— Какая старушка? — переспросил я.
Диггер пожал плечами, сел в большое, обитое зеленой кожей кресло у стола Шамбрэна, поставил чашечку кофе на маленький столик, откинул голову и закрыл глаза.
— Следующий труп, который пронесут по вашим коридорам, скорее всего будет мой.
— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы это предотвратить, — вставил Шамбрэн. — «Бомонт» не может себе этого позволить.
— Я — тоже, — Салливан махнул рукой в сторону чашечки кофе. — Я вовлечен в войну, которая началась в стране, являющейся родиной этого напитка. Там фермер выращивает мак и собирает семена, по существу — чистый опиум. Давайте проследим путь двадцати двух фунтов чистого опиума по ступеням экономики. Вы, господа, должны понимать экономику смерти Мюррея Кардью, моей и еще бог знает скольких людей.
Наш турецкий фермер продает двадцать два фунта опиума за пятьсот долларов. Превратить опиум в морфий-пустяк, но для дальнейшей переработки в героин требуются секретная лаборатория и опытный химик. На содержание и охрану лаборатории нужны деньги, химику надо платить гораздо больше, чем обычно платят химикам, он же рискует. К тому времени, когда химик превратит урожай нашего фермера в килограмм героина (это чуть больше двух фунтов), он уже стоит пять тысяч долларов.
Допустим, эта лаборатория находится во Франции. Оттуда килограмм героина направляется в Италию, ставшую штаб-квартирой крупнейших организаций, поставляющих наркотики на мировой рынок. Эти бизнесмены (а распространение наркотиков — огромный бизнес) посылают килограмм героина кораблем из Неаполя, Генуи или Палермо, или самолетом из римского аэропорта Фьюмичино в Нью-Йорк, где спрос на наркотики особенно велик. В доках Нью-Йорка наш килограмм героина стоит уже шестнадцать тысяч долларов.
Проходя через руки дельцов и «пушеров», он превращается примерно в семьдесят тысяч доз, стоимостью пять долларов каждая. Простая математика показывает, что двадцать два фунта опиума, за которые наш фермер получил пятьсот долларов, теперь стоят триста пятьдесят тысяч долларов.
Большие деньги, не так ли?
Я и Шамбрэн промолчали.
— Федеральное бюро по борьбе с наркотиками полагает, что в США более сорока пяти тысяч наркоманов, — продолжал Диггер. — Двадцать долларов — необходимый минимум, который должен ежедневно тратить наркоман на героин. Многие тратят больше. Примерно пятьсот миллионов долларов (главным образом, украденных) попадает в карманы торговцев наркотиками. Это большое дело. Столь большое, что даже такого старика, как Кардью, прибьют без секундного колебания, если сочтут, что ему известно больше, чем следует. Та же участь может ждать некоего господина по фамилии Салливан, управляющего отелем Шамбрэна и молодого человека, который не верит афоризмам одной пожилой дамы.
Диггер пригубил кофе.
— Я затронул финансовый вопрос, чтобы вы поняли, что поставлено на карту: для руководителей этого бизнеса важно уничтожить любого, кто может хоть в чем-то помешать распространению белого порошка, несущего смерть и болезни тысячам людей. Уничтожить физически. Мюррея убили ударом по голове. Мне могут воткнуть в спину нож. Вас, Шамбрэн, скинуть с крыши вашего же отеля. А вы, Марк, вполне можете оказаться под колесами автомобиля на Мэдисон-авеню, — он допил кофе и поставил чашку на блюдце. — На вашем месте, Шамбрэн, я бы передал Майкла Дигби Салливана полиции, как обычного воришку. Вступив в игру на моей стороне, вы подвергнете себя огромному риску. Злодеи, которых я ищу, не коротают время в припортовых кафе Марселя или Нью-Йорка.
Они ходят в белых галстуках и смокингах, их женщины сверкают бриллиантами, и без них редко обходятся званые вечера.
Салливан замолчал и поднялся с кресла.
— А теперь, господа, позвольте откланяться.
— Сядьте, Салливан, — Шамбрэн все еще сверлил его взглядом. — Я, конечно, не хотел бы превращать «Бомонт» в стрелковый тир, но войны, как известно, бывают разные. Если торговцы наркотиками используют этот отель в качестве базы для своих грязных делишек, я, клянусь богом, не могу оставаться в стороне. Рассказывайте обо всем.
Диггер опустился в кресло.
— Я впутался в это дело примерно так же, как и вы.
Случайно. Стоял себе на перекрестке, никого не задевал и… на тебе, — он шумно выдохнул. — Мне, конечно, следовало бежать со всех ног.
