бы ему, как попасть в этот другой мир. Он поделился этой мыслью с Далией Эртега, которая, как ему казалось, обладает достаточной широтой взглядов, чтобы понять его. Девушка, действительно, искренне заинтересовалась книгой, прочитала ее, однако интерес к другому миру не одобрила. «Вас бы там убили в первый же день», без обиняков заявила она. Амато ее слова сильно задели, но сердиться на танну Далию было решительно невозможно.
…Она подошла к нему сама тем же вечером на празднике и заговорила с ним, и Амато, который был человеком довольно застенчивым и нелюдимым, через довольно короткое время неожиданно для себя обнаружил, что участвует в оживленной дискуссии о влиянии разгрома в Тримерианского сражения на поэзию элегиков тех времен. Он был поражен тем, что танна Эртега превосходно разбиралась в истории, литературе, искусстве, поэзии и даже в современной политике. Со временем, правда, стало понятно, что наряды, драгоценности, кавалеры и придворные увеселения интересуют ее больше, чем история и поэзия (хотя она и старалась скрыть это от него), но такова, увы, женская природа. И все же, несмотря на легкомыслие, она выгодно отличалась от большинства придворных дам своим умом и образованностью. Самым удивительным было то, что она чуть ли не наизусть знала Священную Книгу и все Скрижали. Тан Бертран, дворцовый жрец, был вне себя от счастья, что в его пастве появилась столь благочестивая прихожанка.
Она производила впечатление девушки очень доброй, веселой, простой и искренней, к тому же довольно скромной. И все же, было что-то таинственное, молчаливое и темное в ее неторопливой речи, в глубине ее темно-золотых глаз с зеленым ободком под длинными опущенными ресницами, в ее манерах и интонациях. Несмотря на внешнюю кротость и сговорчивость, в ней ощущалась сдержанная внутренняя сила, и с ней обращались уважительно и осторожно. Среди удивлявших его вещей было то, что при всей своей словоохотливости и кажущейся открытости, она оставалась совершенно непроницаемой для него, и спустя два с половиной месяца тесного знакомства он почти ничего не знал о ее жизни. Амато не мог избавиться от мысли, что из его новой подруги вышла бы превосходная драматическая героиня, а между тем, ничего особенно драматического в ней не наблюдалось. Для драмы полагается острый конфликт и непреодолимые противоречия, однако человека, в большей мере пребывающего в мире с собой, с окружающими и всем миром, чем Далия Эртега, Амато встречать еще не приходилось. Ее противоречия, если они и существовали, прекрасно уживались друг с другом. Во всем ее существе была какая-то притягательная смесь кокетства и простоты, тишины и живости, во всем, что она делала и говорила, в каждом ее движении сквозила тонкая, легкая прелесть и чувствовалась сила и грация кошки. Лицо ее непрестанно менялось, играло, выражая попеременно, а то и в одно и то же время задумчивость, насмешливость и страстность.
Ему не понадобилось много времени, чтобы понять, что он влюблен. Он принимался изучать свое отражение в зеркале: несмотря на худое, костистое лицо, длинные руки и ноги и немного нескладную фигуру, он был довольно недурен собой. До того, как он понял, что военная карьера не для него, он год прослужил в армии в чине капитана и был не лишен мужественности. Даанное обстоятельство, вкупе с очевидным родством их разумов и душ, давало ему основания питать некоторые надежды, хотя некий тайный голос и подсказывал ему, что Далия Эртега была птицей не его полета. Он неоднократно предпринимал попытки объясниться с ней, но каждый раз словно налетал на каменную стену, вдруг выраставшую между ними, как будто ее взгляд останавливал его, не давая дойти до главного. «У меня никогда не было такого чудесного друга, как вы», говорила она, и ее нежный мелодичный голос звучал непреклонно. Он оставил свои попытки и почти смирился с ролью друга, но присутствие рядом с Далией хлыща Дамиани приводило его в состояние, близкое к исступлению.
Воспоминание о Дамиани легло мрачной тенью на гладкую поверхность умиротворенного чтением разума Амато. После того достопамятного дня, когда он благодаря танне Далии оказался посмешищем всего двора, Дамиани затаил обиду. Он больше не осмеливался на открытое противостояние, но при каждом удобном случае отзывался о ней в довольно пренебрежительной манере, зачастую переходя ту грань, которая отделяет завуалированную насмешку от прямого оскорбления.
Амато вызвал его на дуэль, но получил удар в бок, уложивший его в постель на три недели. Примерно такая же участь постигла еще двух незадачливых молодых людей, взявших на себя защиту чести танны Эртега. Мерзавец прилично владел шпагой.
Далия вела себя так, словно ничего не замечает, совершенно не подозревает о неподобающем поведении альда, да и вообще с трудом его помнит его самого, предпочитая при его упоминании отмалчиваться, вежливо зевать или равнодушно пожимать плечами. Когда не замечать и отмалчиваться становилось невозможно, она демонстрировала лишь недоумение по поводу такого настойчивого внимания к ее особе или высказывалась в том духе, что нападки альда так же скучны и однообразны, как и его стихи, не считая, конечно «Сонета №999», который на удивление прекрасен. Дамиани в ответ язвил, что севарды научили прекрасную танну гадать по руке, но не разбираться в людях и поэзии, и монастырь этот недочет не исправил. Далия замечала, что молодой человек слишком чувствителен, тонок душой и раним для этого сурового мира. Так они обменивались любезностями некоторое время, причем Дамиани становился все злее и несдержаннее, а танна Эртега все спокойнее и равнодушнее. Дошло до того, что она даже стала отзываться о нем хорошо.
Дамиани, впрочем, хватило ума заметить, что симпатии окружающих не на его стороне. Те, кто обладал достаточно тонким слухом, чтобы расслышать в тоне девушки издевку, не могли ею не восхищаться, ведь ничто не ценилось так при дворе, как искусство изысканного оскорбления. Другие восхищались ее достоинством и самообладанием, третьи – терпением и добротой, наконец, были и те, кто считал ее просто дурочкой, но даже и они находили, что альд выглядит в этой истории несколько неприглядно. И самое главное, танна Далия была легкой, обаятельной, остроумной, любезной и в высшей степени приятной особой, благодаря чему с легкостью завоевывала сердца, а альд надоел всем хуже манайских креветок со своей мрачной физиономией и желчным язвительным юмором. В конце концов, Дамиани гордо умолк.
Тут произошло нечто, что принесло девушке полную и безоговорочную победу. Было широко известно, что альд Дамиани питает чрезмерное пристрастие к карточной игре, причем зачастую проигрывает. В недавнем времени он спьяну проиграл родовое имение. Расписку выкупил верховный судья
