Я никогда не считал себя почтительным сыном и никогда не хотел им стать. Я не надеялся, что мать, которая лежала после апоплексического удара почти семь лет, вылечится иглоукалыванием. До сих пор я не могу чётко объяснить, почему тогда так поступил, но этот случай остался в моей памяти даже после смерти матери, и воспоминания о нём временами мучают меня.
На нижнем этаже в холле было шумно. Били в большой традиционный барабан чангу и нестройно пели. Пьяные голоса смешивались с нежным звучанием корейского кларнета наллари. Грубый южный диалект проникал в мозг и разрывал барабанные перепонки, вызывая все эти ассоциации и воспоминания. Мысли, что беспорядочно роились в голове, выстроились в одну линию и развеялись; я спокойно доверился плывущим звукам и взглянул на часы. Это была всего лишь давняя привычка, ничего не значащая в нынешней жизни. Секундная стрелка, которая ещё недавно шла, теперь остановилась. Когда я это заметил, из ванной через тонкую фанерную дверь послышалось, как несколько раз подряд плеснули водой. То, что часы остановились, как ни странно, меня обеспокоило. Ещё когда я лежал на кровати, секундная стрелка шла, я это точно помнил. Но когда я перестал прислушиваться, она ушла от меня и исчезла в пространстве, которое мы называем неведомым, прошлым. Почему я вдруг вспомнил китайца-врача, мать? Отчего я думаю о тех своих поступках, за которые не могу ответить, и страдаю от этого? Почему я до сих пор не свободен от того времени?
— Ах, этот проклятый гам! Везде шумно. Или, может быть, мы останавливаемся в таких местах?
Жена вышла из ванной с синими губами. Дрожа от холода, она встряхивала мокрыми волосами и искоса поглядывала в зеркало. Повсюду разлетались капли воды. Комната была небольшая, и стул у туалетного столика, на край которого села жена, почти вплотную примыкал к кровати, поэтому несколько капель, попавшие мне на ноги, принесли ощущение нового холода, но я не убрал ног и завёл часы.
Интонации голоса и движения рук жены выражали упрёк.
Наверняка у неё плохое настроение. Из-за того, что я нашёл такую дешёвую гостиницу, а не дорогую и хорошую, она скорей всего думает, что я слишком скуп, я в этом уверен. К тому же, видимо, вода была холодной. Я только услышал звук открывающегося крана после того, как она зашла в ванную, как тотчас же она вышла оттуда посиневшей. Кроме того, её халат, купленный специально для этого путешествия, такой тонкий, что через него просвечивает тело, и на неё жалко смотреть.
— Ужасно. Я, кажется, вернусь домой совсем простуженной.
Жена, демонстративно ворча и надув губы, раздвинула шторы. Не находя подходящих слов, я поднялся и смотрел, как темнота, наполнявшая комнату, исчезает по мановению рук жены. Её упрёк был справедлив. Когда мы шли по главным улицам города мимо расположенных в ряд гостиниц, я по старой привычке зашёл в ёгван, дряхлую дешевую гостиницу на краю пристани.
Жена, будто стараясь успокоиться, отвернулась от меня и долго стояла у окна. Я подошёл к ней. Из окна была видна пристань, близкое море плескалось прямо у гостиницы. Может быть, из-за тумана, опускавшегося на темнеющее море, огни кораблей, что стояли на якорях, выглядели слабыми и тусклыми.
Жена выпила таблетку от морской болезни до того как села в поезд, поэтому была в полусонном состоянии, но вдруг оживилась, когда мы стали приближаться к конечной станции. Она промакнула пуховкой лицо, на котором проступили тёмные пятна, и с огорчением осмотрела свою помявшуюся в пути одежду. На ней был костюм из толстой шерсти, её не легко было расправить, но она всё продолжала гладить юбку ладонями.
— Давай прежде всего определимся, где мы остановимся. Хорошо бы принять тёплый душ. Давай выпьем чего-нибудь крепкого. А ночью пойдём танцевать.
Я смотрел на жену и думал, что женщин трудно понять. Хотя я кивал неискренне головой, стараясь не мешать людям, сидящим рядом, но на самом деле я ни разу не видел, как она танцует, и даже не представлял себе, что она это умеет. Жена постоянно сидела в комнате, продуваемой ветрами, закутав в одеяло мёрзнущие плечи, и вязала что-то на спицах. Так она проводила длинную-длинную зиму, а когда наступала весна, она, экономя щекочущие солнечные лучи, как кошка, выгнув спину, вышивала пионы, фениксов, цветущую вишню и пышную японскую жимолость. Я смотрел на неё, всё время занятую то вязанием, то вышиванием, и мне казалось, что даже в ад она отправится с вязальной спицей и иголкой. Но вне дома жена выглядела другой. Может быть, от чувства освобождения и безответственности, которое даёт путешествие. Её округлившийся живот был незаметен под широкой одеждой. Когда мы вышли из поезда, с моря нас обдало пронизывающим ветром поздней осени. В порчу было холодно и влажно. На незнакомой улице я ненадолго остановился, сунув руки в карманы плаща. Машины, гудя, проносились мимо нас, стоящих с чемоданами. Мы приезжали сюда в свадебное путешествие. Тогда мы вышли из поезда, сразу взяли такси и направились в недорогую курортную гостинцу у горячих источников, где провели два дня. Это путешествие почти не отличается от той поездки.
