По лбу мужчины стекали капли, наверное, это было ему неприятно, и он снял шапку. Голова оказалась чисто выбритой.
Он заметил мой взгляд и сказал, погладив себя ладонью по затылку:
— Сегодня рано утром я вышел из тюрьмы. Я пробыл там ровно пятнадцать лет.
Не реагируя на это, я встала и поправила лампу, чтобы свет не мешал старухе. Потихоньку включила радио, взяла нитки и стала сматывать их.
— Вам помочь?
— Нет, не стоит.
Искоса поглядывая на короткие пальцы мужчины, я подтянула к себе колени и зажала между ними моток ниток.
— Там я работал токарем. Конечно, до того, как лишился пальцев. Потом я занимался другим делом.
Мужчина хрипло засмеялся.
— Уже несколько лет я не имел связи с семьёй. Но я думал, что они всё ещё живут здесь. Мать, жена и дети. Мать была почти ровесницей этой старухе. В голову даже не приходила мысль, что тут будет хозяйничать кто-то другой. Моё заблуждение понятно, я жил, огражденный от мира забором.
Мне показалось, что мужчина так быстро не уйдёт. Удобно вытянув ноги, он говорил как бы нехотя, цедя по одному предложению.
Старуха легко хлопнула два раза по кровати. Я аккуратно положила моток так, чтобы нитки не запутались, принесла из ванной горшок и подложила его под зад старухи, закрывая её от взгляда мужчины. Старуха только стонала, но не писала.
Часы на террасе пробили два раза. На большее не хватило завода.
Я убрала в угол смотанный клубок ниток и взяла вязание. Чайник начал кипеть — шик-шик… Он трясся с таким шумом, что с него едва не слетела крышка.
Мужчина и я одновременно встали и также одновременно тяжело сели. Я медленно поднялась, открыла крышку чайника и налила туда немного холодной воды. Клокотание тут же прекратилось.
— Чайник может так гудеть? Ничего себе!
Мужчина сказал так, будто его это очень интересовало.
— Это гудение сможет сдвинуть поезд с места.
Я несколько раз распускала шаль и вязала её заново, потому что ошибалась в простом узоре в виде пчелиных сот.
Мужчина совсем не собирался уходить. Может, он намерен здесь ночевать?
— Послушайте…
Прорепетировав про себя несколько раз, чтобы в моём голосе не было никаких эмоций, и чтобы я была уверена, что в нём нельзя услышать больше, чем просто «послушайте», я произнесла эти слова вслух, будто выступаю с речью со сцены.
— Нам тоже пора отдыхать.
Но мужчина не двигался. Возможно, он заснул. Я быстро сказала высоким голосом, как это бывает наедине с собой:
— Теперь вы точно поняли, что ваша семья здесь не живёт. Конечно, я вам сочувствую. Но это дом, где живут только женщины.
Я произносила фразу «дом, где живут только женщины», чётко выговаривая каждый слог, чтобы подчеркнуть этот факт. Но, когда я это говорила, моя надежда на то, что он меня слушает, всё слабела. Наслаждаясь тем, как высокий голос, непохожий на мой, мягко смешивается с тёплым светом и темнотой, я продолжала говорить:
— Послушайте. Я целый день ухаживала за больной и устала. К тому же это не гостиница, не мотель. Кстати, тюрьму называют государственной гостиницей, да?
Я прекрасно понимала, что у мужчины нет к нам никакой враждебности, для этого он выглядел слишком усталым. И я заговорила фамильярно, понизив голос:
— Хотя тут поблизости нет мотелей, но если спуститься до той дороги, где ходят автобусы, там вы наверняка найдёте какой-нибудь. А если вы просто ошиблись адресом, у вас ещё есть время найти свой дом.
Я хорошо справилась с ролью достойной хозяйки.
— Извините, вы не могли бы дать немного варёного риса, если что-нибудь осталось?
Мужчина спросил, вдруг прервав мою речь на середине. Я не очень хорошо поняла, что он сказал, поскольку совсем не ожидала услышать это.
— Рано утром я съел только пару кусков тубу[4] На немногие оставшиеся деньги я купил пальто, шапку и кроссовки. Иначе, где бы я ни появился, на мой вид обратили бы внимание. Я думал, что всё будет в порядке, как только доберусь до дома. Обидно, что я работал пятнадцать лет, чтобы получить такую мелочь. Я совсем не хотел вас обеспокоить.
— Если вы не хотели беспокоить нас, то не надо было вообще заходить сюда.
Холодно бросив это в ответ, я вышла на кухню.
С кухни не было видно мужчины, сидящего в кресле, повернувшись ко мне спиной; спинка кресла полностью закрывала его.
