Она нервно вынула из сумки сигарету, зажгла и глубоко затянулась. Я подождал, пока дым растаял в летнем воздухе.
— А если бы знали?
— Я себя вчера очень расстроенно чувствовала и не думала, что буду хорошей компанией любому собранию. Тем более вам.
— Мне показалось, что вы избегаете… Именно меня.
— Ну что вы, какая наша женщина может отказаться от общения с вами.
— Это ирония?
Она улыбнулась.
— А почему вы сейчас закурили?
— Так. Я слишком взведена: только что отыграла спектакль. Вы не против, если мы съездим на набережную, к воде. Я это всегда делаю, после…
Она выбросила сигарету на дорожку, не погаси. Я мягко наступил на нее ногой. Я всегда боялся пожаров.
— Пойдемте? — Она встала. — Или у вас нет времени?
Я ответил:
— У меня есть час.
— Этого вполне достаточно. — И она взяла меня за руку.
Мы шли из парка, и я старался делать это как можно медленнее. У выхода я мягко высвободил свою руку. С опаской глянув вправо, я увидел, что, где были смех и возгласы, никого уже нет. И наткнулся на ее взгляд.
— Вы кого-нибудь еще ожидаете встретить?
— Нет… ищу извозчика.
— Не надо искать.
Она подвела меня к маленькой белой машине, стоящей прямо на тротуаре у театра. Открыла дверь и, обойдя, села за руль.
— Взяла у знакомой на несколько дней, — пояснила.
Завела и резко тронула с места. Перед самым поворотом на бульвары нас останавливает блюститель власти: уже стемнело, а она не включила фары. Это целое преступление на имперских улицах. И вообще, любая дурь, которая придет в голову блюстителям, — великое преступление. Я не хочу, чтобы разрушалось это настроение тревоги, ожидания, возбуждения и печали. И сразу протягиваю ему 25-значную банкноту, и он тут же растворяется в сгущающейся темноте, в которой она не включила фары. Мы мчимся по бульварам. Она довольно быстро ведет машину. Какая лихая наездница! Давя на газ, забывая, что существует тормоз. Мы выходим из машины в самом конце пустынной набережной и спускаемся к воде. У которой своя жизнь и свои волны.
— Что у вас в этом пакете? Вы с ним не расстаетесь.
— Цветы для вас. — Я достаю букет чайных роз.
— Для меня? — Она притворно удивлена. — Неужели?
— Таиса, я посмотрел ваш спектакль. Вы меня очень, очень тронули… Задели струну в душе… Банально, но… Вы единственная, кто не играл на сцене, а жил, в том веке, в том образе. Я благодарен вам за тот катарсис, что я испытал. За тот ком в горле… Это вам…
Я протянул цветы.
Она взяла букет и долго смотрела на розы. Я наклонился к ее руке и поцеловал.
Она мягко подняла рукой мою голову, туманно посмотрела в мои глаза, и наши губы, коснувшись, сомкнулись в поцелуе.
Я сжал ее талию, в приталенном платье. И снова поцеловал. Но не в губы. (То был единственный поцелуй в губы, который мне понравился.)
Мы стояли неподвижно, молча глядя на воду.
— Вы сладкий мальчик. Давно не целовала такого. Целую жизнь.
Я обнимал ее за талию, касаясь сильного бедра. Она легко входила в мою руку.
— Вам надо в какое-то место?
— Ни в какое.
— Хотите поехать ко мне?
— Уже как два дня.
— Почему же вы этого раньше не сказали?!
Она повернулась и решительно пошла вверх по лестнице, заботливо неся розы.
— Хотите повести машину? Я немного в странном состоянии…
— Если еще не забыл — как, у нас все автоматическое.
— Я почему-то в вас верю. — Она долго посмотрела мне в глаза.
Я аккуратно вел машину, чужую, а ее рука, лаская, лежала на моей, переключающей скорости.
В узком лифте мы поднялись наверх. Тая впустила меня в темноту квартиры и зажгла мягкий настольный свет. По тому, как она накрыла стол и что поставила, я понял, что она кого-то ждала. Мы сели.
— Таиса, я не могу ждать.
— Да, мой мальчик… да, конечно. — Она взяла меня за руку и отвела в старую темноту комнаты. Я разделся догола. Ей нужно было расшнуровать и скинуть платье. Одетое на голое тело. Да трусики.
Ее грудь касалась моей. Мы опустились на свежепахнувшие простыни. Она не успела даже меня обнять. Я ворвался в нее, а не вошел, засасывая в поцелуй шею и плечи. Сам не знаю, почему я так перевозбудился.
Мой крик, ее стон, «ах», всклик, оргазм. Вспышка!
Она ласкала мое тело руками, постепенно приходя в себя. Она идет и принимает душ, в темноте я не вижу ее тела. Возвращается и садится рядом на кровать.
