Сергей Андреевич Кулик
Приключения капитана Кузнецова
НЕОБЫКНОВЕННАЯ ПОСЫЛКА
Возвращаясь из отпуска в конце лета прошлого года, я ехал в пятом вагоне поезда «Москва — Владивосток». Вторые сутки моросил спорый осенний дождь, в купе было холодно, одиноко и скучно. В конце второго дня, когда навстречу поезду уже надвигалась ночь, на какой-то станции, спрятанной в густую таежную темноту, в дверь настойчиво постучали, в купе вошел пассажир с небольшим, еще пахнущим фабричной краской чемоданом.
Обрадованный попутчику, я включил свет. У двери стоял стройный, среднего роста мужчина в форме военного летчика с капитанскими погонами на новой шинели. Но шинель, погоны и рост я заметил, наверное, позднее, а в первую минуту бросилась в глаза борода… Черная, длинная, но не густая она казалась искусственной на молодом и свежем обветренном лице пилота. И, когда капитан, положив чемодан на диван, снял шинель и фуражку, мне показалось, что он снимет сейчас и бороду, бросит ее на сетчатую полочку и попросит извинения за шутку.
Но капитан бороды не снял. Он наклонился над чемоданом и, не вынимая вещей, начал в нем что-то разыскивать, не обратив на меня внимания. Чтобы не показаться излишне любопытным, я повернулся к нему спиной и, глядя в темный квадрат окна, думал, как бы начать разговор.
Еще в Красноярске я просил проводника первых же пассажиров посадить в мое купе, но места остались пустыми, и я целый день томился в одиночестве. А тут, скажу по правде, стало даже обидно, что посадили не гражданского, а военнослужащего. У меня было убеждение, что с военными нельзя начинать знакомство обычными вопросами: «Куда едете?» или «Где работаете?»
И все же, как бы себе назло, я спросил:
— Далеко ли едете, капитан?
Ответа не последовало, и я окончательно убедился в том, что соседство капитана сулит мне скуку еще на сутки езды до своего города. Но когда я оглянулся на «молчуна», то увидел лишь раскрытый чемодан и верхнюю одежду капитана. Только минут через пять, вытирая подбритый затылок новым полотенцем, слегка прихрамывая на правую ногу, вернулся мой попутчик. Он был уже в пижаме, и на фоне полосатой шелковой ткани его борода казалась еще чернее и еще больше походила на пронумерованное имущество из реквизита драмтеатра.
— Ужинать будете? — спросил я, когда молчание стало тягостным.
— О, да! У меня прекрасный омуль в томате. Сейчас откупорю банку.
— Не откажусь! — обрадовался я доброму началу. — Только разрешите узнать, как вас называть? Ведь мы почти в домашней обстановке и «товарищ капитан» будет как-то уж очень официально.
— Извините, пожалуйста! Хоть нам военным, да еще летчикам, волноваться не положено, но я сегодня взволнован. Вот и забыл представиться. Иван Иванович Кузнецов.
Я тоже назвал себя, и знакомство, как говорится, состоялось. Мы разговаривали до самого утра, не считая станций и не замечая времени. Страстный книголюб, спортсмен-охотник, рыболов и незаурядный знаток сибирской тайги, он сам начинал разговор, и между нами то и дело возникала дискуссия то о проблеме положительного героя в литературе, то о наиболее интересных способах ловли тайменей удочкой, то о правильном использовании богатств Сибири.
В Иркутске мы расстались друзьями. Я уже был в своем городе, а Иван Иванович ехал дальше на восток, но куда именно — не знаю, потому что за разговорами так и не спросил его об этом.
Прошло больше трех месяцев, и я почти забыл о своем попутчике, как получил два извещения с почты: одно на заказное письмо, другое — на посылку.
К письмам из разных мест я уже привык, но посылка была неожиданностью, и поэтому я вскрыл ее первой. К моему удивлению, в большом фанерном ящике из обычных вещей лежали только две карманные записные книжки в коленкоровых корочках, а остальная часть ящика была заполнена плотными связками прямоугольных листочков бересты, сложенных пачками и перевязанных бечевочками из сухой травы крест-накрест, как деньги.
Чтобы скорее найти разгадку, я разрезал бечевку на первой попавшейся связке, рассыпал листочки на письменном столе и тут заметил, что все они исписаны мелким почерком, пронумерованы, как страницы, начиная с цифры триста двадцать и дальше. Сами же связки, к сожалению, не были пронумерованы, и мне долго пришлось искать начало записи, разрезая пачки подряд. Наконец начало найдено в одной из книжек. Я прочитал обе книжки, затем — связку за связкой и таким образом до утра изучил половину содержимого посылки.
За чаем вспомнил о невскрытом письме. Оно было написано тем же мелким почерком на обратной стороне бланка дня телеграмм, вероятно, прямо на почте. Вот оно: «Здравствуйте, товарищ и друг! Помните Вы сказали, что бываете у главного редактора книгоиздательства. Вот я и решил выслать Вам свои записи и убедительно прошу показать их редактору. Если они представляют интерес, то, может быть, издательство напечатает их в виде дневника, повести или просто записок. Переписывать начисто сейчас у меня нет времени. Если Вы поможете мне в этом буду весьма благодарен.
С уважением, Ваш Ив. Ив. Кузнецов».
Записи показались мне интересными, и я решил переписать их на бумагу и показать редактору. Но так как почти каждое слово было написано сокращенно и часто заменялось только начальной буквой, моя работа шла медленно. Особенно затрудняло то, что на большей части листков текст был настолько тусклым, что над отдельными строчками приходилось просиживать по часу и больше, изучая их через сильную лупу.
Но и в переписанном с бересты тексте не все было понятно. В записях отмечались, очевидно, только главные события, отмечались наспех и только для того, чтобы не забыть. И в таком виде они не могли быть напечатаны или показаны редактору, поэтому я время от времени, по мере переписки, отсылал непонятные места Ивану Ивановичу, а он, восстановив в памяти события, присылал мне подробные объяснения. Так я стянул его в работу, и он, сам того не замечая, писал главу за главой.
В декабре я пошел в издательство. Рукописью заинтересовались.
Так родилась эта книга.
КАТАСТРОФА
Итак, я очутился в глухой северосибирской тайге, где, вероятно, не меньше как за полторы тысячи километров вокруг, кроме меня, нет живого человека.
Но прежде, чем осознал трагизм своего положения, второй раз почувствовал резкую боль в правой ноге. Потом боль поползла по спине, отдалась в затылке, во рту появилась вязкая соленая горечь, сильно закружилась голова, на грудь свалилась многотонная невидимая тяжесть. Я закрыл глаза и, кажется, провалился в пропасть… Хотелось за что-то схватиться и остановить падение, хотелось вскочить на ноги и убежать от боли, но, чтобы опять не потерять сознание, я старался не делать никаких движений, не думать о ноге и обо всем, что произошло сегодня, совсем недавно.
