Тимофей Печёрин
Смерть Кощея
Инопланетные существа, обогнавшие нас в своем развитии на многие сотни тысячелетий, будут располагать техническими средствами, которые мы воспримем не как результат прикладной науки, а как что-то сверхъестественное, магическое.
Артур Кларк
1
— Ой! А это что такое? — воскликнула Валя, снимая с крючка вешалки один из обнаруженных в шкафчике металлических предметов на железных цепочках. — Прикольная штука…
Формой «штука» напоминала половинку груши, разрезанной по длине, размер имела несколько меньший — со среднюю сосновую шишку. Выпуклую, чуть поблескивающую, поверхность испещряли крохотные отверстия. Подобие микрофонной решетки.
— ЛНМ, — отчеканил я, последовательно указывая пальцем на каждую из соответствующих букв на дверцах шкафчика, — он же лингвистический нейросетевой модуль.
А затем не удержался. Подпустил в голос толику пафоса и добавил:
— То, с чем во многом связаны наши надежды. Устройство, которое позволит нам встать на ноги. Самостоятельно зарабатывать. А не клянчить гранты у чиновников и олигархов.
«Нам» — это я имею в виду Научно-исследовательский институт исторических наблюдений и прикладной темпорологии; сокращенно НИИИНиПТ. Где не последней величиной является мой научный руководитель. И где я, Алик Финистов, трудоустроен… кхе-кхе, пока в качестве лаборанта.
Знаю, на слух аббревиатура нашего учреждения звучит забавно. Вдобавок рождая букет незапланированных ассоциаций: и с не то кокетливым, не то строгим «ни-ни», и с умиленным «мимими», и с женским именем Нина и даже с именем же, но одного из трех поросят — Ниф-Нифа.
Да-да, честно! Когда, в последний День факультета мне довелось встретиться с бывшими однокурсниками, хотя бы один из них шутливо так изрек: «В Ниф-Нифе работаешь?» Подколоть решил, не иначе.
А я? А что я? Разве что в утешение себе могу припомнить, что в мире аббревиатур и прочих сокращений встречаются еще более чудные перлы.
Скажем, солидная организация под названием Центральный научно-исследовательский институт стоматологии и челюстно-лицевой хирургии в сокращенном варианте известен как ЦНИИСиЧЛХ. Попытавшись произнести эту аббревиатуру, не удивляйтесь, если вам скажут: «будьте здоровы».
А встретив жуткую, труднопроизносимую и неблагозвучную комбинацию букв ГУЗМОМОЦПСПИДИЗ, звучащую как имя хтонического монстра, рядом с которым Ктулху покажется безобидной домашней зверушкой — не пугайтесь! Это просто шифруется выполняющее благую миссию Государственное учреждение здравоохранения Московской области Московский областной центр по профилактике и борьбе со СПИДом и инфекционными заболеваниями.
Ну да вернемся ко мне, Вале и ЛНМам.
— Лингвистический? — переспросила девушка, повертев загадочное устройство в руке, а затем повесив на шею на манер медальона. — Языки учить помогает? Переводить?
Быстро схватывает, это у нее не отнять! Еще в студенческие годы заметил за Валей данное качество. Она могла чего-то не знать — каких-то фактов или постулатов; в общем, чего-то, требующего зубрежки. Но, как альпинист за малейший выступ в крутом горном склоне, хваталась за ключевые слова. И благодаря интуиции быстро соображала. Входила, что называется, в тему. Сдав таким манером не один зачет.
Хотя в данном случае… как еще можно было интерпретировать название девайса на цепочке?
— Переводить, — подтвердил я, — но главное: по речи собеседника распознавать, на каком языке он говорит, и подобрать перевод.
— Даже так? — Валя посмотрела на меня с недоверием.
— Щас покажу, — решительно молвил я, — на примере. Слушай! Э-э-э… «Dura lex, sed lex».
— Сам дурак, — хихикнула девушка, — Дуралекс!
Последнее, придуманное ею на ходу, слово лично мне напомнило название марки презервативов. Но данной ассоциацией я само собой делиться не стал.
