Если какая-нибудь мысль вызывала у Дайскэ тревогу, он надолго лишался покоя. Неглупый от природы, он понимал, что в своих ощущениях часто доходит до абсурда, и очень досадовал на себя за это. Некоторое время назад, например, Дайскэ пытался установить, когда именно он погружается в сон. Залез под одеяло, но как только его стала одолевать приятная дремота, встрепенулся: «Ага, вот оно! Вот как я засыпаю». И сна как не бывало. Вскоре повторилось то же самое: он стал засыпать, подумал: «Ага, вот оно!» — и опять очнулся. Мучимый любопытством, он две или три ночи повторял эксперимент, но потом сдался. Ругая себя глупцом, он всячески старался избавиться от этой навязчивой идеи. Ведь, бодрствуя, пытаться наблюдать собственный сон, по словам Джеймса[13], всё равно, что зажечь свечу, чтобы изучать мрак, или остановить волчок, желая хорошенько рассмотреть, как он вертится. Так можно на всю жизнь лишиться сна. Всё это Дайскэ прекрасно понимал, однако с наступлением ночи испытывал трепет.
Целый год мучился Дайскэ, потом как-то само собой прошло. Сопоставив это состояние со вчерашним сном, он испытал странное чувство. Разве не интересно отделить частицу собственного «я», того «я», которое бодрствует, и уступить её сну нечувствительно для самого себя? Может быть, подумал Дайскэ, именно так и сходят с ума? Однако он был уверен, что никогда не лишится рассудка, поскольку не приходит в сильное возбуждение.
Три дня Хираока не подавал вестей. На четвёртый день Дайскэ после обеда отправился в Адзабу, куда был приглашён в один дом на приём, устроенный в саду. Среди множества: гостей самыми почётными были англичане: очень высокий мужчина, не то член парламента, не то коммерсант, и его жена в пенсне, настоящая красавица. Просто грешно было с её внешностью появляться среди японцев. Женщина с важностью держала где-то купленный ею разрисованный зонтик, которые делают в Гифу.
Погода была отличная, небо голубое, прозрачное. Дайскэ во фраке стоял на широком газоне и по тому, как припекало спину, понял, что наступило лето. Английский джентльмен, щурясь, посмотрел на небо и сказал: «Чудесная погода». — «Прелесть!» — с жаром откликнулась жена. «Оригинальная у них манера говорить», — подумал Дайскэ.
Англичанка завела было с ним разговор, но через несколько минут Дайскэ ретировался — не выдержал. Его место заняли барышня в кимоно, с высокой причёской «симада»[14], специально сделанной по случаю приёма, и некий господин, коммерсант, длительное время живший в Нью-Йорке. Он неизменно посещал кружок английского языка, где с особым удовольствием болтал с соотечественниками по-английски, считая себя крупным специалистом по этой части, и очень любил произносить застольные спичи на английском языке. Скажет что-нибудь и сам хохочет, будто действительно смешно. И сейчас у высокопоставленной четы англичан, с которой он беседовал, то и дело появлялось на лице недоумение. «Хоть бы замолчал», — подумал Дайскэ. Куда лучше получалось у барышни. Дочь богача, она обучалась английскому у домашней учительницы-американки. Дайскэ слушал её с восхищением: ведь некрасива, а как язык подвешен!
Ни к хозяину дома, ни тем более к супружеской чете Дайскэ не имел никакого отношения. Его пригласили сюда исключительно благодаря влиянию отца и старшего брата в обществе. И Дайскэ бродил по саду, всем без исключения небрежно кивая головой, но ни с кем не останавливаясь. Среди гостей оказался его старший брат.
— А, и ты здесь? — бросил он Дайскэ, даже не прикоснувшись к шляпе.
— Погода будто неплохая, а?
— Да, вполне сносная.
Брат был ещё выше Дайскэ и вид имел весьма солидный, поскольку за последние несколько лет заметно пополнел.
— Не хочешь ли немного поговорить с иностранцами? Вон они стоят!
— Нет уж, уволь, — ответил брат с кривой усмешкой, играя покоившейся на животе золотой цепочкой.
— До чего же обходительны эти иностранцы! Даже чересчур… Так хвалят нашу погоду, что ей просто нельзя не стать лучше.
— Хвалят погоду? Хм-м… По-моему, ужасная жара.
— По-моему, тоже.
Словно сговорившись, братья вытащили белоснежные платки и вытерли лоб — оба были в цилиндрах, потом пошли к окаймлявшим газон деревьям и остановились в тени. Здесь не было ни души. В это время на противоположном конце сада началось какое-то представление. Сэйго посмотрел туда, но выражение лица у него при этом ни капельки не изменилось, словно он находился сейчас дома. «Стань я таким, как брат, — подумал Дайскэ, — я тоже потерял бы интерес к обществу и мне было бы всё равно, что дома, что в гостях. Но скучно жить, если ни в чём не находишь удовольствия».
