А Тео лишь наблюдал за этими тайнами, подсмеивался втихомолку, а когда требовалась кому-нибудь справка для получения того самого пособия, что приводило в неистовый раж почтальона, он выдавал эту справку, ставя на ней печать мэрии, которую всегда носил в кармане своих потертых брюк.
Впрочем, он не придавал этим справкам большого значения.
Мегрэ услышал детские голоса, доносившиеся из школы. Это спешили к себе домой на завтрак школьники. Он видел, как несколько ребят вышли на площадь.
— Я вернусь через полчаса.
— Кролик будет уже готов, господин комиссар.
— А устриц так и нет?
— Нет.
Сунув руки в карманы, Мегрэ направился к лавке Селье. Как раз перед ним туда вошел толстый мальчуган, цепляясь на ходу за ведра, лейки, распылители, которыми был заставлен весь пол и которые висели даже на потолке. Повсюду расставлена была домашняя посуда.
Какая-то женщина окликнула Мегрэ:
— Что вам угодно?
В полумраке он с трудом разглядел довольно молодое лицо и светлое пятно передника в голубую клетку.
— Ваш муж дома?
— Он в задней комнате, в мастерской.
Мальчик вошел в кухню и принялся мыть руки под умывальником.
— Заходите, я его сюда позову.
Она знала, кто он такой, и, видимо, ничуть не испугалась. В кухне — жизненном центре дома — она придвинула ему стул с соломенным сиденьем и открыла дверь, выходящую во двор:
— Жюльен!.. К тебе пришли.
Мальчик вытирал руки, с любопытством разглядывая Мегрэ. И он тоже вызвал в памяти комиссара далекие детские воспоминания.
В его классе, да и почти в каждом классе, всегда был такой толстяк с простодушным и старательным выражением лица, с точно такими же, как и у этого, светлыми волосами и манерами пай-мальчика.
Если его мать нельзя было назвать толстой, то отец, появившийся чуть позже, весил не меньше ста килограммов; он был огромный, необъятный, с этаким почти кукольным лицом и наивными глазами.
Прежде чем войти, он вытер ноги о соломенную подстилку. На круглом столе стояли три прибора.
— Вы позволите? — пробормотал он, направляясь к умывальнику.
Чувствовалось, что здесь существует раз и навсегда установленный порядок, что каждый знает и выполняет вовремя свои обязанности.
— Вы собираетесь завтракать?
— Нет еще, — ответила женщина. — Завтрак не готов.
— По правде говоря, я хочу побеседовать с вашим сыном.
Отец и мать посмотрели на сына без тени удивления или беспокойства.
— Ты слышишь, Марсель? — спросил отец.
— Да, папа.
— Отвечай на вопросы господина комиссара.
— Хорошо, папа.
Повернувшись лицом к Мегрэ, он встал в позу ученика, готового отвечать учителю.
Глава 5
Маленькие хитрости Марселя
Пока Мегрэ раскуривал трубку, разыгралась немая сцена, напомнившая ему с разительной ясностью деревню его детства. И на какое-то мгновение госпожа Селье в голубом клетчатом фартуке с зачесанными вверх волосами превратилась вдруг в одну из его тетушек.
Она выразительно посмотрела на мужа, и тот, поняв ее без слов, направился к двери и исчез за ней. А она, не дожидаясь возвращения мужа, открыла буфет, достала два стакана из сервиза, которыми пользовались только тогда, когда были гости, и протерла их чистой тряпкой.
Вскоре жестянщик вернулся с бутылкой вина в руках. Он ничего не сказал. И никто ничего не сказал. Какой-нибудь чужеземец или пришелец с другой планеты мог бы подумать, что эти молчаливые жесты и движения составляют часть священного ритуала. Послышался звук вытаскиваемой из горлышка пробки и бульканье золотистого вина, льющегося в стаканы.
Чуть смущенный Жюльен Селье взял один из стаканов, посмотрел его на свет и наконец сказал:
— За ваше здоровье.
— За ваше здоровье, — ответил Мегрэ.
После этого муж направился в темный угол комнаты, а жена подошла к печке.
— Скажи мне, Марсель, — начал комиссар, обращаясь к застывшему в ожидании мальчику, — ты, конечно, никогда не врешь?
Если Марсель и заколебался, то лишь на мгновение, бросив быстрый взгляд в сторону матери.
— Да, господин комиссар. — И поспешно добавил: — Я всегда исповедуюсь.
— Ты хочешь сказать, что сразу же после того, как соврешь, ты идешь на исповедь?
— Да.
— Сразу же?
— Как можно скорее.
— И эта ложь бывает, наверно, значительной?
— Довольно значительной.
