— Бытового разложения не потерплю! — гремел его голос. — Думаете, ко мне не приставала? Но я не поддался. У меня жена, ребята. А вы почему не устояли?
— Потому что холостой, — смеясь, ответил Коля Николаевич.
— Стыд и позор! Неужели вы могли допустить мысль, что замначпохоз будет обеспечивать сотрудников женщинами?
— А почему бы и нет? Я бы не возражал, — ответил Коля Николаевич.
Шуренке вся эта история очень понравилась.
— Когда Григорий Фомич велел ей, чтобы она обратно верталась, — рассказывала она, прыская в кулак, — то Нина Алексеевна обозвала его уродом и сказала, что у нас ни одного мужчины нет, все сопляки.
— Порочная женщина, — сморщившись, покачал головой Зырянов. — Это хорошо, что мы избавились от нее теперь. В тайге она могла бы перессорить многих. И я не понимаю, Шурочка, что здесь смешного.
— А я вот пройдусь дрыном вдоль хребта, так сразу перестанет скалиться, — сказал Яков и сердито посмотрел на нее выпуклыми, с желтым налетом на белках, глазами.
— Ну зачем же, — с укором сказал Зырянов. — Так нельзя.
— А я не больно-то и боюсь его. Он только стращает, а сам мухи не обидит. Верно, Яшенька? — И, засмеявшись, легко побежала, взблескивая тугими загорелыми икрами.
— Шаловлива? — спросил Зырянов.
— Ниче... Шуткует, — нахмурившись, ответил Яков.
...В полдень пришел «Комиссар». Приложив ко рту металлический рупор, капитан сказал:
— Подымитесь на два километра выше. Здесь взять не могу. — И, махнув рукой, ушел в рубку.
Соснин плюнул и закричал:
— Коренков, Перваков, Баженов, в лодку! Вперед! Марш, марш!
Рабочие гребли изо всех сил. Я помогал им рулевым веслом. Соснин стоял на носу и командовал:
— Марш, марш! Достойны поощрения!
Пароход дожидался нас на широком плесе. Соснин поднялся по веревочной лестнице на палубу. Его не было с полчаса.
— Мы вам это припомним! — кричал он, появляясь. — Пять тысяч за транспортировку лодок — грабеж государства!
— Не ори, не себе беру, — спокойно отвечал ему капитан, застегивая старый китель.
Пассажиры внимательно слушали перебранку.
— Знаю. По за перевыполнение финансового плана получишь премиальные. Вот в чем грабеж! Сам с усам! — Он спрыгнул в лодку. — До скорой встречи! Гуд бай, как говорят французы, — махал он рукой капитану.
— Вы заявите на него? — спросил я.
— Это зачем же? Стукачей терпеть ненавижу. Пригрозил, и ладно. Теперь он наверняка нас возьмет... Вперед! Марш, марш! Масло тает, сахар подмок. Надо спасать!
25 июняПять дней полного безделья. «Комиссар», видимо, нас и не думает брать. Дни стоят жаркие. Безветренные. Свинобобовые консервы с бисквитным печеньем опротивели нам. Печенье со сливочным маслом вызывает отвращение. Картошки бы! Селедки! Хлеба! Одно спасение — рыба. Соли привез Соснин из Чирпухи, и теперь мы варим уху, жарим что покрупнее.
На рыбалку я обычно выезжаю одни. Становлюсь то под обрывистым берегом, то против галечной косы, то на середине реки. Берет везде. Но некрупная, а хотелось бы выдернуть килограмма на два, на три, а то и на пять. Течение быстрое. Веревка с грузом дрожит от напряжения. Не успеваю забрасывать закидушку, как тут же налетает мелочь.
Сегодня выехал с Сосниным. Рыбалку он считает делом несерьезным, придуманным для лентяев, но рыбу всегда ест с удовольствием. Он сидит на корме в трусах, читает книгу. Коля Николаевич как-то сказал: если Соснин читает книгу, то это значит, что делать ему совершенно нечего. Я держу на пальце шнур. О чем-то задумался. И вдруг вопль, и Соснин летит за борт. Я смотрю на воду, ищу, но его нет. Я кричу, мне страшно, но тут, слава богу, метрах в пятнадцати от лодки, появляется из воды голова помначпохоза.
— Помоги! — кричит он.
Тетрадь пятая
Я сорвал со дна якорь. Лодку понесло вниз. И Соснин ухватился за борт. Тяжело дыша, влез. И сразу же, сдернув трусы, стал смотреть на свой зад. На белом полушарии розовел с грецкий орех величиною желвак.
— Что это? — спросил я.
— Кто-то кусил... Ты смотри, а? Как долбануло. Думал, штыком! — И вдруг, схватив меня за руку, к чему-то стал прислушиваться.