Тем более что следовало дать слово и ЛНМу. А тот и не заставил себя ждать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Закон суров, но это закон, — раздался мягкий, но в то же время какой-то механический, какой-то неживой голос. Раздался из вещицы, висевшей на шее у Вали, заставив девушку удивленно ойкнуть.
А после секундной паузы огласил перевод и для меня:
— Stultus a se, Duralex.
Злополучного «Дуралекса» воспринял, не иначе, как непереводимое имя собственное.
— Видишь, — пояснил я Вале, — по моей предыдущей реплике ЛНМ… хм, скажем так, понял, что я изъясняюсь на латыни. Поэтому перевел на латынь твою ответную фразу. А теперь, когда мы оба говорим по-русски, необходимости в его помощи нет, и модуль автоматически перешел в неактивный режим. Для экономии энергии.
— Кто тебе сказал, что мы оба по-русски шпрехаем? — девушка шутливо хмыкнула. — Лично я parle francais! Comprehensible?
— Говорю по-французски. Понятно? — отозвался ЛНМ, снова вступив в игру. Правда, как мне показалось, с небольшой, но задержкой. Озадаченный, видно, использованием сразу двух языков в одной фразе.
— Ну вот, — сказал я, — ты по-французски сказала, меня модуль распознал как русскоговорящего. И на русский твои последние слова перевел.
— Как звучит-то нехорошо: «последние слова», — не то с обидой, не то с иронией молвила Валя, — не дождетесь, мы еще повоюем…
После чего таки сподобилась и комплименту:
— Круто, в общем. Я про вещицу эту. Можно я ее пока поношу?
И сама уже потянулась за айфоном — сделать селфи.
— Носи, конечно, — отвечал я, хотя последний вопрос, вполне вероятно, был риторическим.
А затем добавил, ведь коль сам себя не похвалишь — никто не похвалит:
— Да уж. Иначе и не скажешь. Круто. Два года каторжного труда наших программистов в связке с лингвистическим отделом… что само по себе достойно отдельной песни.
Сам я в работе над ЛНМом не участвовал, как и весь наш отдел фактографии. Более того, к тому времени, когда я закончил универ, поступил в аспирантуру, а параллельно (по рекомендации научного руководителя) начал работу в НИИИНиПТе, разработка лингвистического нейросетевого модуля уже приближались к завершению. Но коль работал я не в вакууме, то был в курсе и этого грандиозного проекта — помимо прочего, сильно облегчившего наши экспедиции.
— У тех же лингвистов, если им верить, аж мозги закипали, когда они закономерности словообразования выводили, — рассказывал я, — особенно с древними наречиями парились… коптским, арамейским и тэ пэ. Привлекали даже наработки лингвофриков, представляешь! Ну, для пущей репре… репле… репре-з-зентативности анализируемой выборки. Не всех, конечно. Многое пришлось вычищать. Ведь эти ребята нередко противоречат друг дружке.
Я не стал говорить, сколь напряженными сделались отношения участников проекта, причем с обеих сторон. И, разумеется, не упомянул, какими любезностями они успели обменяться за время совместной работы. Что лингвисты («бестолковые гуманитарии с кашей в голове и не понимающие элементарных вещей»), что программеры («нудные гики, изъясняющиеся на смеси марсианского с нижегородским и новояза»).
— А теперь понимаешь? — подвел я черту под рассказом о ЛНМах. — Если удастся коммерциализировать это изобретение, и мы будем в шоколаде, и переводчики станут не нужны. Что обычные, что электронные. Промышленный прототип уже создан, осталось выпуск наладить. Только…
Я вздохнул.
— …боюсь, Гуглу с Яндексом это не понравится. Ну, что мы хлеб у них отнимаем.
— Чего это вдруг? — Валя посмотрела на меня вроде по-доброму, но как-то снисходительно, как на ребенка, сказавшего какую-то глупость. — Переводчики что у того, что у другого доступны бесплатно. То есть, «хлеба», как ты, говоришь, с них никакого. А гаджеты на том же Андроиде гугловском люди не перестанут покупать из-за того, что одна из функций реализована в каком-то другом устройстве. Как говорится, одно другому не мешает.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
