Майка. — У птиц уши не как у зверей. У них ушные дырочки под перышками, их не видно.
А у глухой кукушки, — говорю, — разве нет ушных дырочек? Почему она глухая?
Майка посмотрела на Ивана Федосеевича и молчит. Не знает, значит.
— Она, — говорит Иван Федосеевич, — не потому глухая, что не слышит. Голос у нее глухой. Кстати, у некоторых птиц ушные перышки совсем как ушки. Филина никогда не видели? Есть сова, которую из-за ушных перышек так и назвали: ушастая сова. Здесь ее не встретишь, а под Москвой она водится.
Пока мы выясняли про птичьи уши, глухая кукушка перестала «лаять». Зато обыкновенная кукушка начала свой разговор: «ку-ку» да «ку-ку», будто ее ключиком завели. Мы стали считать: сколько она накукует, столько лет нам жить. Так и считали, пока не дошли до речки, а она все «ку-ку, ку-ку, ку-ку...».
На тот берег надо было переходить по бревну, и мы перестали считать. Бревно — как я ростом, если лечь и руки вытянуть над головой. Сверху оно стесанное, чтобы ноги было ставить удобнее.
Майка как шла, так и перебежала, будто это кусок тропинки. А я забоялся.
Тогда Иван Федосеевич нашел длинный и толстый прут. Конец, который потоньше, передал Майке на тот берег. А толстый конец держал сам. И вышло будто одно перило.
— Ты, — кричит Майка, — держись за прут и в воду не смотри! Вперед смотри, на бревно.
Все она знает, эта Майка. Каждый тут учить будет...
Я взялся обеими руками за перила и пошел немножко боком. И вовсе не страшно! Я сначала одну ногу вперед поставлю, потом другую к пей подтяну. Опять эту же ногу чуточку вперед — и другую подтяну.
По земле удобнее ходить: то одна нога вперед, то другая, идешь и не замечаешь, что идешь.
Они крепко держали перило, и я перешел это противное бревно. А за мной — Иван Федосеевич: он упирался толстым концом прута в дно речки и так шел.
Иван Федосеевич сказал, что у нас сегодня событие: мол, Андрюша победил страх. И хотел меня сфотографировать. По я не согласился: страх-то из меня до конца не вышел!
— У меня, — говорю, — вестибулярный аппарат нетренированный. Когда буду, как Майка, бегать через бревно, тогда меня и снимите.
— Выходит, — сказал Иван Федосеевич, — на сегодня Маечка победительница? Становись на бревно!
Майка встала на край бревна, руки раскинула, будто летит, и глаза вытаращила. Я знаю, она хочет на фото красивее выйти.
За речкой мы устроили привал. Нашли свалившееся дерево, сели, разложили картошку и соль. Только собрались есть — а мимо идет лиса! Настоящая, рыжая, с темной грудкой. Вынюхивает что-то в траве.
Хвост у лисы длинный, чуть-чуть задевает траву кончиком. Остановилась, порыла землю лапами, понюхала — и пошла дальше. Нас — будто не замечает!
Мы с Майкой уставились на нее и молчим. А Иван Федосеевич говорит спокойно:
— Привет, Патрикеевна! Куда путь держишь?
Лиса даже ухо к нам не повернула. Потрусила дальше по своим лисьим делам.
Вдруг подо мной треснул сучок. Лиса как подпрыгнет — и понеслась вдоль берега! Отбежала подальше, поняла, что мы не хотим ее обижать, и села. Смотрит на воду.
— Непуганый зверь, — сказал Иван Федосеевич. — В заповеднике люди ей не вредят, вот она и не боится. Ее утки интересуют. Смотрите, целый выводок!
Я посмотрел — утка с утятами! Плывут по самой середине речки. Сейчас, думаю, будет охота! А лиса раздумала охотиться. Проследила взглядом, как они проплыли, и пошла дальше.
Иван Федосеевич поглядел на часы и сказал, что пора возвращаться. Мы с Майкой стали вокруг него прыгать и канючить:
— Иван Федосеевич! Миленький! Еще немножечко пройдем вдоль речки? Очень хочется посмотреть на лису!
Но Иван Федосеевич повернул к дому. Пришлось идти за ним.
Через бревно я перешел, опять держась за перило. Я меньше боялся и попробовал идти, как по земле: то одну ногу вперед, то другую. Получилось!
Иван Федосеевич меня похвалил и говорит:
— А вы заметили, что паши прогулки удлиняются? Еще разочка два попутешествуем по окрестностям, и я поведу вас в большой поход — покажу ботаническую загадку Камчатки.
— Может, здесь еще и кроссворды есть? — съехидничал я.
