации еврейства к «новой жизни», в проблему его «нормализации». Пришло время поразмыслить, что из этой попытки создать для евреев новую родину, где они могли бы стать «нацией как нацией», все-таки получилось, а что провалилось без следа, сколько в этом строительстве новой Земли обетованной было утопического, а сколько прагматичного, сколько романтического, а сколько циничного, сколько демагогического, а сколько искреннего — и какими уроками биробиджанского подвига и биробиджанской трагедии мы сегодня могли бы воспользоваться.
Евреев издавна обвиняют в наклонности устраивать свое автономное государство в государстве, status in statu. А потому очень любопытно вглядеться, к чему привела буквализация этой метафоры.
Новый Иерусалим
Я многие годы отказывался проявлять интерес к еврейскому вопросу, но тщетно — он упорно не желал платить мне взаимностью и всю мою жизнь активно интересовался мною.
В совсем уж безмысленном детстве я был убежден, что слово «еврей» — просто одно из тех неприличных слов, которые ничего не означают и служат исключительно для того, чтобы невоспитанные люди могли поярче обнаружить свою невоспитанность. И в самом деле — как это омерзительно: еврей. Еврей. Еврей. Кажется, если повторять достаточно долго, это мерзкое слово обессмыслится, сделается привычным — но нет, никак. Все равно внутри что-то хоть чуточку да екает. И когда я наконец — лет уже за сорок — впервые задумался о том, что такое национальное угнетение, я понял: угнетен не тот народ, который беден, необразован, социально неуспешен, а тот, который вынужден стыдиться своего имени.
В североказахстанском рудничном поселке, где я провел детство, помимо нескольких тысяч русских и пары-тройки евреев жило еще порядочное количество казахов, а также несколько сот ссыльных ингушей. При этом русские составляли большинство и во власти, и в шахте; казахов во власти тоже было довольно прилично — зато ни евреев, ни ингушей не было вовсе. Но — вся щепотка евреев трудилась на «культурных» должностях, а ингуши выше завхоза не поднимались. Более того, они не имели права без разрешения коменданта даже сгонять на мотоцикле в соседний совхоз — за это полагался арест. И тем не менее, если в компании пацанов у кого-то нечаянно срывалось слово «казах», все сразу же косились на какого-нибудь Айдарбека, и он, потупясь, заливался алым, словно пионерский галстук. (Про слово «еврей» я уже не говорю — оно ощущалось не бестактностью, а прямым оскорблением.) Зато ингуши могли преспокойно называть себя ингушами, хвастаться подвигами Дикой дивизии, расписывать красоты и щедроты Кавказа — и ничего, все почтительно слушали.
