- Да я поспал бы и помылся... Но ваши женщины. Честно говоря, я не знаю, как с ними себя вести.
- А вы ведите себя с ними так, как ведете себя с мухами. Давайте, подсаживайтесь.
К мухам Смирнов был равнодушен. В горах, обжитых баранами, им было несть числа. Иной раз по сотне на лице сидели. Он перестал кокетничать и подсел. Женщины, увидев, что на берегу пьют коньяк, выскочили из воды. Черненькая села рядом с мужем. Беленькая, вся в каплях, обняла Смирнова сзади, зашептала в ухо:
- Я вас хочу, мужчина... Поедемте ко мне, не пожалеете...
Смирнов не знал, что делать. Выручил его тощий мужчина. Пробудившись, он сел рядом с Серафимой, взял со скатерки бутылку и обыденно спросил:
- Тебе, конечно, полный стакан?
- Витя, ты киска! - заулыбалась та.
Через полчаса Серафима лыка не вязала. Смирнову приходилось удерживать ее за талию, потому что она опрокидывалась то на него, то на достархан.
Разговор из-за этого не завязывался, и Виктор принялся рассказывать анекдоты. Борис Петрович смотрел на море, иногда посмеиваясь.
- Может быть, закончим с водными процедурами и поедем? - спросил он Смирнова, когда запас анекдотов истощился.
Уже темнело, и тот согласился. Ехали, конечно, на серебристом "BMW". Коттедж - красивое двухэтажное сооружение с готическими окнами, игрушечными башенками и балкончиками - располагался на целинной окраине города. Показав гостю комнату, Виктор ушел укладывать Серафиму, едва державшуюся на ногах.
Смирнов остался один. Вымылся в ванной. Посмотрел в окно.
Толстый мыс, Тонкий мыс.
Море степенно пьет из заливного блюдца.
Ему стало скучно. Жизнь не берегу была интереснее. Прошлой ночью с высоких геленджикских скал упал камень. И попал в яблочко, то есть в кастрюльку с остатками ужина, стоявшую в изголовье его берлоги. Пришлось трижды вспотеть, прежде чем пришелец был извлечен. Так что завтракал он из покореженной кастрюльки (недаром в пути она пыталась сговориться с аптечкой). А тут пушистые ковры, царская кровать и мягкая постель с запахом лаванды. И, как пить дать, утром будет кофе в постель.
В дверь постучали.
Он открыл.
Вошел Виктор с бутылкой коньяка и большой коробкой зефира в шоколаде. Постоял, узнавая побрившегося, расчесавшегося и переодевшегося Смирнова. Поставил бутылку в бар, и проговорил, неопределенно улыбаясь:
- Пошлите ужинать, Евгений Евгеньевич, хозяин зовет. Бабы, слава богу, спят.
Подмышкой у Виктора бугрилась пистолетная ручка.
- Спасибо, не хочу.
Смирнов неожиданно понял, что согласился переночевать у береговых знакомых в расчете на то, что ночью в его спальню забредет Серафима. Нет, Валентина. А они напились в дрезину и спят без задних ног.
- А что так? Там трюфели, заяц фаршированный, шампанское, устрицы с кулак, Борис Петрович специально для вас в ресторане заказал.
- Да не хочу я, спасибо.
- Шеф хотел с вами по душам поговорить. Он любит с такими, как вы разговаривать. От них, говорит, свежий ветер в голове.
- С какими это такими как я? - обиделся Смирнов.
- С умными, с умными.
- А кто он такой, этот Борис Петрович?
- Государственный человек, в МГИМО учился, связи кругом и с теми и с этими.
- Понятно. Крутой, значит, но Бетховена с Моцартом любит.
- Да, особенно Бетховена. Но у него сейчас проблемы. Если завтра его не назначат заместителем министра, это будет означать, что он должен подать в отставку.
- Понимаю... Из князей в грязи - это невыносимо. А вы его верный помощник?
- Да. Помощник, референт, лакей, сводник, телохранитель. Фигаро, короче или Труффальдино для одного господина. Ну, так пойдемте? Он нервный в эти дни и вообще не любит, когда ему отказывают, разозлиться может в корне.
- Выгонит, что ли среди ночи?
- Может, и выгонит. Позвонит в охрану и скажет, что наблевали в гостиной...
- Тогда я точно не пойду. С такими я не вожусь. И если бы вы знали, как меня на морской бережок тянет. Сейчас бы сидел у костра, на колокольчик резинки поглядывая. Знаете, какого я вчера окуня поймал? По локоть. Так обрадовался, что ерша не уважил, и укололся - два часа потом рука болела, как трактором передавленная.
- Ну ладно, скажу, что вы спите... А то пойдемте? Трюфелей, надо думать, никогда не ели?
- Я много кое-чего не ел из вашего меню. А вы много кое-чего из моего.
- Чего это такого мы не ели? - поднял бровь "Фигаро".
- Ну, к примеру, головастиков-фри.
