— Миссис Конноли лжет! — заявила она. — Пытается изобразить жизнь детей более здоровой и счастливой, чем она была на самом деле. Да ведь отец бьет Стивена! — визжала она. — Он его лупит! Что ж его мать об этом не говорит, а?
Обвинение в побоях основано на рассказе самого Конноли в самом начале дружбы с Шебой. Мне эта история известна в деталях. Шеба не раз ее повторяла, поскольку именно жестокость отца Конноли (подлинная или надуманная) и подтолкнула Шебу к близости с мальчиком. Произошло это незадолго до окончания зимнего семестра. Конноли снова пришел в студию и, глядя в окно на сумеречный школьный двор, заговорил о близком снегопаде.
— Снег нагоняет на отца тоску, — заметил парень. — А когда у него хандра, он злобится и руки распускает.
Не сказать чтобы Шеба была так уж поражена этим признанием. Она ведь видела несколько телевизионных мелодрам о рукоприкладстве в семьях и считала себя знатоком в этой области. Пробормотав пару утешительных слов, Шеба потрепала Конноли по голове. Когда она убрала руку, его волосы поднялись вслед за ладонью. Шеба рассмеялась, пошутив насчет наэлектризованной атмосферы. А Конноли прикрыл глаза и улыбнулся.
— Сделайте так еще раз, мисс.
До этого случая Шеба временами гадала, насколько опытен Конноли в интимной сфере. Сексуальная искушенность десятиклассников школы Сент-Джордж сильно разнится. Кто-то еще хихикает над «древом оргазма» (так называют цикламен за мнимое сходство его аромата с запахом спермы); кто-то треплется о «минетчицах» и рукоблудии. А есть и такие, кто уже приобрел постельный опыт. Не зная наверняка, к которой из категорий относится Конноли, Шеба очень хотела считать его наивным ребенком. Пусть не совсем младенцем, но уж никак не умудренным сексуальным опытом. Однако что-то в улыбке Конноли и тоне, которым он почти потребовал погладить его еще раз, заставило ее изменить свое мнение.
Шеба юнцу отказала, сославшись на поздний час.
— Мне давно пора домой, — заявила она.
Надев пальто и забавную перуанскую шляпу, которую носила той зимой, она заперла студию и в сопровождении Конноли пошла через двор к стоянке. Она пыталась распрощаться, но Конноли не внял ее просьбам и дождался, пока Шеба снимет замок с велосипеда. На улице оба замялись, не зная, что сказать. Шеба вышла из положения, ткнув Конноли в ребра и тут же запрыгнув в седло.
— Ну, пока! — бросила она и покатила прочь, а когда оглянулась, увидела, что парень по-прежнему топчется на тротуаре. Шеба помахала ему, и он уныло махнул в ответ.
А когда, собственно, Шеба осознала свои пылкие чувства к Конноли или, если на то пошло, его пылкие чувства к ней? Хороший вопрос. Я много раз пыталась выудить из нее ответ, но от ее непостоянства можно с ума сойти. Иногда она утверждает, что питала к Конноли «исключительно материнскую нежность» и была «огорошена» его первым поцелуем; иногда робко признает, что ее сразу «потянуло к мальчику». Боюсь, нам никогда не узнать, как развивалось ее влечение. Одно очевидно: в самом начале Шеба лукавила даже с самой собой, и случай с первой лаской Шебы — отличный тому пример.
— У меня было тревожно на душе тем вечером, — рассказывала она. — Очень неспокойно.
Шеба перебирала в памяти произошедшее в студии и убеждала себя, что шума-то поднимать не из-за чего. По головке мальчика погладила. Волосы взъерошила. Большое дело. Жест любящей тетушки, и только. Так откуда это смятение? Откуда желание убедить себя в невинности поступка? Истинно невинные жесты не нуждаются в ярлыке «безобидно». Если между ней и этим мальчиком все так просто и открыто — почему она скрывает его визиты от Сью? Шеба чувствовала свою вину. Да-да, она чувствовала вину!
Ну почему ей было не продолжить в том же духе? Почему не заглянуть в себя со всей строгостью? Уверена, в этом случае трагедии не произошло бы. Но нет: едва начав, Шеба тут же и завершила многообещающее самокопание. Она постаралась убедить себя, что ничего не рассказала Сью, чтобы избавить подругу от ненужных переживаний. Сью наверняка всполошилась бы. Объявила бы встречи с учениками вне школы «неуместными», а Шеба была уверена, что это не так. К чему учитывать мнение окружающих, если сама Шеба твердо знает, что не делает ничего дурного? В наше время бдительность процветает — уж очень часто обижают детей. В погоне за нравственностью мир слегка двинулся. Есть семьи, где даже младенцев голышом не снимают из страха, что соседний лавочник накляузничает. Шеба решила, что не поддастся всеобщему безумию и не станет соглядатаем самой себя. Да, она взъерошила парнишке волосы. Утешить хотела. Пусть даже она не сделала бы этого для другого, менее симпатичного ребенка, — и что с того? Не может же она не замечать, как ребенок выглядит и чем пахнет? Да она целыми днями наслаждается детскими прелестями: дышит воздухом, который они бессовестно портят, любуется прыщами. Жалеет. Среди этих детей есть и симпатяги, и уроды. Даже святой заметил бы разницу. Тело Стивена ей было приятно не меньше и не больше, чем бархатистые, пухлые тельца ее новорожденных детей. Удовольствие, несомненно, сладостное, но ни в коем случае не порочное.
