на меня.
– Ничего себе, – сказал он, пожав плечами. – Тогда понятно.
После недолгого молчания он спросил как бы между прочим:
– Надеюсь, ты уже перестал играть в эти дурацкие игры и начал общаться с ней вживую?
– Ну… Мы иногда общаемся в институте. Но чаще всего переписываемся…
– Понятно, ты всё ещё ерундой занимаешься. Будешь так продолжать – всю жизнь пропустишь…
– Зачем ты мне все это говоришь? – не выдержал я. – Зачем ты издеваешься надо мной? Думаешь, я не понимаю всего этого? Думаешь я не чувствую, в какой яме нахожусь? Я бы всё отдал, лишь бы быть с ней рядом, Эдди! Рядом, черт возьми, по-настоящему. Когда ей плохо, когда ей хорошо – я хочу быть с ней, а не сидеть в "Старбаксе" и писать ей эти сообщения, которые не передают и половины того, что я чувствую, когда вижу ее. Когда слышу ее сладкий голос. Я хочу, чтобы это было частью моей реальности, пойми, но… Я не могу. Я боюсь. Нет, я знаю. Знаю, что в реальности я для неё никто. Что я никогда для нее не стану кем-то больше, чем просто друг, понимаешь? Друг по ту сторону экрана, который отправляет рассказы и разглагольствует о всяком. Мне не легко осознавать это, тяжело жить в такой реальности. Тяжело любить и не быть любимым. От этого я и бегу постоянно. А ты требуешь… Чего ты, собственно, требуешь? Что я должен делать?
– Действовать открыто, чувак. Вы с ней общаетесь, окей. Но сексом ты с ней тоже по телефону планируешь заниматься?
– Да при чем тут это? – я вскочил со стула. – На хрен мне это не нужно! Я не животное. Я не ради этого пишу ей, не ради этого стараюсь. Не ради этого поддерживаю ее и желаю радовать изо дня в день. Я люблю ее за то, что она существует, за то, какая она. Если она согласиться хотя бы попробовать полюбить меня с условием никогда не заниматься сексом, то я упаду на колени и с радостью соглашусь.
– И будешь дураком, – махнул рукой Эдди.
– Может быть. Все безнадежные влюбленные – дураки. О, ты и понятия не имеешь, насколько это отвратительно – осознавать, что ты именно такой тип дурака.
Я в бешенстве вышел из кухни, оставив посуду на столе, и заперся в комнате. Слезы всё-таки прорвались наружу. Я лёг на кровать, схватил телефон и написал Арии:
– К дьяволу, пусть будет по вашему! Я позову её, приглашу куда-нибудь, только чуть попозже. Но я готов спорить, что она пошлёт меня куда подальше и будет права!
– Хорошо, давай поспорим, – ответила Ария. – Ставлю на то, что она согласиться пойти с тобой.
– А я ставлю на прямо противоположное.
– На что спорим?
– На шоколад. Согласна?
Ария была согласна. На том мы и договорились, а я засунул телефон под подушку, боясь оставить его где-то. Мне казалось, что Эдди может прокрасться ночью ко мне в комнату и разбить его, а я бы этого не пережил. И Эдди тоже живым из комнаты не ушёл бы, я в этом был уверен.
Вскоре я уснул, упиваясь злобой и ненавистью. Я глотал слезы и ненавидел, проклинал себя за то, что позволил себе так безнадежно влюбиться, а чем больше думал об этом, тем больше плакал, как малое дитё. Иногда мне казалось, что я действительно нравлюсь Лене, а иногда… иногда наступали подобные дни, когда отчаяние захватывало меня, и я больше не мог думать ни о чём хорошем. Плохие мысли лезли мне в голову и копошились там, как черви. И где-то глубоко я слышал голос, твердящий, что у меня нет никаких шансов, что она никогда не полюбит меня, а сам я для неё ничего в итоге не значу, как бы не старался.
Но я слал этот голос в зад снова и снова, каждую ночь, и продолжал бороться.
Глава 4
Частенько мои мысли заходили в тупик, и я не мог решить для себя, чего, собственно, добиваюсь. Я начал бояться любви, поскольку с каждым днём понимал, насколько безнадежна ситуация. Близился март, а я, казалось, ни на шаг не продвинулся – Лена всё ещё видела во мне лишь близкого друга, человека, с которым можно мило поговорить по душам. Она даже не допускала такой возможности, что я мог любить её искренне.
Каждый день меня грызла ревность. Я начал считать, что трачу время зря, пока другие парни могут забрать её у меня на раз два. И я боялся этого, понимая, что, возможно, это неизбежно, именно так всё и может закончится. Но я отказывался верить в это. Во мне теплилась надежда на ответные чувства, и я держался её, не переставая думать над тем, стоит ли наконец признаться Лене в своих чувствах и начать действовать открыто, как мне все советовали. Решиться на этот окончательно мне не давал страх – я боялся услышать отказ. Знаю, другие парни повели бы в таком случае себя спокойно, смирились, махнули бы рукой и послали свои чувства куда подальше, но я-то знал, что поступить также не смогу. Её отказ точно бы убил меня, я это чувствовал, а потому предпочитал любить тайно, лишь бы не рушить достигнутую гармонию.
Жаль, что удержать любовь внутри весьма тяжело. Сколько бы ты не клялся не выпускать её за пределы сердца, она всё равно рвёт тебя на куски, выходит с кровью и слезами наружу, обретая форму в виде комплиментов или поступков. Причём именно последние доказывают подлинность этих чувств. Слова – это всего лишь слова, они ещё ничего не доказывают, особенно любовь. И миллион слов не скажут о вас так много, как скажет один поступок.
Отчаяние постепенно овладевало мной. Я по-прежнему слал рассказ за рассказом, забегал в "Старбакс" по пути домой, чтобы ответить Лене. Иногда мне хватало смелости поговорить с ней в реальности в институте, но эти беседы были столь коротки, что я привык не брать их в расчет. Но ценность этих бесед всё равно была намного больше, чем наш диалог в социальной сети.
Я был готов биться головой об стену, поскольку не видел никаких путей решения. Признаться во всём или нет? Я не знал. Лежал по ночам, плакал, как дурак, думал над этим до тех пор, пока над моей головой не начинали заниматься сексом соседи, и томные женские стоны не прерывали мои размышления. Такое ощущение, будто любовь к Лене переросла из окрыляющего чувства в якорь, тянущий
