поднялся, зашагал по комнате.
В груди закипело чувство глухой злости на жену, которая озабочена только одним — любой ценой сохранить благополучие семьи и шаг за шагом добивается от него сделки с собственной совестью; на себя — за то, что не замечал этого раньше. Злость мешала сосредоточиться, толкала Михаила из угла в угол. Придется еще раз обо всем поговорить с Варей.
Это будет, наверно, долгий и тяжелый разговор. Недостатки в характере — не сук на дереве, сразу не обрубишь.
Хватит ли у Михаила сил? Должно хватить. Он чувствовал, что вместе с сомнениями к нему приходит большое чувство ответственности за судьбу, за взгляды близкого человека.
Михаил вошел в комнату к женщинам.
Валентина Антоновна, нацепив очки, читала «Работницу», а Варя занималась вышивкой.
Лениво, будто сонно тикали ходики: тик-тик, тик-тик. Они отсчитывали свои минуты и часы. И нет им никакого дела, какие это минуты — сердечной радости или глубокой, загнанной в потайные уголки души горести.
Варя обернулась на скрип дверей, увидела, что Михаил надевает фуражку, и с удивлением спросила:
— Ты далеко?
— Душно… Под окном покурю.
Улица опахнула Михаила ликующей свежестью, обдала свинцовым блеском луж, серебристым сиянием тополей.
Рабочий поселок, из конца в конец вытканный электрическими огнями, притих, словно оберегая людские тайны. Тишина казалась значительной, и было в ней что-то томительно-грустное, — такое, от чего замирает сердце и хочется идти в эту тишину, чтобы насладиться покоем и теплым, чуть прогорклым за день воздухом…
Никакое большое счастье не может обойтись без этой колдовской тишины, без мерцания звезд и таинственного полушепота…
И у него все это было. И он когда-то называл счастьем только это. Просверкнуло, засияло ненадолго обманным светом и тут же притухло. Так бывает на море. Набежит теплая, с крутым пенистым гребнем волна, окатит на берегу гальки, и те засверкают вдруг, словно драгоценные каменья. Схлынет волна, и гальки, высушенные знойным ветром, тускнеют, превращаются в обыкновенные бесцветные камешки…
Михаил курил папиросу за папиросой и думал о Варе. Она считает, что можно прожить тихо, мирно, чтобы тебя никто не тревожил и ты чтоб никого не задевал.
Нет, не только в этом счастье. Оно выверяется чем-то бо́льшим.
Где-то далеко, словно тоскуя, прокричал паровоз. Ему басисто откликнулся заводской гудок.
Из-за дальних крыш, будто исподтишка, выплыла черная туча. Ухватила своими щупальцами луну, словно желая утянуть ее за собой. Луна высветила одну сторону тучи, все ее причудливые изгибы. Несколько минут мрачное и нежно-серебристое боролись в безмолвной тишине, потом луна освободилась, засияла спокойно и бледно, пока не накатилась новая туча.
СКВЕРНАЯ ИСТОРИЯ
(Рассказ „правильного человека“)
Мне нравится общественная работа. В прошлом году я был в составе курсового комсомольского бюро и, на мой взгляд, потрудился с большой пользой. Но кому-то не понравилось мое нетерпимое отношение к морально неустойчивым товарищам, и нынче в бюро меня не избрали. А на работу менее значительную я принципиально не дал согласия.
Что и говорить — обидно. Тем более, что Степан Чепуренко, виновник всей этой истории, вышел сухим из воды.
Я вовсе не хочу сказать, что комитет комсомола отнесся к моей объяснительной записке с каким-то злым умыслом. Я думаю, что товарищи просто не разобрались в существе дела. Они Чепуренко знают только с внешней стороны: третий год он получает первые призы в беге на короткие дистанции, а нынче к тому же будет играть в республиканском шахматном чемпионате.
Чепуренко, действительно, неплохой бегун. Но меня удивляет близорукость общественности: никому нет дела до его морального облика.
Ведь стоит хотя бы немного понаблюдать за этим человеком, чтобы увидеть, как он нескромен, заносчив, хвастлив.
Как-то решали мы примеры на дифференцирование. Последний попался на редкость трудный, и преподаватель сам довел его до конца. Степан не согласился с предложенным решением.
— Можно короче, — без зазрения совести заявил он всеми уважаемому Павлу Федоровичу, кандидату физико-математических наук.
Целую неделю Степан пыжился, делая разные хитроумные вычисления, — и все напрасно. В конце концов сам признался, что другого решения нет.
В другой раз он заключил с кем-то пари, что выйдет на первое место по конькам. А сам сроду в конькобежных соревнованиях не участвовал. Разумеется, наскоком первые места не завоевывают, и Степан проиграл пари: он занял только третье место. Хорошо еще, что тренировался он во время каникул, поэтому и не отстал в учебе.
Но самое отвратительное в Степане — его отношение к людям. Ему ничего не стоит оскорбить даже друга. На первом курсе мы с ним жили в одной комнате и кооперировались в приготовлении пищи. Аппетиты у нас разные, я с первых же дней обратил на это внимание и решил составлять на каждый день баланс: сколько каждый истратит и съест. В конце месяца я показал Степану свои записи и предложил доплатить разницу. У меня было все точно подсчитано. Со Степана полагалось, как сейчас помню, два рубля восемьдесят три копейки. Он даже не посмотрел на мои подсчеты, протянул полсотни. Я попросил: «Проверь, Степан…» А он ни с того ни с сего обозвал меня скверным словом, сказав, что отныне будет обедать и ужинать в столовой.
Чепуренко дружил с Леной Костинской, очень серьезной, хорошей девушкой. У нее светлые, гладко зачесанные назад волосы, высокий открытый лоб и серые строгие глаза.
Первое время всем казалось, что у них редкая любовь. Где один, там обязательно ищи другого. Их видели вместе не только на лекциях или концертах, но даже в продуктовом магазине. Прошел какой-нибудь год, и на курсе стали замечать, что любовь у них пошла на разлад. В последнее время Лена не один раз отходила от Чепуренко со слезами на глазах.
Было ясно, как день: она страдала. Но странно, что товарищи оставались равнодушными к ее слезам — никто не хотел помочь. Напротив, высказывали мнение, что Лена сама виновата. Подумайте только: Лена!
Я, разумеется, не мог с этим согласиться. Кому-кому, а уж мне-то хорошо известно, как складывались их отношения, потому что я всегда считал своим долгом интересоваться не только общественной, но и личной жизнью студенчества. Лена в меру своих сил влияла на Степана. Воплощая в себе лучшие человеческие качества — дисциплинированность, трудолюбие, — она не могла поступать иначе. Но каких усилий ей это стоило!
Помню такой случай.
Собрались мы на квартире у Северьянова встречать Новый год. Несмотря на мои возражения, купили вина. Сначала, правда, все шло хорошо. После двух или трех тостов стали петь. Я давно замечал, что у