Иван Федосеевич посмотрел на меня, вздохнул и сказал:
— Кроссвордов нет, а загадок хоть отбавляй. Для того мы и работаем в заповеднике, чтобы их разгадать.
Я очень хотел узнать, что это за ботаническая загадка. Но не станешь же спрашивать, если съехидничал. Пришлось терпеть.
Так я и дошел до дому, стараясь, чтобы терпение не лопнуло.
Андрюшин альбом. 13На Камчатке змеи, лягушки и воробьи не живут.
Почему — никто не знает, даже ученые.
Неожиданные напасти
Ночью пошел сильный дождь.
Океан ревел, как сто самолетов.
А ветер так громыхал крышей и завывал вокруг дома, будто хотел его вместе с нами унести в тридевятое царство, в тридесятое государство.
Утром ночь будто не кончилась, так было темно от туч.
Папа посмотрел в окно и сказал:
— Настоящий шторм! — Затопил печку и сел работать.
Я слонялся от окна к столу и не знал, чем заняться.
Скучища!
Интересно, что Майка делает?
Сел я читать книжку.
Вдруг стол наклонился, и книжка сама собой с него съехала.
Я подумал, домовой шутит: даже табуретка подо мной запрыгала.
Папа вскочил.
Дверь в сени открылась.
На полке раззвякались стаканы — и все на пол вдребезги!
— С ума сойти! — закричал папа. — Землетрясение! Становись в проем двери, живо, живо!
— Зачем? — удивился я.
Папа совсем занервничал и потащил меня за руку.
Мы встали в проем открытой двери.
Папа прижал меня к себе и загораживает руками, будто кто-то хочет меня у пего отнять.
Тряхнуло снова. Огонь в печке как ухнет!
Я испугался, а папа прижал меня к себе крепче.
Я ждал, когда еще затрясет. Но больше толчков не было.
Дождь пошел тише, и небо посветлело.
А мы все стоим.
Вдруг дверь на улицу распахнулась и вошел Иван Федосеевич, в плаще с капюшоном, весь мокрый.
— Напугались? — спрашивает. — Я не успел вас предупредить... Да выходите из проема, кончилось землетрясение! Теперь — до другого раза.
Мы с напой стали рассказывать, как все было, друг друга перебиваем. Папа боялся, что рухнет крыша, а я — что от печки будет пожар.
Иван Федосеевич повесил плащ у печки, греет руки и говорит:
— А знаешь, почему здесь печки железные? Чтобы от землетрясений не развалились! Кирпичная от частых землетрясений давно бы распалась по кирпичику и наделала пожар.
Он посоветовал нам в следующий раз, когда затрясет, выйти на улицу.
— В проеме, — говорит, — не так безопасно. Стены и потолок могут порушиться и задеть вас.
Я испугался, а он смеется:
— У нас трясет несильно, не то что в горных местностях. Знаешь дядю Лешу, который от вас за три дома живет? Он сейсмолог — изучает землетрясения по приборам. Они у него в соседнем доме, там сейсмологическая станция. Дядя Леша тебе все про землетрясения расскажет!
А я-то думал, зачем они с женой живут в двух домах?
Оказывается, дядя Леша проверяет каждые четыре часа, что показывают приборы, даже ночью.
И жена ему помогает.
Он первый узнает, что глубоко в земле начинается землетрясение и какой силы. И сразу сообщает в центр по рации.
Иван Федосеевич сказал, что штормить будет дня три, он по опыту знает. А дождь кончится раньше.
— Я, — говорит, — принесу тебе книжку про землетрясения. Узнаешь, отчего они бывают.
Он помог нам собрать осколки стаканов и пообещал подарить кружки, которые не бьются. Надел плащ, попрощался и пошел навестить Майку и ее родителей.
— Успокою их, — говорит, — а то они тоже, наверное, переполошились.
Андрюшин альбом. 14В зоне, где часто бывают землетрясения, дома строят так, чтобы подземные толчки их не разрушали. Такие постройки называют сейсмоустойчивыми.
Уют и дамы
Шторм затих. Дождь стал туманом. Наш дом стоял как внутри облака: выйдешь за дверь — и сразу станешь весь мокрый. Ничего не видно, кроме себя самого.
Папа уходил по делам, а я сидел дома и читал про землетрясения.
И узнал, что землетрясения обычно начинаются там, где высокие горы. Глубоко в земле горные породы перемещаются и толкают снизу верхние слои Земли. Они трясутся и даже трескаются.
Около вулканов землетрясения особенно часты. Внутри вулканов кипит и бурлит расплавленная лава. Вместе с раскаленными газами она давит снизу на верхние слои земли, и они дрожат. Похоже на кипящий чайник: пар давит на крышку, и она подпрыгивает.