Поставив миску с остывшим после ужина рисом и тарелку с кимчи на поднос, я взяла его в руки. На глаза попался кухонный нож и я, проведя тупым лезвием по ладони, заткнула его за пояс. У мужчины не было даже мысли сделать со мной что-то плохое. Если и была хоть какая-то враждебность или мысль об убийстве, то они были не у него, а, скорее, у меня.
Пока мужчина ел, я заварила чай и пила его мелкими глотками, подняв занавеску и глядя в окно. За окном было темно, ничего не разглядеть, только кружил голову непонятно откуда шедший свет. По шоссе всё время шли машины, освещая дорогу. Я глазами нащупала то место, где стоял грузовик, но не смогла увидеть, стоит ли он там по-прежнему.
Снежинки стучали в окно. Мужчина поел и осторожно поставил поднос на пол у ног.
— Можно попросить немного воды?
Я принесла стеклянный стакан из кухни, налила в него горячую воду и протянула мужчине. В этот момент стакан со звоном лопнул, и мужчина уронил его, как будто сам его бросил. Наверное, вода была слишком горячей.
Треск разбившегося стеклянного стакана прозвучал сухо, хотя стакан был наполнен водой. Куски стекла, похожие на ледяные кристаллы звука, не таяли. Я опять пошла на кухню, открыла кран, налила в стакан холодной воды и протянула его мужчине. Вода была с тёмно-красными хлопьями ржавчины. Молочно-белые крупицы дезинфицирующего средства расплывались, не успев раствориться.
Шумел кипящий чайник. Порывы ветра проникали в дом, заглушая булькание переливающейся из чайника воды. Я вылила в него оставшуюся в стакане мужчины воду, приостановив кипение. Со двора донёсся писк умирающих мышей. Мужчина испуганно съёжился. Я сказала так, будто это было обычным явлением:
— Я положила отраву для мышей. Их развелось слишком много.
Мыши, умирая, издавали предсмертный писк. Взволнованный кот прилип к окну и, скребя по щели в раме, пытался открыть его и выбраться наружу.
В промежутках, когда утихал мышиный писк, слышался далёкий гулкий шум машин. Старуха стонала.
— Вы что, не слышите? Она что-то говорит.
— Не обращайте внимания. Её волнует писк мышей.
Я говорила холодно, делая вид, что мне это безразлично. В этот момент меня как раз очень занимал простой узор вязания, который всё никак не получался.
— Я получил двадцать пять лет тюрьмы.
Кажется, мужчину взволновала гибель мышей, он очень нервничал. За что же люди получают двадцать пять лет тюрьмы? Я думала об этом, быстро работая спицами. Убил человека?
— Несколько раз смягчали наказание, и я там работал токарем.
Я посмотрела на его четыре пальца, ровно отрезанные до вторых суставов.
— Получилось, что я там пробыл пятнадцать лет и семь месяцев.
— Это произошло, когда мне было пятнадцать лет.
Когда мне было пятнадцать лет, он кого-то убил. По радио закончились новости и сообщали прогноз погоды на завтра. Я начала думать о всяких вещах, которые происходили со мной в тот день, когда с ним всё это произошло пятнадцать лет назад. Возможно, это был дождливый день или шёл снег, или, может быть, был ясный день, или, наоборот, пасмурный. Мужчина кого-то убил, старуха пошла на прогулку в поле, а я, вставив в волосы цветок розы, в сосновом лесу на берегу моря задирала юбку.
— Тебя обрить наголо или выгнать из дома? У тебя ещё грудь не созрела, а ты уже заводишь шашни с мужчинами и даже не скрываешь этого!
В сто раз лучше быть выгнанной, чем обритой.
— Я жил, отраженный забором от людей.
— А я была никудышной девчонкой.
Я говорила, чтобы заглушить мышиный писк. Кот ещё агрессивнее скрёб по окну. По радио сообщили точное время — одиннадцать часов. Я вышла на террасу и завела настенные часы.
— Два месяца назад я родила ребёнка в колонии. Потом я даже не видела его лица. Это и понятно, ведь я была не в состоянии воспитывать его. Там ко мне относились как к проститутке. Каждый день приезжало много девушек, которые загубили свою жизнь, поскольку слишком легко и многим разрешали пользоваться своим телом. У меня не было материнской любви, к тому же я даже не собиралась заводить ребёнка, но когда у меня отняли его, я обозлилась. Хорошо, вы у меня всё отняли? Теперь у меня ничего не осталось, теперь моя очередь — я отниму у вас! Хотя на самом деле я просто упустила время, когда можно было сделать аборт.
— Мы все ищем предлоги. Предлоги ненавидеть друг друга. Мы ищем предлог отказаться от себя, причины и оправдания, которые позволяют нам вести себя безответственно.
