У нас с Анной были разные истории успеха. У нее — такая модная нынче история «сделавшей себя» женщины. У меня — история сына богатого отца, которому успех был написан на роду еще до того, как он появился на свет. Я, как и подобает сыновьям богатых отцов, учился в школе имени Уильяма Тревера. Учился хорошо, но при этом регулярно устраивая бунтарские выходки. Я носил длинные волосы, демонстративно запихивал в карман школьный галстук, не чистил ботинки и называл почти всех учителей не «сэр», как оно было принято, а по именам. Мне достался характер отца, которого тошнило при мысли о правилах.
Однажды я, прогуляв урок, достал из шкафчика заранее припасенные краски и нарисовал прямо на стене карикатуру на учителя физкультуры. Вся школа сбежалась ради того, чтобы взглянуть на «шедевр» хотя бы одним глазком. Директор сфотографировал рисунок, заставил меня отмывать стену и показал фото отцу.
— По мне — так отличная работа, — сказал тот. — Мальчик весь в меня!
После школы я поступил в университет. Я мечтал о Гарварде, но отец и слышать об этом не хотел, а он был единственным человеком на этой планете, которого я до смерти боялся. Изучал я, разумеется, классическое и современное искусство, продолжая семейную традицию. И теперь занимал скромную должность преподавателя рисования в той самой школе, где когда-то доводил учителей до белого каления.
Я любил преподавательскую деятельность, хотя окружающим часто казалось, что мой взбалмошный характер к ней не располагал. Мне нравилось передавать знания и наблюдать за успехами учеников. Кроме того, работа у меня была творческая, а творчество являлось смыслом моей жизни. Да и ребятам льстило то, что у них преподает рисование сын самого Самуэля Муна. В первой половине дня я преподавал, во второй — рисовал, и этот распорядок, казалось, ничто не может нарушить. Я был уверен в этом до того, как произошли последние события.
Мы с Анной прожили вместе почти год, и первое время были не просто влюблены — мы бредили друг другом, дошли до той стадии, когда происходящее вокруг кажется далеким и нереальным. Мы не ссорились из-за немытой посуды, разбросанных вещей или оставленной на столе чашки. А потом…. что-то сломалось. Нет, никто не заговаривал о чем-то более серьезном, не уговаривал зарегистрировать отношения или завести детей. Просто период влюбленности прошел, и мы оба оказались в холодной реальности. В той, где нужно вести совместный бюджет, жертвовать работой ради личных целей или жертвовать личными целями ради работы. Всевышний наградил нас обоих холерическим темпераментом, и Анна выходила из себя еще быстрее, чем я. Первое время мы находили особую прелесть в том, чтобы мириться в постели, но потом поняли, что это не выход.
Я был первым, кто предложил разойтись ненадолго и отдохнуть друг от друга. Вот тогда и началась вся эта чушь. Три месяца телефонных разговоров ни о чем, встречи в кафе, во время которых мы смотрели в разные стороны, двусмысленные заметки в Facebook, изменения в графе «статус» там же, бывшие и новые любовницы… и мысль о том, что это нам не поможет, которую я старательно отгонял от себя. До того момента, пока Анна не пришла неделю назад и не сказала, что нам нужно со всем этим разобраться. На что я ответил: «Думаю, нам следует это прекратить».
Я знаю, мне нужно было ругаться, кричать, бить тарелки, говорить, что я люблю ее, что она мне нужна и что я умру, если она уйдет. Потом мы занялись бы любовью — и таким образом продлили бы это еще на пару-тройку дней. Но к тому времени у меня внутри что-то перегорело, и я готов был сделать все, только бы это закончилось. Мне нужна была определенность. Пусть даже если эта определенность привяжет к моей шее мешок с песком и бросит меня на дно реки — к тому самому демону, изображением которого она когда-то восхищалась на выставке. Мне не хотелось искать правых и виноватых, потому что каждый из нас был одновременно и прав, и виноват. И еще меньше мне хотелось, чтобы она страдала.
(4)
Граф подошел к картине, обнюхал ее, пошевелив усами, и сел рядом.
— Нравится? — спросил я у него. — Повесим ее над камином?
Кот повернул голову на звук голоса, пару секунд смотрел на меня, словно пытаясь осмыслить мои слова, после чего его вниманием снова завладела картина.
— Не больно ты разговорчивый, — упрекнул я. — Хотя я тебя понимаю, лучше рассматривать картины в молчании. Самые искренние чувства — это чувства, которые не были высказаны вслух.
