— А сколько стоит? — спрашиваю я сдобную буфетчицу.
— Дорого, теперь все дорого. — И она ставит ценник перед носом.
Бутерброд стоит столько, сколько билет в театр, из которого мы только что ушли.
О, времена! Не говоря уже о нравах.
— Вам один или два? — спрашивает сдобная.
— А можно двадцать?
— Вы это серьезно? — Она с зеленым недоверием смотрит мне в глаза.
— Думаю, что очень, если пакет найдете.
— Вообще-то это много, чем я буду в антракте торговать. Впрочем, по такой цене никто не купит.
Я пускаю в ход козырную даму, чтобы победить ее сомнения.
— Это для Веры Баталовой. — Я сомневаюсь, что обслуга будет знать Таю Буаш. Так как она не была ведущей актрисой. (Как я ошибался…) Мне еще предстояло понять, какой она была актрисой.
— Для Верочки — пожалуйста, она наша любимая актриса. Я даже попробую найти вам целлофановый пакет.
Я понимал, что это за усилие и подвиг. В стране, где батон носили под мышкой, а колбасу — в кармане.
Она возвращается и считает на счетах.
— Это будет стоить… — И она называет чуть ли не шепотом сумму. Она до конца не верит.
Я достаю пачку хрустящих купюр. Необычное чувство. Это особенные деньги. Я протягиваю ей купюру и остаток хочу дать на «чай», но она отказывается и заставляет меня взять сдачу.
Я спрашиваю, что я могу сделать ей приятное.
— Вы уже сделали.
— Что же? — удивляюсь я.
— На вас посмотрела. Другую жизнь увидела.
Я благодарю ее и спускаюсь вниз. За спиной слышу:
— Верочке привет от нас передайте.
Я кладу средний пакет в большой пакет. Тая уже ждет внизу. Редкая пунктуальность для женщины.
— Как ехать? — спрашиваю я.
— Прямо, — отвечает она и смеется.
У нее дома, пока она делает с собой что-то в ванной (отчего женщины всегда это делают?), я выкладываю драгоценную покупку на большое блюдо.
Она заходит и улыбается:
— Вы уже успокоились?
— Я стараюсь.
И тут она замечает:
— Господи, откуда такое чудо?
— Вы любите рыбу?
— Обожаю.
— Вы видите, как легко удовлетворить отечественную женщину.
— А это единственный способ, который вы знаете?
— Между рыбой и мной я бы выбрал — первое.
— А я бы выбрала второе.
— У нас с вами разные вкусы.
— Вы только сейчас это заметили?! — Она улыбается.
Глядя на все на это, грех было бы не выпить.
— Прекрасная мысль, а то как будто жажда какая-то мучит.
— Вы видите, как легко удовлетворить заграничного мужчину!
Мы рассмеялись.
На столе появилась новая бутылка водки. Замороженная — это тронуло меня. Сыр, овощи, хлеб-кирпичик. А в центр было поставлено блюдо с рыбой.
— Ах, какая красота! — сказала актриса.
— Надеюсь, сегодня вы будете со мной есть?
— С превеликим наслаждением. Наливайте!
— Рад стараться. — Я отдал честь, у виска.
Она засмеялась. Разлив водки в стаканчики занял несколько мгновений, я убрал бутылку в холодильник. Из двух бутербродов я сделал один большой и положил ей на тарелку. Тае понравилась эта идея, и она сделала такой же бутерброд и положила на мою тарелку.
— Бутерброды на брудершафт?
— Да-да. Мне очень эта ваша идея нравится.
— Какая?
— На брудершафт.
Ее глаза искрились. Большие глаза. Чуть навыкате. Я задумался.
— Давайте выпьем — за прошлое. Когда театр был магической сказкой, когда театр увлекал.
— За прекрасные слова! — сказала она и неожиданно нежно посмотрела на меня.
— До дна, — сказал я никому и выпил.
Она тоже, не сморщась, выпила до дна. Потом откусила первый кусок розового бархата, и я увидел, как у нее поплыло в голове и, видимо, в горле. Но она сдержала мимику лица.
— Ах, мы такое едим каждый день, что особенного!
Мы засмеялись. Она откусила еще кусочек.
— Ой, ой, ой, какой сказочный вкус, давно забытый. Спасибо, Алешенька.
Я поклонился.
— Как вы провели сегодня день?
— По редакциям.
— Есть какие-нибудь новости?
— Есть, — ответил я. — Будут издавать мою книгу.
— Прекрасно! Что же вы молчали? Я очень рада! — Ее глаза действительно излучали радость. Я удивился. Я был ей посторонним человеком. В общем-то. (Половой акт — еще не повод для знакомства.)
— А кто будет издавать?