— Едва коснувшись, вы бежите в душ. Я произвожу впечатление…
— Просто привычка, лето, жара… Вы самый чистый мальчик, которого я встречала. — Она целует меня в ключицу. — Даже не думайте другого.
Женщины легко провоцируются, но еще легче — провоцируют.
— Я хочу выкурить сигарету, вы посидите со мной?
Я прохожу через душ и появляюсь в кухне. Она отстраненно курит. Смотрю на плоские швейцарские часы.
— Скоро полночь.
— Совершенно фантастично — что вы сидите здесь, — говорит она сама себе.
— Я хочу выпить, за вас и за вашу роль, которая доставила мне удовольствие.
Она потушила сигарету.
— С радостью.
Она вынимает из холодильника, маленького и странного, недопитую бутылку водки на экспорт.
Он достает из пакета джин и тоник, и даже купленный лед в валютном магазине.
— Какая прелесть! Неужели это мне?! — Ее глаза сияют удивлением и восторгом.
Я киваю.
— И все за одну роль? Так я каждый день буду играть для вас!..
Я смеюсь. Она ставит два высоких стакана на стол.
— Ну и чтобы я совсем себя почувствовала на седьмом небе, вы нальете мне?
Я смешиваю ей джин с тоником и спрашиваю, сколько кусков льда. Но она просит больше тоника.
Берет розы, подрезает им стебли, расправляет и ставит в тонкую вазу. Вазу на стол. На столе стоят сыр, рыба, овощи, фрукты. И кирпичик никогда не виданного мной хлеба. Я беру кирпичик и нюхаю его. В Америке я не ем хлеб, он невкусный. А здесь черный — обожаю. Она разрезает сама, кладет мне кусочек на тарелку, сверху сыр и помидор.
— Какой вы смешали божественный напиток, — говорит Тая и закрывает глаза. Потом открывает: — А себе?
— Я не пью джин. И не пью тоник.
— Опять водку, будете мучаться? — обреченно вздыхает она. — Я поухаживаю за вами.
Дает мне стаканчик и наливает до края.
— За ваш спектакль, Таиса! Вы поразили меня…
— Чтобы вы всегда были таким чутким.
На тост не принято отвечать, но она отвечает. Я выпиваю до дна, хотя никто не сует рог в меня, и сразу тепло разливается внутри. Она пьет не спеша, чуть запрокинув голову. Отрывается и приговаривает:
— Неужели такое сокровище — и все мне!
Я смущаюсь и краснею: что тут такого! И поднимаю руку: чтобы она даже не упоминала.
Она наблюдает, как бутерброд целиком исчезает во рту. Хотя квадраты хлеба маленькие, но вкус обалденный.
— Скажите честно, что вы сегодня ели?
— Ничего.
— Я люблю правду, — говорит она и сразу нагружает мне полную тарелку.
— Вы должны все съесть или…
Розы нежно смотрят на нас. Тонкий, тонкий запах. Я пытаюсь защититься и взмахиваю руками. Мизинец цепляет, прокалываясь глубоко шипом на стебле. Я резко дергаю руку, шип остается в мизинце.
Она встает, подходит ко мне, склоняется, рассматривает секунду руку и губами вынимает шип, высасывая кровь. Минуту она держит мизинец во рту. Встает и садится на свое место.
Я протягиваю руку к ней, она раскрывает рот, и я снимаю шипик с мягкого языка.
Я пробую то, что в тарелке:
— Я не предполагал, что вы умеете готовить. Рыбу.
— Это не я, мама с утра занесла. Я редко готовлю.
Я наливаю себе полную стопку.
— Вы кого-нибудь ожидали сегодня в гости? — Я окидываю взглядом стол.
— Я ожидала, что может быть гость.
— Надеюсь, не разочаровал, что я — это не он.
— Вы превзошли все мои ожидания!
Она взяла недопитый стакан с джином. (Было непонятно, шутит она или нет.)
— Алеша, я хочу выпить, чтобы вам больше никто не доставлял огорчений. Даже красивые розы… Своими шипами.
Я выпил уже потеплевшую водку. Тая не остановилась, пока не допила до дна. Только льдышки позвякивали. И убрала водку в холодильник.
— Я правильно сделала?..
Я улыбнулся, вглядываясь в ее глаза.
— А вы смешаете мне еще один волшебный напиток? Такой же.
Я смешал, доверху налив тоника.
— Благодарю вас.
Она села, и мы чокнулись, она начала пить с видимым наслаждением. Я слегка отпил, проглотил и сказал:
— Я думаю, нам пора выпить на брудершафт.
— Ну что вы, по-моему, еще рано, — улыбнулась она.
Я не знаю, подействовал ли на нее джин, но она спросила:
— Вам ничего не хочется: может, перейти, пересесть, перелечь или что-нибудь другое? Я в вашем распоряжении… — Она многозначительно замолкла.
Я взглянул на левую руку: часы показывали час.