Большие настенные часы пробили двенадцать. Я подумал о том, что следует поужинать, а потом вспомнил, что должен позвонить отцу и сообщить, что у меня изменился телефонный номер. Будучи в отъезде, по вечерам он звонил не на сотовый, а на домашний. Я присел на подоконник, убрав книгу на полку, поставил перед собой пепельницу, закурил и набрал номер отца.
— Самуэль Мун, — ответили мне на другом конце провода.
— Привет, пап. У меня новый номер. Пожалуйста, запиши.
Отец зашуршал листами блокнота.
— А что случилось со старым? — спросил он.
— Не согласились переводить на другую квартиру. Сказали, что разная инфраструктура, разные компании… что-то вроде того. В общем, пришлось купить новую линию. Завтра позвоню и попрошу, чтобы на старом номере установили автоответчик — он будет переправлять звонки сюда.
— Лентяи и бюрократы, — буркнул отец. — Какая разница, где ты живешь и какая там инфраструктура? За телефонные линии платят одни и те же люди! Диктуй.
Я продиктовал новый номер, и отец записал его.
— Как прошел переезд? — спросил он.
— Утомительно. Уже разложил вещи и никак не могу привыкнуть к тому, что тут так тихо.
— Да, район у тебя теперь превосходный. Только на работу нужно будет вставать на час раньше, а?
Я красноречиво промолчал. Если на свете и было что-то, что я ненавидел всей душой, то этого удостаивались утренние подъемы.
— Как тебе новая квартира? — продолжил отец.
— Квартира прекрасна. Гостиная, спальня, кабинет, еще одна маленькая комната для хлама и приличных размеров балкон. Еще тут есть камин и старинный книжный шкаф. И сожитель.
— Красивая женщина? — высказал отец предположение, которое было вполне в его духе.
— Огромный черный кот, которого зовут Граф. Остался от прежних хозяев. Как Англия?
— Холодно и мокро, уже хочу домой. Ты уже придумал себе костюм для Апрельской ночи?
Я потушил сигарету.
— По правде говоря, не уверен, что пойду на карнавал.
— Даже если и не хочешь, Анна тебя туда затащит. Она умеет тебя уговаривать, упрямая ты башка.
— Папа. — Я сделал паузу. — Мы с Анной расстались.
Отец чиркнул спичкой.
— В каком это смысле? — спросил он.
— В прямом. Мы больше не вместе.
— Вот это новости, Эдуард! И как давно?
— С неделю назад. Ты разве не читаешь газеты?
— Не думаю, что ты настолько известен, что твои романы будут обсуждать в здешних таблоидах. Ну и новости, Эдуард! Ты решил меня расстроить? А я только на днях думал о том, что надо у тебя поинтересоваться — вдруг вы готовите свадьбу, но держите это в секрете?
Я протянул сидевшему рядом со мной Графу руку, и он лизнул мою ладонь шершавым языком.
— Нет, пап.
— Что произошло?
— Мы не сошлись характерами.
— Кто бы спорил! Анне нужно поставить памятник при жизни за то, что она протянула с тобой так долго. — Он помолчал. — Ну, а вообще…. как ты там? В порядке?
Я закурил в очередной раз, и Граф тут же с любопытством обнюхал пачку сигарет.
— Более-менее.
— Ладно. — Отец сделал очередную паузу. — Знаешь, в душе я всегда желал тебе такую же судьбу, как у меня, за исключением беспорядочных связей. Но, похоже, у Вселенной иногда отказывает слух. Посмотри: мне скоро шестьдесят, я был трижды женат, трижды развелся, у меня шестеро детей, слава и куча денег, а я все не угомонюсь.
— Отличные перспективы.
Граф столкнул на пол мою зажигалку, и я наклонился для того, чтобы ее поднять.
— Знаешь, Эд, о чем я подумал? — снова заговорил отец. — Тебе нужно было сделать ей ребенка.
Я поперхнулся сигаретным дымом и закашлялся.
— Ребенка?!
— Все так кричали о том, что она дама строгих правил. Она бы точно вышла за тебя замуж.
— Не хочу вдаваться в подробности, но в наши дни появилось много женских средств контрацепции, и сделать ребенка не так просто, как раньше.
— Понимаю. И все же, согласись, отличная мысль.
— Чудовищная мысль даже для тебя, если ты хочешь знать мое мнение.
— Прекрасная мысль, — уверенным тоном сказал отец. — А пока тебе только и остается, что обсуждать со своими друзьями в баре ее любимые позы и говорить о том, что она была плохой любовницей.