Тая засыпала меня кучей вопросов, и я еще раз подивился ее интересу.
— А какой тираж?
— Сто тысяч. Представляете, по сравнению с нашими тысяча-две.
— Это замечательно.
Она достала бутылку и разлила содержимое.
— Выпьем за ваш успех. И чтобы все у вас сбылось. Я так хочу этого.
— Спасибо, — сказал я и, наклонившись, поцеловал ее руку.
Мы выпили до дна. Мне казалось, что водка не была ее любимым весельем, и она терпела, составляя мне компанию.
— А теперь, Алешуля, если вы не против, я буду пить свой любимый джин. А если вы его еще смешаете, как в прошлый раз, — это вообще будет сказка.
Я улыбнулся. И смешал джин с тоником.
— Что вы собираетесь делать летом, Тая?
— Не представляю. Мой последний спектакль в четверг. Сезон кончается, и до конца августа я свободна. Впрочем, я в Америку еду, я совсем забыла. — Она улыбнулась. — Вас я не побеспокою. Не бойтесь. Вам совершенно нечего волноваться.
— Мой друг уезжает на море, в Лисс. Приглашает меня с собой.
— Я обожаю Лисс! Когда-то каждое лето туда ездила. Я вам завидую.
— А хотите…
Я задумался — это был довольно рискованный шаг…
— Хотите поедем на несколько дней к морю?
Она замерла.
— Вы сумеете вырваться?
— В пятницу я кончаю свои бега по редакциям, а на следующей неделе мне уезжать. Вряд ли я успею сделать что-то большее, чем успею на этой неделе. Так что я к вашим услугам.
— С вами — на край света!
— Я серьезно, Тая.
Она подумала.
— И я. Вы полетите на наших самолетах?!
— Вы что, я еще не сошел с ума окончательно. Только на поезде. Я люблю поезда, как Платонов. В международном купе, в мягком вагоне.
— Как неожиданно все получается…
— Я, когда был маленький, всегда мечтал в таком проехать. Они еще есть, двухместные купе?
Я напрягся, зная исчезающие способности этой империи — самого лучшего, комфортабельного. Имперский народ не должен был иметь комфорта — по идее императоров.
— Конечно. Только цены безумные и билеты летом очень трудно достать.
Я уже и забыл это слово — «достать».
Я сделал ей еще бутерброд с лососиной, так как сама она медлила брать.
— Вы всегда такая стеснительная?
— Это очень дорогое удовольствие.
— Тая! Это все для вас — я хотел удивить.
— Вы меня удивили! Я не верю, что поеду с вами. Что будет солнце, море. Вы…
Она встала и налила мне снова, из холодильника. Я посмотрел на блюдо и задумался.
— О чем вы, Алеша? Уже передумали?.. Но я хотя бы помечтала…
— Эта рыба имеет для меня очень символическое значение. Я впервые получил литературный гонорар. Это первое, что я купил на деньги, заработанные литературным трудом. Понимаете, не повседневной работой, где мы выживаем, зарабатывая доллар. А литературой! Я и мечтать не мог… Я уехал отсюда потому, что меня никогда не опубликовали бы. А теперь — мне платят самые высокие ставки. Первая пища, купленная не на американские доллары, а на плату за слова, которые написал.
Какой-то ком покатился у меня в горле, я запнулся. Она подняла свой бокал:
— Выпьем — за первый литературный гонорар. Их будет еще много, у вас опубликуют все, что вы напишете. Я уверена.
— Благодарю, — сказал я. И мы выпили. С ней легко пилось.
О чем мы говорили в этот вечер? О разном. Мы познавали друг друга, проникая и приобщаясь. Хотя все равно для меня она была terra incognita, и, видимо, такой ей суждено было оставаться до конца.
Кто женщину поймет…
— Вам нужно ехать к маме?
— Нужно, но мне еще нужно скрестить шпаги с вами.
— О, это сколько пожалуйста, — говорит она.
— Я про словесные…
— А вы про какие? Тогда я не поняла… — из дверей уже душа говорит она.
Все остается на столе, мне нравилось, что она ничего не спешила убирать. Казалось, пир будет продолжаться вечно…
Если год — это век.
В этот вечер она была покорна, в этот вечер она была неистова. В этот вечер у меня все получалось… Я сел на своего коня.
Ночь, я зажигаю свет, когда она уходит в душ. Маленький, неяркий. На кроватной полке, тянущейся, как буква, лежит моя книга про студентов, раскрытая на половине. Я и забыл, что оставил ей читать. Рядом лежат закрытая Библия и философия Шопенгауэра. «Кто-то просвещает», — думаю я…
— Вам нужно другое полотенце? — спрашивает Тая, появляясь.
— Я воспользуюсь тем, что в прошлый раз. Если, конечно, никто другой…