— А ты не мог бы мне привести в качестве примера такую ложь?
— Однажды я разорвал штаны, влезая на дерево. Вернувшись домой, я сказал, что зацепился за гвоздь во дворе Жозефа.
— И в этот же день ты пошел на исповедь?
— На следующий день.
— Когда же ты признался родителям?
— Только через неделю… В другой раз я свалился в болото, когда ловил лягушек. Родители запрещают мне играть у болота, потому что мне ничего не стоит простудиться. Я весь промок, а дома сказал, будто меня столкнули в воду, когда я переходил мостик через ручей.
— Значит, ты тоже ждал целую неделю, чтобы признаться родителям.
— Нет, два дня.
— И часто ты врешь таким образом?
— Нет, господин комиссар.
— Но все-таки, сколько же раз?
Мальчик, как на устном экзамене, подумал, прежде чем ответить.
— Меньше чем раз в месяц.
— Ну а твои друзья врут чаще?
— Не все. Некоторые — да.
— Ты дружишь с сыном учителя?
— Нет.
— Ты с ним не играешь?
— Он ни с кем не играет.
— Почему?
— Наверно, потому, что не любит играть. Или потому, что его отец учитель. Я пытался с ним дружить.
— Ты не любишь господина Гастена?
— Он не всегда бывает справедлив.
— В чем он несправедлив?
— Он часто ставит мне лучшие отметки, чем своему сыну. Мне, конечно, хочется быть первым в классе, но только в том случае, если я этого заслуживаю.
— Почему же он так поступает? Как ты думаешь?
— Не знаю. Может, он боится.
— Боится чего?
Мальчик старался найти точный ответ. Он понимал, что именно хотел сказать, но чувствовал, что это слишком сложно, и поэтому никак не мог подобрать нужные слова. Он ответил только:
— Я не знаю.
— Ты хорошо помнишь, что произошло во вторник утром?
— Да, господин комиссар.
— Что ты делал во время перемены?
— Играл с ребятами.
— Что произошло после того, как вы вернулись в класс?
— Пьедебёф из Гро-Шена постучал в дверь класса, и господин Гастен пошел вместе с ним в мэрию, а нам сказал, чтобы мы вели себя тихо.
— Это часто случается?
— Довольно часто.
— Вы сидите тихо?
— Вовсе нет.
— А ты сам? Ты всегда сидишь тихо?
— Да, почти всегда.
— А когда еще приходили с бумагами?
— Накануне, в понедельник, во время похорон. Кто-то пришел к учителю подписать бумагу.
— Что ты делал во вторник?
— Сначала я сидел на месте.
— Твои товарищи баловались?
— Да. Во всяком случае, многие из них.
— Что же они делали?
— Они дрались понарошку, бросались резинками и карандашами.
— А потом?
Иногда он отвечал не сразу, но не потому, что затруднялся ответить, а как бы подыскивал более точный ответ.
— Я подошел к окну.
— К которому?
— К тому, из которого виден двор и город. Я всегда подхожу к этому окну.
— Почему?
— Не знаю. Это окно ближе к моей парте.
— Ты подошел к этому окну не потому, что услышал выстрел?
— Нет, господин комиссар.
— Если бы на улице стреляли, ты бы услышал выстрел?
— Может, и не услышал бы. Очень уж шумели остальные, а в кузнице подковывали лошадь.
— У тебя есть карабин 22-го калибра?
— Есть, господин комиссар. Вчера я, как и все остальные, отнес его в мэрию. Нам сказали, чтобы все, у кого есть карабины, принесли их в мэрию.
— А пока учителя не было, ты не выходил из класса?
Мегрэ говорил спокойно, подбадривая мальчика. Госпожа Селье ушла в лавку, а ее муж, со стаканом в руке, одобрительно посматривал на Марселя.
— Ты видел, как учитель шел по двору?
— Да, господин комиссар.
— Ты видел, как он направлялся к сараю?
— Нет, он возвращался оттуда.
— Ты видел, что он выходил из сарая?
— Я видел, как он закрывал дверь сарая. Потом он перешел двор, и я крикнул остальным: «Идет!» Все уселись на свои места, и я тоже.
— Ты часто играешь со своими товарищами?
— Нет, не часто.
— Ты не любишь играть?
— Я слишком толстый.
Сказав это, он весь залился краской и посмотрел на отца, как бы прося у него прощения.
— У тебя нет друзей?
— У меня есть Жозеф.
— Какой Жозеф?
— Сын Рато.
— Сын мэра?
В разговор вмешался Жюльен Селье:
— В Сент-Андре и в округе у нас много семей по фамилии Рато, и почти все они родственники. Жозеф — это сын Марселина Рато, мясника.