Виктор брезгливо сморщился.
- Головастиков-фри?
- Да, обжаренных в сливочном масле. Пальчики оближешь. Особенно если прямо из болота на сковородку.
Евгений Евгеньевич сглотнул слюну.
- А что еще мы не ели?
Смирнову захотелось остаться одному, и, подумав, он вспомнил подходящий случай:
- Это долгая история, но я расскажу. Однажды на Памире у нас кончились продукты - в горах, в поисковых отрядах, мотающихся туда-сюда, это часто случается. Осталось только полмешка окаменевших заплесневелых каменных буханок, а до вертолета неделя. Оружие в те времена хлопотно было иметь, и стали мы сурков в петли ловить. А они, умные, почувствовали наш зверский аппетит и все, как один, залегли в своих норах. Весь сезон табунами бегали, а тут ни одного, хоть плачь! Наконец, через два дня один все-таки удавился... Дохлый такой, шерсть клочьями и блохи, с муху размером, тучей из него прыгают. Стал я его разделывать - шкуру снял, брюхо, блин, распорол. А там, представляете, солитёр, зеленый такой, длиннющий. Шевелился так недовольно, что без приглашения явился - они ведь гостей не любят, они сами любят в гости. Меня, клянусь, чуть не вырвало. А коллеги, проникнувшись таким моим неадекватным отношением к животному миру, поговорили, поговорили и решили выкинуть беднягу-сурка, конечно же, поручив это мне - я ж был с ним в непосредственном контакте. Ну, я и забросил его на камни подальше. В полете внутренности вместе с червяком вывалились - пришлось их закапывать. И знаете, что дальше было? Сплошная проза полевой жизни. Два дня мы ходили вокруг сурочьей тушки, а она провялилась на ветру, симпатичная такая стала, в общем, аппетитная почти. Собратья же бедняги вовсе исчезли, как ветром их сдуло. Короче, к вечеру третьего дня, когда буханки кончились, переглянулись мы с товарищами, потом порубили сурка на мелкие кусочки и зажарили в его же жиру до красноты. И съели наперегонки, таким он вкусным оказался. Вот такие дела...
Смирнов внимательно посмотрел в глаза помощника Замминистра и, ядовито улыбаясь, произвел контрольный выстрел:
- Да, еще одна деталь. Сурок этот наверняка чумным был, а чуму эту блохи распространяют. Понимаете теперь, чем мы рисковали ради трех кусочеков сурочьего жаркого? Рассказать еще что-нибудь? У меня много чего было по кулинарной части, до утра могу рассказывать. Вот гюрзы например, толстые, противные на вид, яд из них брызжет, а снимешь с них шкурку, то очень даже ничего...
- Не надо, гюрз, спасибо, - поморщился Виктор. - Кофе по утрам вы пьете?
- А кто принесет?
- Я.
- Нет, не пью.
- Тогда - до завтра. Встретимся в столовой, завтрак у нас приблизительно в десять. Если, конечно, не случится чего-то экстраординарного.
Виктор ушел. Смирнов погонял телевизор по каналам, попил коньяку с зефиром и лег спать.
Ему приснилось Серафима. Она лежала на нем, страстно вжимаясь грудями, всем своим жарким телом и жадно целовала в губы. Очувствовавшись, Смирнов перевалился на девушку - ему хотелось быть сверху и делать все самому целовать, обнимать, тереться, покусывать. Он был в восторге - столько времени у него не было женщины и вот, вознаграждение! Ему хотелось войти в нее, ощутить девушку изнутри, но он держался - знал, что после длительного воздержания быстро кончит и придется общаться. А как общаться с красавицей, которая знает пять слов, и четыре из них "Я вас хачу, мужчина"?
Когда он стал искать членом влагалище, Серафима засмеялась, выскользнула из-под него, скатилась на пол и, усевшись перед кроватью на коленки поманила пальчиком к себе. Смирнов пошел к женщине на четвереньках, но тут сзади на него набросились, оседлали. Он оглянулся - Валентина!!! Обнаженная, в глазах - чертовские искорки. Удобнее устроившись на Смирнове, она со всех сил шлепнула его по ягодице.
От шлепка он очнулся. С ужасом поняв, что и Серафима, и Валентина ему вовсе не снятся, направился к стулу за брюками. Когда сходил с кровати на пол, Валентина с него упала, громко ударившись лбом об основание трельяжа, истошно закричала от боли и испуга.
Серафима оттаскивала Смирнова от истерично отбивавшейся Валентины, у которой была рассечена бровь. Эту картину увидели два милиционера из охраны, прибежавшие на крик. И Борис Петрович, явившийся следом. Он был в радужных тапочках с голубыми помпончиками и длинном стеганом халате.
Обстоятельно запечатлев в сознании состав преступления, милиционеры вопросительно посмотрели на Бориса Петровича. Тот легким движением подбородка отправил их прочь. Женщинам он сказал:
