— Значит, вы работали у Леони Бирар около пяти лет. Разве она сразу же пообещала вам оставить свои деньги?
— Нет.
— Через два года? Через три?
— Да.
— Что «да»? Через два или три?
— Не знаю.
— Она не писала об этом бумагу?
— Не знаю.
— Вы не можете сказать, почему она вам это обещала?
— Чтобы позлить свою племянницу. Так она мне сказала.
— Навещала ли ее племянница?
— Никогда.
— Это мадам Селье, жена сельского полицейского?
— Да.
— А сельский полицейский заходил когда-нибудь к ней?
— Да.
— Они не ссорились?
— Нет.
— Зачем он приходил к ней?
— Он грозился составить протокол за то, что она выбрасывала очистки в окно.
— Они ссорились?
— Они ругались.
— Вы любили свою хозяйку?
Она с удивлением уставилась на него своими большими, круглыми, прозрачными глазами, будто мысль о том, что она могла любить или не любить кого-то, никогда не приходила ей в голову.
— Не знаю.
— Она хорошо к вам относилась?
— Она давала мне остатки.
— Остатки чего?
— Еды. И еще свои старые платья.
— Она платила вам регулярно?
— Немного.
— Что вы называете «немного»?
— Половину того, что мне платили другие, когда я работала у них. Но у нее я работала каждый день после полудня. Тогда…
— Вы присутствовали при ее ссорах с другими людьми?
— Она ссорилась почти со всеми.
— У себя дома?
— Она не выходила из дому и ругалась с людьми через окно.
— Что она кричала?
— Она орала на всю деревню обо всех их проделках и тайнах.
— Значит, ее все ненавидели?
— Наверно, так.
— Как вы думаете, был ли в деревне такой человек, который до того ненавидел ее, что решился на убийство?
— Значит, был, раз ее ухлопали.
— Но вы не догадываетесь, кто бы это мог сделать?
— Я думала, вы сами это знаете.
— Каким образом?
— Ведь арестовали же вы учителя.
— Вы думаете, что это он?
— Откуда мне знать?
— Разрешите задать ей вопрос, — вмешался Мегрэ, обращаясь к лейтенанту.
— Пожалуйста.
— Скажите, Тео, полицейский из мэрии, ладил с Леони Бирар?
Она задумалась.
— Как и все.
— Он знал, что она обещала не забыть вас в своем завещании?
— Я ему говорила про это.
— И как же он отнесся к этому?
Она не поняла его вопроса. Он снова повторил его:
— Что он ответил вам на ваши слова?
— Он сказал, что я должна попросить у нее бумагу.
— Вы так и сделали?
— Да.
— Когда?
— Давно.
— Она отказалась написать бумагу?
— Она сказала, что все в порядке.
— Что вы сделали, когда увидели ее мертвой?
— Я закричала.
— Сразу же?
— Как только увидела кровь. Я подумала сперва, что она в обмороке.
— Вы не лазили в ящики?
— В какие ящики?
Мегрэ кивнул лейтенанту, чтобы он кончал допрос. Тот поднялся:
— Спасибо, Мария. Если вы мне понадобитесь, я позову вас.
— Она не написала бумагу? — спросила девушка, стоя у двери с ребенком на руках.
— До сих пор мы ничего не нашли.
Тогда, повернувшись к ним спиной, она пробормотала:
— Я так и знала, что она меня надует.
Они видели, как она прошла мимо окна, недовольно ворча себе под нос.
Глава 4
Письма почтальонши
Лейтенант улыбнулся, словно извиняясь:
— Вы же сами видите! Я делаю все, что могу.
И это действительно было так. Он вел расследование с еще большим рвением: ведь теперь у него был помощник, да еще из прославленной парижской сыскной полиции, которая представлялась ему крайне авторитетной инстанцией.
Сам он был как бы на особом положении. Он принадлежал к известной тулузской семье; по настоянию родителей он прошел курс обучения в политехническом институте и окончил его с более или менее хорошим аттестатом. Но вместо того, чтобы стать военным или инженером, он предпочел поступить в полицию и еще два года изучал право.
У него была красивая жена из хорошей семьи, и все считали, что это одна из самых приятных супружеских пар в Ла-Рошели.
Он делал вид, будто прекрасно себя чувствует в мрачноватой обстановке мэрии, куда никогда не заглядывало солнце и где, по сравнению с ярким светом на улице, было почти совсем темно.
— Не так-то просто узнать, что они думают, — заметил он, раскуривая новую сигару.