— Что поделывает нынче отец?
— Пошёл на вечер поэзии, — ответил Сэйго всё с тем же скучающим видом, в то время как Дайскэ эта новость позабавила.
— А сестрица?
— Ей велено принимать гостей.
Это сообщение тоже насмешило Дайскэ, потому что он представил себе, как невестка потом будет жаловаться и ворчать.
Сэйго был вечно занят, причём главным образом на такого рода приёмах. Зная это, Дайскэ просто восхищался братом, который без единого слова протеста или неудовольствия в любое время мог пить сакэ, что-то есть, развлекаться о женщинами и при этом не погрязнуть в житейской суете, сохранять бодрость и душевное равновесие да ещё полнеть с каждым годом. Отдельные кабинеты в чайных домиках, рестораны с японской кухней, званые обеды в европейских ресторанах, всевозможные клубы, приглашения на завтраки, проводы на вокзале Симбаси и встречи в Иокогамском порту, визиты вежливости, — вся эта светская жизнь так же привычна для брата, как солёная морская вода — для медузы, размышлял Дайскэ, поэтому ему, всегда будут чужды и высокомерие и разочарованность.
Брат вполне устраивал Дайскэ. Не донимал его назойливыми наставлениями, как отец, не заводил разговоров о «принципах», «убеждениях», «взглядах на жизнь», предметах весьма щепетильных, усложняющих жизнь. В общем, был самым обычным человеком, только очень скучным.
С невесткой куда интереснее. При встрече с Дайскэ брат неизменно говорил: «Как дела?» Или: «В Италии было землетрясение, слышал?» Или: «Турецкий султан низвергнут с престола». Затем следовали сообщения, взятые из газет: «Цветы в Мукодзима уже отцвели», «В трюме иностранного судна в Иокогаме обнаружена огромная змея», «Такой-то попал под поезд». Таких безобидных, никого не задевающих тем у брата было неистощимое количество.
Случалось, правда, что он вдруг задавал довольно странные вопросы: «А что, Толстой как будто уже умер?» Или: «Кто сейчас из японских писателей самый выдающийся?» Равнодушный к литературе и на редкость несведущий, он спрашивал об этом до того безразличным тоном, не выказывая ни почтения, ни презрения, что отвечать можно было, не задумываясь.
Дайскэ это нравилось. Такие разговоры, конечно, не давали пищи мыслям, зато оставляли приятное ощущение. Но Дайскэ почти никогда не удавалось застать брата дома, к величайшему удивлению невестки, Сэйтаро и Нуико, которые считали, что Сэйго вообще никуда не выходит, поскольку к завтраку, обеду и ужину он непременно появлялся к столу…
Стоя сейчас с Сэйго в тени деревьев, Дайскэ решил, что наконец-то выпал удобный случай поговорить с братом.
— У тебя не найдётся для меня немного свободного времени?
— Свободного времени? — Брат рассмеялся.
— Может, завтра утром?
— Завтра утром я должен съездить в Иокогаму.
— А после обеда?
— После обеда буду в фирме, но там у меня дела, так что вряд ли удастся поговорить.
— Тогда вечером.
— Вечером я в «Тэйкоку-отеле». Туда приглашена английская чета.
Дайскэ надулся и пристально посмотрел на Сэйго. Потом оба рассмеялись.
— Если очень срочно, давай сегодня? Как ты на это смотришь? Сегодня я могу. Поужинаем вместе, хочешь? Давно мы с тобой вместе нигде не были…
Дайскэ согласился. Но вместо клуба Сэйго повёл его в закусочную, славившуюся своими блюдами из угрей.
— В цилиндре идти в закусочную?! — заколебался Дайскэ.
— Пустяки.
Рикша привёз их в закусочную у моста Канэсугибаяси. Это был старинного стиля дом, рядом протекала река, на берегу росли ивы. Братья поставили свои цилиндры дном книзу на полку рядом с потемневшими от времени стойками стенной ниши. «Странно как-то!» — заметил Дайскэ. Но сидеть на циновке, скрестив ноги, вдвоём в комнате второго этажа с раскрытыми настежь дверями-стенками оказалось куда приятнее, чем на приёме.
В отличном расположении духа они пили сакэ. Брат ел, пил, болтал на разные темы, словом, держал себя так, будто у него и не было других дел. Дайскэ чуть не забыл, зачем шёл сюда, и вспомнил об этом, лишь когда служанка поставила перед ними третий графинчик сакэ. Он собирался попросить у Сэйго денег для Митиё.
