Они думают передать страшную расправу сынам и внукам. Нет! Теперь должно кончить, и кончить навсегда. Мы знаем вас, вероломные! Мученическая смерть Богуна, Остраницы и Наливайка нам показала, как исполняете вы клятвы. Столетняя война — и между кем? Между родными братьями. Страшно! (Немного помолчав.) Что ежели определено судьбою мне, простому человеку, окончить то словами, чего миллионы не могли кончить саблями?..
С какою радостью сердечнойЯ возвращуся в Чигирин!С каким торжественным восторгомВзгляну на славные поля,Где кровь казацкая текла,Где улеглися миллионыНесчастных жертв. Всему конец!Всему кровавому конец!Сынам и внукам мир и слава!О днях минувших, днях кровавыхКобзарь им песню пропоет,В конце той песни знаменитойОн имя сотника НикитыС благоговеньем помянет.(В восторге.)Какая радость, боже мой!Я славу словом завоююИ славный подвиг торжествуюС тобой одной! В тебе однойЯ всю Украину поцелую.(В восторге целует Марьяну.)
Марьяна Как это весело!
Никита Как мне весело, когда б ты знала! Ты, как дитя неразумное, веселишься и плачешь, а я?.. Но после о радостях поговорим. Иди к матушке и поторопи ее с шапкой.
Марьяна Да зачем тебе так скоро шапка нужна?
Никита После скажу, иди скорее. Невеста еще только, а уже и не слушается.
Марьяна (усмехаясь) Иду, иду. (Уходит.)
Никита ходит задумавшись по комнате. Немного погодя, остановись, говорит как бы с самим собою, сначала тихо, потом громче и останавливается на авансцене.
Никита
Святая родина! святая!Иначе как ее назвать!Ту землю милую, родную,Где мы родилися, рослиИ в колыбели полюбилиРодные песни старины.(Громче.)То песни славы! звуки рая!Сынам на диво, на любовьСложили их, не умудряя,Дела великие отцов,И эти звуки, эти горы,Эти широкие поля,Немолчный говор синя моря,Небо высокое, земляС ее богатством, нищетою,—Все это наше, нам родное,Родные дети мы всему,Мы часть ее, земли той милой,Где наши деды родились,Где их высокие могилыВ степях так гордо поднялись,И наши очи приковалиСвоею мрачною красой,И без речей нам рассказалиСудьбу Украины родной.(Немного помолчав.)В ком нет любви к стране родной,Те сердцем нищие калеки,Ничтожные в своих делахИ суетны в ничтожной славе.(Немного помолчав.)И чем несчастней, тем милейВсегда нам родина бывает,Тем краше вид ее полей…(Со вздохом.)А наша родина страдает,(Печально.)А прежде счастлива была.Тогда враги ее боялись,Тогда сыны ее мужалиИ славные отцов делаСвоею славой обновляли,И все минуло, все прошло!Казак в неволе изнывает,И поле славы порослоТравой негодной… умираетИ звук и память о былом!(Торжественно.)Нет, запоем мы песню славыНа пепелище роковом!Мы цепь неволи разорвем,Огонь и кровь мы на расправуВ жилища вражьи принесем!И наши вопли, наши стоныС их алчной яростью умрут!И наши вольные законыВ степях широких оживут!
(Взволнованный, долго ходит молча по хате, останавливается и говорит как бы сам с собою.)
Славяне, несчастные славяне! Так нещадно и так много пролито храброй вашей крови междоусобными ножами! Ужели вам вечно суждено быть игралищем иноплеменников? Настанет ли час искупления? Придет мудрый вождь из среды вашей погасить пламенник раздора и слить воедино любовию и братством могущественное племя!
Задумывается. Входят Катерина с шапкой и Марьяна.
Катерина Слава богу, насилу-то угромоздила их: такие большие!
Никита (очнувшись) Что вы так долго с ними делали?
[1841]
Повести{9}
Наймичка [3]{10}
Между городом Кременчугом и городом Ромнами лежит большая{11} транспортная, или чумацкая, дорога, называемая Ромодановым шляхом. Откуда она взяла такое название, — это покрыто туманом неизвестности; чумаки же рассказывают вот какую былицу.