Сначала тихо, а потом все явственнее стало доноситься чоханье. Я нагнулся к воде, теперь все слышнее: «Чох-чох-чох». Так чохать может только «Комиссар». Скорей, скорей к берегу.
Я кричу что есть силы: — «Комиссар»! — Переполох начался страшный. Каждый ищет свои вещи. За десять дней мы обжились, почувствовали себя как дома, а это значит, что вещи могут оказаться в самых неожиданных местах. В воздухе летают полотенца, чьи-то брюки. Со стола падает зубной порошок, подымая снежное облако. Летит кружка.
— Николай Николаевич, да вы ж мои брюки суете в свой рюкзак, — говорит Зырянов.
— Фу черт, а где же мои?
— Го-го-го-го, смотрите, он связывает постель, а сам сидит на подушке!
— Так это ж ваша, — хохочу я.
— Моя? Хамство!
Чиханье все слышнее. И вот из-за кривуна торжественно и плавно показывается нос парохода, рубка, труба. И вот уже весь пароход на виду. Он идет быстро. Сравнялся с нами.
— Здесь категорически отказываюсь брать! — разносится из рупора голос капитана. — Спускайтесь вниз! До Тахты!
— Лодку! — кричит Соснин. И вдвоем с Перваковым отчаливает от берега. — Марш, марш!
— Только поблазнило нам, — разочарованно тянет Баженов, — один омман...
— Не стоит огорчаться, — говорит Зырянов. — На изысканиях столько всяких неожиданностей...
Мы сидим у костра, курим, ждем Соснина. И почему-то не волнуемся.
— Скажите, вы любите изыскания? — спрашиваю я у Зырянова.
— Да ведь как же не полюбить? Тут тебе и поясные, и полевые, за камеральную обработку материалов кое-что перепадет. К тому же в тайге мало расходуется, соблазнов нет, так что и подкопить можно...
— Но неужели только это? — с горечью спрашиваю я. — Неужели природа, приключения, путешествия вас не манят?
— Почему же не манят? Манят. Да ведь если бы не платили хорошо, маловато было бы одной природы. У меня семья... — Он помолчал и, вздохнув, сказал: — А вообще-то ничего интересного в нашем деле нет. Изо дня в день, из месяца в месяц без выходных, без родных, без городов, без бани, без кино. По пояс в снегу, спим на земле, едим как придется, отсюда и катары, и ревматизмы, и сердчишки сдают...
— Что ж, в этом есть и своя прелесть, — сказал я.
— В трудностях?
— Да!
— Жизнь бы обеднела, если б не было трудностей, не правда ли?
— Конечно!
— Человек, идя к заветному, должен страдать, мучиться, терпеть, не так ли?
— Конечно!
— Нет, это неправильно. Это все от неустройства, порой от неумения. Вы еще очень молоды, поживете и перестанете увлекаться трудностями.
— А для меня их вообще нет, это они для вас существуют.
Он снисходительно посмотрел на меня и ничего не сказал.
Приехал Соснин:
— Все в лодки! «Комиссар» нас возьмет, черт ему в затылок. Быстрей, быстрей! Прицельный огонь! Марш, марш!
И «Комиссар» нас взял. Но прежде чем идти вверх, мы спускаемся в Тахту. Все, что было нами достигнуто, весь этот путь, с бурлацкими переходами, с жарой, с комарами, — все это теперь не в счет. Я смотрю на Зырянова и невольно вспоминаю его слова: «Это все от неустройства, порой от неумения». Нет, я не жалею и не считаю потерянным то время, те силы, которые ушли на этот путь, я увидел много интересного. Я доволен. Только одно смущает меня: пользы-то делу от этого нет. А если нет пользы, то зачем трудности?
В Тахту мы идем за второй партией заключенных (первая уже в Герби). До сих пор я еще не говорил о том, что у нас будут работать заключенные. Это люди с первыми судимостями, с маленьким сроком, осужденные за растрату, превышение власти, хулиганство по пьянке, халатность, служебное злоупотребление.
30 июняОни сидели на берегу. Их было человек сорок. Берег казался грязным от темных рубах и бесцветных лиц. С парохода сбросили на берег сходни, и заключенные, вскинув на плечи небольшие мешки с вещами, стали подыматься по трапу медленным, тягучим шагом. С ними вместе на пароход вступил уполномоченный. От него мы узнали, что заключенные совсем не те, кого мы ждали, а мелкое жулье, воришки. Но есть среди них и покрупнее птицы, человек двенадцать, судившиеся неоднократно, имевшие побеги, даже убийства.
— Зачем нам они? — сказал Зырянов. — Нам надо работать, а какие из них работники?
И действительно, не успели сесть на пароход «уркачи», как у капитана пропали плащ и китель.
— Я не повезу их, на кой они мне черт? Сейчас же даю команду к берегу и ссаживаю всю эту дрянь! — возмущается капитан.
— Найдется ваш плащ, — успокаивает его уполномоченный.