Мы взяли такси и выехали из центра. Таксист сказал:
— Вы собираетесь остановиться в гостинице у источников? Сейчас у вас ничего не получится. Везде полно проклятых европейцев. Пришли экскурсионные корабли. Разве вы не заметили, когда проезжали мимо? Вы не увидите на улице ни одной бабы, даже если хорошо протрёте глаза. Сейчас для них время зарабатывать деньги.
— На морском курорте нет бунгало?
— Почему нет? Их открывают даже зимой.
— А питейные заведения тоже есть? Я имею в виду бары, ночные клубы.
— Да. Но свободных бунгало тоже нет. Везде полно народу.
Жена вздохнула.
— Если вы приехали сюда в путешествие, то лучше переночуйте в центре, а завтра рано утром сядьте на корабль, который отправляется на Тадохе. Разве здесь есть что смотреть?
Водитель высадил нас перед гостиницами.
Как он и сказал, нигде не было свободных номеров. Когда мы искали гостиницу у источников, заходя в каждую, жена начала дрожать от холода. В конце концов, мы решили по совету таксиста утром отправиться на корабле на остров Тадохе, и поехали в центр. Я торопливо прошёл мимо улицы, где находились бары и отели. Когда я сказал, что удобнее будет остановиться в ёгване на набережной, если мы хотим сесть на корабль, то жена ответила: «Какая разница, хоть на постоялом дворе», — и замолчала.
Мы толкнули дверь и вошли в ёгван, один из тех, что стояли на задворках. Жена всё время поворачивалась и смотрела на улицу за дверью. Она смотрела на прачечную, где было светло от ламп; там парень в футболке без рукавов гладил что-то, пуская утюгом пар. Хотя он был далеко, я хорошо видел его крепкие мускулы, медно-красные и блестящие, видимо влажные, и то, как красиво он двигается. Как сказочный богатырь. Когда рука мальчика, работника гостиницы, взявшего мой чемодан, коснулась сумки жены, она всё ещё смотрела на улицу. Мы поднимались, переобувшись в резиновые, громко шлёпающие тапочки, следом за мальчишкой, а тот карабкался по лестнице, как белка. Мы поставили на пол чемоданы, и жена, даже не думая переодеться, стала поочередно открывать дверцы шкафа и пустые ящики туалетного столика.
Её руки касались ящиков, и те скрипели, будто трепетали всеми своими суставами. В одном из ящиков, которым, видимо, не пользовались долгое время, она нашла длинный волос и бросила его в корзину для мусора.
— Если тебе не нравится здесь, можно переехать в другое место. Давай поедем в центр. Переоденемся и пойдем погуляем, хочешь?
Я стоял рядом с женой и смотрел вниз на море.
— Перестань. Куда идти в такое время?
Жена задернула занавеску.
Я обнял её сзади. От капающей с волос воды тонкий халат намок и плотно облепил плечи, пухлое упругое тело виделось розовым даже в сумерках. Жена, высвободившись из моих объятий, щёлкнула выключателем и села перед зеркалом. Шлёпанье резиновых тапочек отчётливо раздавалось из коридора, а из соседней комнаты в нестройном гуле можно было разобрать голос каждого человека в отдельности.
— Сегодня, видимо, не удастся выспаться как следует.
— Не обращай внимания. В это время года везде одинаково.
— Но мы приехали сюда не для того, чтобы слушать, как эти пропойцы веселятся.
Мы говорили, смотря друг на друга в зеркало, будто выступаем перед зрителями. У жены было обиженное лицо, казалось, она вот-вот расплачется.
— Завтра рано утром мы сядем на корабль.
Я убрал её волосы с шеи и приложился губами к затылку. Она повернулась ко мне и обняла меня. В зеркале мокрые пряди волос закрыли моё запястье. Я взял отливающие бронзой волосы и грубо оттянул назад.
Во мне вскипело давно забытое вожделение. Оно нахлынуло так внезапно и ярко, что я некоторое время стоял, задыхаясь, боясь упустить его и не зная, что предпринять. Свет лампы был слишком ярок. Откуда-то доносились звуки, похожие на свист, как будто плакали морские чайки, или где-то далеко кричали ночные птицы.