В углу комнаты, прямо у стены, стояли шесть карабинов 22-го калибра. Четыре из них были совершенно одинаковы, а один — старого образца, с резным прикладом.
— Думаю, что теперь они все тут, голубчики. Ну а если и остались еще где-нибудь, мои люди найдут их сегодня же.
Он взял с каминной полки картонную коробочку, похожую на коробку для пилюль, и вынул оттуда кусочек расплющенного свинца.
— Я осмотрел его очень тщательно. В свое время я изучал баллистику, а в Ла-Рошели у нас нет эксперта. Это обыкновенная свинцовая пуля, которую иногда называют легкой пулей. Достигая цели, она расплющивается даже о сосновую доску. Поэтому оставленный такой пулей след мало что говорит следователю, тогда как пули другого образца позволяют точно установить, каким оружием пользовались в данном случае.
Мегрэ понимающе кивнул.
— Вы знакомы, господин комиссар, с карабином 22-го калибра?
— Более или менее.
Скорее менее, чем более, ибо он не припомнил ни одного преступления в Париже, совершенного с помощью такого оружия.
— Из него можно стрелять выборочно — короткими или длинными патронами. Короткие предназначены для стрельбы на очень близком расстоянии, но пули длинного патрона поражают цель даже на расстоянии в сто пятьдесят метров и больше.
На мраморной каминной доске лежали кучкой еще двадцать других свинцовых кусочков.
— Н-да… Вчера мы проделали опыт с несколькими карабинами. Пуля, которой убили Леони Бирар, была, вероятно, длинная, 22-го калибра, и вес ее соответствовал весу тех, которые мы испытали.
— А патрон не нашли?
— Мои люди тщательно обыскали сад за домом. Они и сейчас еще продолжают поиски. Вряд ли стрелявший подобрал гильзу… Как видите, я пытаюсь объяснить вам, что у нас крайне мало вещественных доказательств.
— Скажите, а давно ли пользовались этими ружьями?
— Недавно. Но установить это точно трудно, так как мальчишки обычно не заботятся о чистке и смазке ружья после употребления. Медицинская экспертиза — взгляните, вот справка — тоже не очень-то нам помогла, потому что врач не может определить даже приблизительно, с какого расстояния произведен был выстрел. Это могло быть и с пятидесяти и со ста метров…
Стоя у окна, Мегрэ набивал трубку и рассеянно слушал лейтенанта. Напротив церкви он видел мужчину с всклокоченными черными волосами, который подковывал лошадь, и молодого парня, державшего ее ногу.
— Вместе со следователем мы рассмотрели многие возможные гипотезы. Первая, пришедшая нам на ум, может показаться вам странной: это несчастный случай. Преступление настолько невероятно, так мало возможностей убить старую почтальоншу из карабина 22-го калибра, что мы невольно задали себе вопрос: не произошло ли это случайно? Кто-нибудь в саду, как это часто делают мальчишки, мог стрелять по воробьям. Бывают еще более странные совпадения… Вы понимаете, что я хочу сказать?
Мегрэ утвердительно кивнул. Чувствовалось, что лейтенант испытывает почти детское желание добиться его одобрения, и трогательно было видеть, как он старался.
— Мы отнесли эту гипотезу к разряду теории чистой случайности. Если бы смерть Леони Бирар произошла в другое время дня, или в выходной день, или в каком-либо другом месте, то мы бы и остановились на этом предположении, как на наиболее вероятном. Однако старуха была убита в то время, когда все дети были в школе.
— Все?
— Почти все. В этот день в школе отсутствовало трое или четверо учащихся, и все они живут довольно далеко. Кроме того, в это утро в деревне их не видели. Еще один — сын мясника — уже целый месяц лежит в постели. Мы обсудили также и второе предположение — недоброжелательное отношение к покойной. Допустим, кто-то из соседей, кого она сильно разозлила, выстрелил издалека, чтобы попугать ее или разбить окно… разумеется не помышляя при этом об убийстве. Я еще не отказался от этой второй версии, ибо третья — преднамеренное убийство — потребовала бы первоклассного стрелка. Если бы пуля попала не в глаз, а куда-нибудь еще, старуха бы отделалась легким ранением. А чтобы попасть именно в глаз, да еще с большого расстояния, надо быть исключительно метким стрелком… Не забывайте, что все это произошло среди бела дня, посреди деревни, в тот час, когда большинство женщин дома. Стояла хорошая погода, и многие окна были раскрыты настежь.