Жил в городе Крюкове (что за Днепром, против Кременчуга), — так в этом городе Крюкове жил богатый, неисчислимо богатый чумак Роман. Каждое божие лето отправлял он две валки, по крайней мере возов в двадцать каждая: одну на Дон за рыбою, а другую в Крым за солью. К первой пречистой чумаки, его наймиты, возвращалися в город Крюков. Часть добра сваливалась в его коморах, а с другою половиною добра он уже сам отправлялся в город Ромны со своею валкою, а шел он вот какою дорогою: сначала на Хорол, так что ему Золотоноша оставалася вправо, а Веселый Подол влево, потом из Хорола на Миргород, из Миргорода на Лохвицу, а из Лохвицы уже в Ромны. Так посудите сами, какой он круг всегда давал! И для почтаря это чего-нибудь да стоит, а про чумака и говорить нечего. Вот он однажды, продавши на роздриб и частку гуртом свое добро в городе Ромнах, думал было возвращаться домой, да приостановился ненадолго около корчмы, около той самой корчмы, что и теперь стоит уже за городом Ромнами, под вербами, на Лохвицкой и Зиньковской дороге и на Ромодановом шляху.
А тут уже под вербами, около корчмы, стояло десяток-другой чумацких возов распряженных, а кой-где под возами сидят себе люди добрые да горилку кружают. Вот он остановился со своею худобою, снял шапку, помолился богу и, обратившись к чумакам, сказал:
— Благословите, Панове молодцы, волы попасать!
Чумаки ему отвечали так:
— Боже благословы, велыке поле! — и принялися за свое дело.
А он, оставя волы в ярмах, пошел в корчму, говоря:
— Я только чвертку выпью.
Заходит в корчму, а там шинкарочка, точно на картине намалевана, будто шляхтянка какая. Чумак Роман был уже хотя и не молодой чумак, одначе в нем сердце заиграло, глядя на такую кралю. Краля это смекнула да, усмехнувшися, и спрашивает его:
— А чего вам хорошего надобится, господа чумаче?
Она-таки умела и по-московски слово закинуть.
— А вот чего мне надо, моя добродейко: кварту горилки, да две кварты меду, да сама сядь коло мене.
— Добре, — сказала шинкарка и, наливши ему кварту водки, пошла в лёх с поставцем и принесла меду.
Сидит чумак Роман в конце стола, закуривши свою чумацкую люльку, а около него сидит молодая шинкарочка да смотрит на его седые усы своими голубиными глазками. Пьет чумак Роман, кружает он серебряною чарою горилку горькую, а шинкарочка молодая золотым кубком мед сладкий. Долго они вдвоем себе сидели, пили, разные песни пели. На дворе уже стемнело, а они сидят себе, пьют и поют. Уже и темная ночь на дворе, уже бы чумаку и в дорогу пора, а он сидит себе да пьет. Уже и полночь на дворе, а он все-таки сидит и пьет, а шинкарочка, знай, наливает. А волы, бедные, в ярмах стоят. Вот уже и Чепига, и Волосожар{12} за гору спряталися, и зарница взошла. Чумак Роман как бы опомнился, взял шапку, люльку и вышел из корчмы, лег в воз, накрылся свитою и едва проговорил: «Соб, мои половые!» — волы двинулися, взяли соб и пошли частым полем, а не Лохвицкою дорогою. Неизвестно, долго ли они так шли и долго ли чумак Роман спал, только он проснулся уже в городе Кременчуге. По его следу поехали другие чумаки и пробили широкую дорогу и назвали ее Романовым шляхом. А почему его зовут Ромоданом, этого чумаки не знают.
Таково слово в слово сказание народа о Ромодановской дороге. Не улыбайтеся добродушно, мой благосклонный читатель, я и сам плохо верю этому сказанию, но, по долгу списателя, должен был упомянуть о сем досужем вымысле народа.
Ближе к истине полагать можно вот что о происхождении Ромодановского шляху. Не был ли его пролагателем князь Григорий Ромодановский, который в 1686 году водил московскую рать под Брусяную гору, чигиринскую резиденцию неукротимого гетмана Петра Дорошенка{13}? Я думаю, это будет правдоподобнее. Но кто бы ни проложил эту дорогу, нам, правду сказать, до этого дела нету. А заговорили мы о ней потому, что описываемое мною происшествие совершается по сторонам ее.
Но чтобы вы полное имели понятие о Ромодановской дороге, то я прибавлю вот что.