Однажды в пятницу, незадолго до Рождества, Конноли появился на продленке во время дежурства Шебы. С тех пор как они подружились, Шеба с Конноли еще не встречались на людях, и ей было немного неловко. Конноли пришел с опозданием, в компании тощего, вечно ухмыляющегося мальчишки по имени Джеки Килбейн. Согласно запискам, которые оба вручили Шебе, они были наказаны за проступок в начале недели. Юнцы делили одну сигарету на двоих в обветшалой уборной на задворках школы, и теперь их ждала часовая продленка в течение десяти дней. Застывший у учительского стола Конноли показался Шебе совсем чужим — скрытным и плутоватым. Он даже в глаза ей ни разу не взглянул.
Отметившись у учителя, оба парня прошли в самый конец класса, где начали раскачиваться на стульях и шушукаться. Слов Шеба не слышала, но не могла избавиться от неприятного ощущения, что речи ведутся неприличные и касаются ее самой. Ее подозрения усилились, когда Килбейн поднялся и пересек класс, чтобы попросить у нее еще несколько листков бумаги. Надо сказать, этот Килбейн — очень неприятный ребенок с уродливым лицом, желтоватой кожей и вызывающими, дерзкими манерами. Над верхней губой у него гусеницей курчавится тонкий пушок. От одного взгляда на него Шебу пробирала дрожь. Пока она доставала из ящика бумагу, Килбейн ждал, нависнув над самым столом, и, лишь вновь выпрямившись, Шеба поняла, что он пялится в вырез ее блузы. Она протянула ему бумагу и приказала вернуться на место.
— Да ладно, ладно, — язвительно бросил он, шагая назад. — Чего из трусов-то выпрыгивать?
Шеба посмотрела на Конноли. Тот напряженно следил за сценой, и его ответный взгляд был холоден и недружелюбен. Ни намека на кротость в его чертах не осталось.
Шебе стало не по себе. Ее предали. Она считала мальчика особенным, и вдруг на тебе — он болтает о ней всякие гадости и строит козни в паре со своим мерзким приятелем. И в то же время она явно ощутила укол… чего? Возбуждения? Предвкушения? На долю секунды она даже представила, каково было бы оказаться в его объятиях, лежать под ним. Шеба пришла в ужас и замотала головой, стряхивая наваждение. Нечего с ним цацкаться, решила она. Отныне надо держаться на расстоянии.
Не прошло и половины положенного им часа наказания, как Конноли и Килбейн затеяли шутовскую потасовку, катаясь по полу между партами под одобрительный рев остальных. По словам Шебы, ни тот ни другой не отреагировал, когда она вышла из-за стола и велела им прекратить безобразие. Наконец Шеба пригрозила послать за мистером Моусоном, если они немедленно не встанут и не выйдут вместе с ней из класса. Угроза сработала. Мальчишки с хохотом поднялись и протопали вслед за Шебой в коридор. Однако, оказавшись с ними наедине, лицом к лицу, Шеба растерялась. Она хотела лишить их благодарной аудитории, а добившись своего, не сразу придумала следующий ход.
Я как раз в этот момент оказалась в Главном корпусе — направлялась к директору. Звенящий от укоризны голос Шебы донесся до меня прежде, чем я увидела эту троицу, но, едва зайдя за угол, я поняла, что в коридоре назревает скандал. Развернув ступни по третьей позиции, словно готовясь к plie, и опустив кулаки на бедра, Шеба смахивала на олицетворение ярости из карт Таро. Мальчишки, эксперты в стычках с учителями, привалились к стене, глубоко засунув руки в карманы брюк.
Учитывая близость встречи с Пабблемом, на которую мне совсем не приличествовало опаздывать, и натянутые отношения с Шебой, я готова была пройти мимо, не обращая внимания на ее неприятности. Но, приблизившись, я явственно услышала, как один из юнцов, тот, что повыше, обозвал Шебу «глупой коровой».
— Это еще что такое? — прикрикнула я. Невзирая на личное отношение к Шебе, отреагировать на хамство ученика я была обязана. Поступить по-другому означало бы пренебречь долгом педагога.
