Но он тут же поплатился за свою дерзость, потеряв возможность следующего хода.
Обидевшись друг на друга, противники какое-то время молчали, глядя в разные стороны.
Человек не выдержал первым:
– Ну опять никто не выиграл! Итог уже очевиден.
– А ты бы хотел, чтобы победили серебристые? – с интересом спросил Мышь, почесывая лапкой за ухом.
– Ты же знаешь, что нет, – пожал плечами бородач.
– Тогда почему бы тебе не помочь кому-нибудь из ходоков? Пока снова не передрались?
– И кому бы ты предпочел помочь? Мальчику, девочке, графу?
Мышь поскреб лапой столешницу.
– Но-но, не царапай! – забеспокоился человек. – Нет теперь мастеров, способных воссоздать такую доску.
– Почему ты не назвал четвертую сторону? – устремив взгляд в потолок, спросил Мышь.
Бородач усмехнулся:
– А ты уверен, что есть и четвертая сторона? Лично я – нет.
Мышь и человек одновременно тяжело вздох нули.
Аня
Шел дождь, и урок рисования мы провели в музыкальном зале.
Настоящих красок почти не осталось, паром с недавнего времени привозит все меньше и меньше всего – не только вещей, но и продуктов. Но расстраиваться нечего: в последние дни лета мы занимались тем, что толкли в ступках обломки разноцветного кирпича, потом смешивали с какой-то вонючей штукой (привратник ворчал: «Машинное масло») и так получали краски. Выходило не хуже настоящих, из баночек, но сделать можно было только желтую и голубую (ну значит, и светло-зеленую). А потом мы со Славкой додумались сбегать на площадь и поскрести обломки крепостной стены. Учитель рисования был не в восторге от нашей вылазки, но промолчал: ведь теперь появилась и красная, и фиолетовая, и оранжевая… А при должном старании – коричневая. В качестве черной мы использовали уголь и почти не испытывали недостатка в цветах. Даже белила можно было получать – из ракушек. Впрочем, я все равно рисовать не очень люблю, у меня никогда не возникало нужды в каких-то изысканных тонах типа ультрамарина, охры или бирюзового. Это умельцам, таким, как Женек или Натка Караванова, племянница директрисы, вечно чего-то недостает. Славка и остальные трое мальчишек вообще предпочитают рисовать карандашом: здесь черное, здесь белое. А сестрам Нагорным и Ляльке лишь бы попестрее наляпать, не заморачиваясь оттенками.
Когда я увидела, что у рояля стоит орлан, почти не испугалась. «Ну подумаешь, юниор-полицейский, – рассуждала я, прикалывая лист к мольберту. – Что я, полицейских не видела? Даже если этот – самый главный и смотрит так, будто все про всех знает. Не может он знать. Не мо-жет!»
Кнопка выскользнула из вспотевших пальцев и упала на пол. Я нагнулась за ней и почувствовала, что мне не хочется выпрямляться. Совсем-совсем не хочется. Лучше так и держать голову под стулом, не видя орлана. Не смотреть.
Вдруг рядом с ножкой стула оказались ботинки. Легкие ботинки со шнуровкой, какие удобны разве что в полете, после трансформации. Мне даже почудился шорох перьев.
– Тебе помочь, девочка? – Голос был слегка насмешливым.
Лицу стало жарко. Я выпрямилась.
– Спасибо, я уже нашла, – буркнула я, что есть силы вдавливая кнопку в деревянный щит.
Орлан направился к сидящим дальше.
– Ты его боишься? – тихо спросила, наклонившись ко мне, Ната.
– Бесит он меня, – процедила я сквозь зубы. – Явился, пугает всех….
В самом деле, наши девчонки сбились в кучу в углу, пацаны окружили их кольцом, мужественно выставив мольберты, как щиты. Мы с Наткой одни сидели в стороне, впереди всех.
– Забившись, как зайцы в нору, вы убиваете для себя всякую возможность творческого полета, – зло проговорил орлан, стоя над приготовившейся обороняться группой. – Будьте добры рассесться как следует. На расстояние вытянутой руки.
После этого он отвернулся и вновь вернулся к роялю. Заскребли стулья по полу: мои одноклассники без единого слова раздвигали ряды.
Я не могла понять: он нас ненавидит? Мы его раздражаем? Или ему нет до нас дела, а просто не нравится заниматься этой работой, когда есть гораздо более важные дела?
– Внимание! – холодно призвал орлан. – Кто прослушает объяснение, пусть винит только себя.
Он вытянул ладонь. На ней появился пестрый, медленно крутящийся шарик размером с очень большое яблоко. Мы замерли.
– Правило простое. Рисуем шар изнутри.
Последовала длинная пауза, на протяжении которой я не могла шевельнуться. Как будто из меня, живой, вдруг сделали чучело – как из белки, которая однажды погибла зимой.