— Но вы не убежали, — констатировал Шамбрэн.
— Нет, хотя следовало. И не потому, что боюсь. Просто я столкнулся с тем, от чего отказаться еще труднее, чем от наркотиков!
— Жульет Вальмон? — спросил Шамбрэн.
— Да, — кивнул Диггер. — Да, да, да!
По словам Салливана, все началось во время крупных международных шоссейных гонок на юге Франции. Автогонщик, которого он хорошо знал, техасец Эл Дженкинс, попал в аварию. Его отвезли во французскую больницу в крайне тяжелом состоянии. После гонки, в которой он финишировал вторым, Диггер навестил Дженкинса. Врач сказал, что шансы Дженкинса невелики. Чтобы снять боль, его кололи наркотиками. Диггер даже не понял, узнал ли его Дженкинс.
Но техасец оказался живучим. День сменялся днем, и даже врачи начали верить, что он выкарабкается. Диггер регулярно навещал его. К концу второй недели Дженкинс уже мог сидеть в инвалидной коляске, и анализы показывали, что дело идет на поправку. Но с Дженкинсом что-то творилось. Чем крепче он становился физически, тем сильнее нервничал.
Наконец он не выдержал и во всем признался Диггеру. Он сидел на игле — не мог обойтись без героина. Так как ему становилось лучше, врачи перестали колоть ему морфий, и у него начались «ломки». Он умолял Диггера принести ему героин, без которого он уже не мог жить, сказал, что покончит с собой, если не получит наркотик в течение ближайших двадцати четырех часов.
— В такой ситуации можно проявить добропорядочность, показать, сколь высоки твои моральные устои, — продолжал Салливан, — и отделаться пустыми фразами, вроде «улыбайся и терпи». Но сначала надо представить, какие муки испытывает человек, лишенный наркотика. Я успокаивал Дженкинса и даже позволил ему сообщить мне фамилию человека, который мог дать ему героин. Меня как громом поразило. Распространителем наркотиков оказался Лангло, старший механик команды Бернарделя, знакомый мне по многим гонкам. Я пообещал Дженкинсу помочь ему и подумал, что на моем обещании он продержится еще день.
Потом я разыскал врача, знавшего, что Эл Дженкинс — наркоман. Он искренне сочувствовал Элу, но ничего не мог поделать. Наркотики выписывались только с ведома начальства. Заведующий отделением терпеть не мог наркоманов и считал, что их может вылечить только сила воли. Врач сказал мне, что закроет глаза на мою помощь Элу: «У вашего Дженкинса еще будет время перебороть эту пагубную привычку.
А сейчас главное для него — оправиться от последствий аварии».
Диггер отправился к Лангло и после долгих уговоров получил от него то, что требовалось Элу Дженкинсу.
— Лангло особо и не боялся, — отметил Салливан. — Во Франции наркомании не придают особого значения. По официальной статистике во всей стране лишь три сотни наркоманов. Вот почему во Франции и расплодились те секретные лаборатории, о которых я говорил. Конечно, полиция сотрудничает с Интерполом и Федеральным бюро по борьбе с наркотиками. Раз в год они громят какую-нибудь лабораторию. Но не ведут, как мы, постоянный учет распространителей наркотиков и не следят за ними. Этот Лангло обслуживал многих спортсменов из разных стран, да и туристов тоже. Эл частенько пользовался его услугами.
Поэтому, поломавшись для виду, Лангло дал мне героин и шприц, с которыми я вернулся в больницу. — Лицо Салливана закаменело. — Эл умер раньше. Прыгнул вниз с десятого этажа больницы, когда медицинская сестра отвернулась на мгновение.
Диггер заерзал в кресле.
— Вот тогда что-то случилось со мной. Эла погубили Лангло и такие, как он. Вы понимаете, он не оказывал Элу услугу, снабжая его героином. Я щедро заплатил за него.
Диггер не был ни французом по происхождению, ни французским гражданином. Он не хотел ввязываться в эту историю, но чувствовал, что должен остановить Лангло.
Поэтому он пошел к Полю Бернарделю, боссу Лангло и своему давнему другу. Бернардель изумился, узнав, чем занимается его старший механик. Он и Диггер поехали в ангар, где Лангло колдовал над гоночными машинами Бернарделя. Но опоздали. Лангло лежал в ангаре с пулей в голове. Убийцу никто не видел.
— В течение нескольких часов два человека ушли в мир иной. Оба — мелкая рыбешка. Один — наркоман, другой — «пушер». Не знаю почему, но я кипел от ярости. Я чувствовал, что Эл умер такой же насильственной смертью, что и Лангло.
