Филлип Бругелитт
ДЕВЯТЬ ВОРОТ
С искренней благодарностью: Говарду Хендрику, который заставил меня начать эту книгу; Брюсу Мак-Алистеру, который заставил довести ее до конца; Шриле Прабхупаде, который показал мне Спираль.
«Это время никогда не существовало…»
Ни разу за все время своей третьей жизни в качестве мистика Вьяса не пропустил Брахма-мурту — этот краткий миг перед восходом солнца, самое священное время дня.
Сегодня он проснулся слишком поздно и сам не понял почему. Почему именно в это утро, прожив почти три жизни? Мантра на сон грядущий ранее никогда его не подводила. Он быстро вскочил с подстилки, торопливо подошел к раскрытому окну и посмотрел на восток в предрассветную тьму. Он не видел внизу озера, но знал путь к нему. Он ходил по нему вот уже два десятка лет.
Так же быстро мистик распростерся на холодном полу перед статуэткой дэвы Параматмы — хранителя Кругов. Его большие всезнающие зрачки пристально смотрели на него из еще больших белых глаз. Вьяса прочел мантру восхваления Параматме «Йа Ом».
Все еще торопясь, он осторожно положил статуэтку в холщовую сумку, висящую на стене, которой тоже было холодно в это утро. Он стремительно обошел комнату, собирая благовония, древесный уголь, священную глину, четки для медитации и медную чашу. Затем он взялся за посох с наконечником в форме полумесяца и устремился, одинокий и молчаливый, через безмолвные коридоры храма. Катакомбы были темны, но ему не нужен был свет, тропа была так же хорошо проторена, как и морщины на его лице, потемневшем от постоянной медитации под горячим солнцем планеты Бху. Этот путь вошел в его плоть, вытравился в его мозгу.
Едва ли он ощущал оборванную шерстяную чотту, согревавшую ему грудь и плечи; или слышал свои шаги, эхом отдающиеся в пустых мраморных усыпальницах; или замечал стук наконечника его деревянного посоха каждый раз, когда тот ударялся о холодную твердую поверхность. Он торопился, чувствуя впереди вход в убежище. Он уже представлял себе холодную воду купальни и ощущал аромат цветов малати, цветущих вдоль знакомого илистого берега озера. Он вышел навстречу свежему воздуху в утренней дымке и продолжил свой путь вниз по лестнице.
Неожиданно он обнаружил, что стоит под изогнутым деревом кадамба, растущим возле лестницы.
«Предания говорят, что это дерево священно», — размышлял Вьяса. Родиться под деревом кадамба означало, что следующее рождение произойдет на планете дэв Света-Двипа, в Первом Круге.
Дэвы посредством совершения определенных ритуалов и требуемого количества рождений инкарнировались в качестве властителей сил природы и хранителей Бху, Круга Второго — круга людей. Хотя они еще и не принадлежали вечности, дэв уже нельзя было считать смертными, поскольку их время жизни исчислялось тысячами тысяч лет, и они могли быть умерщвлены только особым оружием и мантрами.
Прожив жизнь дэвы, каждая сущность могла обратиться с прошением к ману — создателям и творцам законов вселенной Бху-мандала — с тем, чтобы отслужить еще одну жизнь. Но дэвы все же могли пойти наперекор ману и подвергнуться реинкарнации во Втором Круге в виде смертных.
Встреча с деревом кадамба была поистине подарком судьбы, поскольку такое рождение было крайне редким. Его листья, используемые в сочетании с соответствующими мантрами, могли оберегать соискателя места на Света-Двипе. Это и было целью Вьясы, достигшего уже уровня трета, его третьей инкарнации как мистика.
Вьяса обратился к дереву:
— Как ты чувствуешь себя в это утро? Я возношу свою смиренную хвалу тому, кто столь же редок в этом мире, как и ты.
Дерево не ответило. До сих пор оно отвечало всегда, отвечало голосом, которому не нужно было человеческих слов. Оно отвечало шепотом, когда ветер касался его ветвей, или шелестом листьев, сливающихся в песню, слышимую только трета-мистику. Ответ был всегда один и тот же:
— Да, мой старый друг, и высшее рождение ожидает нас после того, как эти тела исчезнут.
Сегодня не было ни звука, ни движения, ни единой вибрации, которые могли бы быть голосом.
— Что-то не так? — спросил он, останавливаясь на полпути. — Я обидел тебя?
И тогда Вьяса увидел. Одинокая ветка была скручена так, как будто бы дерево могло ощущать боль. Было ли это раньше — вроде бы пустяк — и он просто не замечал этого? Нет, он бы заметил. Они знали другу друга еще с тех пор, как паломники перестали приходить сюда.
Теперь он увидел и другие отличия. Листья на нижних ветвях были мертвы. Как это могло случиться? Он видел их зелеными только вчера. Он протянул левую руку и мягко наклонил к себе небольшую веточку с верхней части кроны. Почки пожухли. В одну ночь? Холод охватил его. Он был напуган.
Может, просто неожиданное изменение в погоде. Он должен был идти дальше. Его обряд должен быть продолжен, несмотря на его страх, если ему суждено достигнуть своей цели. Вьяса страстно желал ясности и безмятежности медитации, освобождающей его от материальных ловушек этого круга. Он зашел так далеко и был столь близок в достижении награды трета-мистика — перерождению в дэву. Он не хотел, чтобы что-то стояло на его пути ни сейчас, ни после всех трех жизней.
Восход вновь звал его. Он собрал несколько пригодных листьев и устремился вниз. У основания круга лестницы что-то заставило его бросить последний задумчивый взгляд на дерево, этого древнего часового.
Достигнув наконец развалин, которые, как волнолом, вдавались в озеро, Вьяса поежился. Порывы ветра вблизи воды были еще холоднее, как будто где-то во вселенной оставили открытыми гигантские двери.
Он перебросил чотту через левое плечо. Ему нужно было настроить свой мозг на то, что ранее он делал столь легко и охотно: покинуть этот Круг.
Безмолвие утра и его дум было прервано гомоном нежданных визитеров. Обернувшись, он улыбнулся. Стадо обезьян семенило из кустов на водопой к холодному водохранилищу. Это зрелище облегчило душу Вьясы.
Пять больших самцов, разведывая местность, вели за собой всю группу. Самый крупный просигналил, что все в порядке и самки устремились к воде. Некоторые несли младенцев на животе, а дети постарше оседлали сильные спины своих матерей. Растянувшись вдоль берега, они окунали свои морды в холодную воду. Подростки играли, пока взрослые самцы стояли настороже. Их болтовня, эхом отдающаяся в покинутых, гулких залах храма, наполняла его жизнью.
Вьяса обернулся к древнему храму, его потрескавшиеся рельефы были занесены песком. Он помнил то время, когда сюда приходили не только обезьяны, когда священники зажигали жертвенные огни, когда алтари были полны подношений из фруктов и цветов для дэв, когда молитвы поклоняющихся возносили облака благовоний прямо к чертогам Света-Двипы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