Ярослав Игоревич, наш учитель рисования, предупреждал: «Никогда не рисуйте то, что вы видите внутри. Особенно на тестах. Вам могут предложить запертую шкатулку, мяч, закрытую книгу или завязанный мешок. А хуже всего – дверь. Как бы вам ни хотелось, никогда не рисуйте то, что вы вдруг увидели внутри. Рисуйте то, чего там точно нет. Фантазируйте». Это очень сложно. Мы тренировались всего пару раз, но до чего же трудно рисовать не то, что ты видишь, а то, чего ты не видишь! А особенно – не слышишь. Но мы кое-как выкручивались. Смотрели не в шарик, а мимо, рисовали домики, пиратские корабли. Золушку… Ванька даже нарисовал как-то раз папу с мамой, хотя он их точно никогда не видел. А что нарисовал Славка! Ну уж такое никак не поместилось бы в коробочке, это ведь не пуговица, не ключ, – длинного червяка с большой головой и круглыми горящими глазами. Ната еще крикнула: «Зачем ты нарисовал такого страшного червяка?» А Славка ответил, что это не червяк, а внутри сидят люди. А Ярослав Игоревич спросил: видел ли Славка где-нибудь такое или придумал сам. Славка сказал, что сам, и нам еще тогда показалось, что он врет. Наверняка без спросу бегал в лес, потому что в городе такого точно не водится. Хотя и трудно поверить, что в лесу живет чудовище, которое глотает людей целиком.
– Приготовились. Те недохудожники, которые не способны нарисовать шар изнутри, могут рисовать снаружи.
Мы с Наткой сердито посмотрели друг на друга и мысленно объединились в ненависти к орлану. Обзывается еще, гад! Сузившая от гнева глаза Натка со своим пучком, заколотым большой шпилькой, стала похожа на одну девочку из старого журнала, который назывался «Комиксы». Я знала, о чем она думает: они с Женьком рисуют лучше всех, и уж конечно им несложно изобразить шар изнутри – все, что там есть. Они бы показали этому полицейскому, кто тут недохудожник! Но – нельзя. Придется хитрить.
– Сам-то он кто, – прошипела Натка. – Оборотень.
– Так же, как и кое-кто из ваших родственников, госпожа Караванова, – отчетливо проговорил орлан, глядя прямо на нас. – Еще раз посмеете отвлечься, мне придется вместо рисования обучать вас технике полета.
Натка побледнела.
Она никогда не лазила по деревьям или по крышам. Она даже на качелях сильно не раскачивалась. Редко забиралась на самый верх скалодрома. Не любила рукоход. Да что там, ее кровать и та стояла далеко от окна.
Натка панически боялась высоты, какие уж там полеты. Но на что намекал орлан? На то, что Наткина тетя, наша директриса, – оборотень?!
– Начали! – сказал орлан и, слегка подбросив, выпустил шар.
Мир опрокинулся. Качнулся. Меня со страшной быстротой втянуло внутрь. Я поняла, что изображать шар снаружи не смогу если бы и хотела, – он не выпустит меня.
Мир встал на место. Перестал быть бесконечным. Небо голубым куполом накрывало темный круг озера, я стояла на островке. Веял легкий ветерок, образуя едва заметную рябь, вверху плыли облака. Белые – надо мной, а у горизонта, образованного верхушками деревьев и дальних гор, облака становились розоватыми. Деревья окружили озеро темным кольцом. Из воды торчали валуны, слабо пахло не то тиной, не то сыростью из леса. Больше в шаре ничего не было.
Жаль, но это нельзя было рисовать. Можно было рисовать лишь то, чего там нет. Например… мою губную гармошку. Тем более, что это просто – две палочки, а между ними дырочки.
Я начала рисовать – вроде получается, мир не против. Даже забавно. Радуясь, что все так просто, я мурлыкала под нос мелодию. Сначала даже не замечала этого, но постепенно она стала нравиться мне все больше, становилась сложнее, как будто я напевала не одна, а кто-то вторил мне. Обозначились слова:
Земля – кораблик храбрый мой…
А потом я заметила, как купол небес сдвигается. И странное дело, это уже не купол, а еще один шарик, а лес, который только что был под ним – уже не лес, а… ночное небо со звездами?! В следующую секунду прямо под этим небом я увидела башню с одним окном, которое со скоростью молнии приблизилось, и я словно влетела внутрь, успев разглядеть комнату, человека, на столе перед ним – летучую мышь, а на стене – смутно знакомую картину…
Я так поразилась, что перестала петь. В тот же миг башня отдалилась и теперь лишь маячила на горизонте.
Раньше мир никогда не менялся. И уж тем более не расширялся, а ведь сейчас произошло именно это. Не выдала ли я свою способность? Что теперь делать? Еще толком не придя в себя после увиденного, я, не теряя времени, принялась раскрашивать кое-как накарябанную губную гармошку. И через несколько минут мне показалось, что небо-шарик словно бы слегка подвинулось обратно. Еще чуть позднее сомнений не осталось: башня исчезла, а купол вернулся на место. Успокоенная, я завершила рисунок – в меру своих умений, конечно. Я же не художник. Хотя и не недохудожник.
