— Именно! — сказал Гутцман. — Сто тысяч титанов, которым для поддержания сил ежедневно нужно немерено еды. — Генерал подался вперед, глаза его блестели. — Вы хоть видели их обозы? Их снабжали провиантом из какого-то хранилища на севере?
Райнер рассмеялся.
— Нет, милорд. Это же варвары. Обозов у них не было. Им просто приказали идти вперед. Чтобы прокормиться, они грабили земли, по которым шли.
Гутцман ткнул в Райнера пальцем.
— Вот именно! Что, если бы один из наших благородных рыцарей, наших образцов воинской доблести, озаботился заранее убрать весь урожай и перебить дичь на пути продвижения Архаона, а потом сжег фермы и леса, что тогда? — Он ударил ладонью по столу. — Тогда норсийцы передохли бы от голода на полпути к Кислеву, или, что еще более вероятно, эти дикари начали бы жрать друг друга. В любом случае ряды их значительно сократились бы без всяких потерь с нашей стороны. Вместо этого Тодбрингер и фон Рауков посылают кое-как экипированные неподготовленные войска, которые, может, их и задержали, но слишком уж дорогой ценой. — Он горько рассмеялся. — Рыцари Империи так любят бряцать оружием, что иногда думают, будто битва без победы лучше, чем победа без битвы.
Райнер не был знатоком военного дела. Он не знал, одобрили бы другие генералы теорию Гутцмана, но звучала она вполне разумно.
Гутцман покачал головой:
— Было безумием послать меня сюда, пока Бехер, Лейденхоф и подобные им дураки защищают Империю в тяжелый час.
Командир Шедер обеспокоенно подался вперед:
— Но, конечно, необходимо выполнять приказы Императора, милорд. Он же лучше нас знает, как нам защитить отечество.
— Меня сослал не Карл-Франц! — отрезал Гутцман. — Это сделала шайка трусов из Альтдорфа, которых так напугали мои победы в Остермарке, что они вообразили, будто я отделю его от Империи и сделаюсь его королем. Можно подумать, я могу причинить вред любимой стране.
— Тогда почему вы отвернулись от этой страны? — спросил капитан пикинеров, сидящий в дальнем конце стола.
— Неправда! — рявкнул Шедер, гневно воззрившись на капитана. — Вы забываетесь, сударь.
Некоторые из кавалерийских офицеров нервно покосились на Райнера. Сердце Райнера забилось. Что происходит? Похоже, как раз то, что интересовало Манфреда.
— Я не отвернулся от Империи, — тихо сказал Гутцман. — Это она отвернулась от меня. — Губы его сложились в презрительную усмешку. — Иногда кажется, что, если я исчезну, она и не заметит.
За столом стало тихо. Гутцман огляделся по сторонам, словно только что сообразил, где находится.
Внезапно он рассмеялся и махнул рукой.
— Ладно, довольно предположений. У нас вроде намечался веселый обед. — Он повернулся к Райнеру. — Давайте, сударь. Какие песни нынче поют в Альтдорфе и Талабхейме? Что играют на сцене? У нас в глуши настоящий культурный голод. Вы нам не споете?
Райнер едва не поперхнулся вином.
— Боюсь, певец из меня никудышный. Вряд ли я смогу удовлетворить ваш культурный голод, думаю, вы ощутите его сильнее, когда я закончу петь.
Гутцман пожал плечами.
— Ну хорошо. Кто-нибудь еще? Может, нам споет кто-то из вновь прибывших?
Воцарилась долгая тишина, людям явно было несколько неловко. Наконец поднялся Карел, колени его дрожали.
— Гм. — Он сглотнул. — Ну, если господа не возражают, я спою балладу — ее обычно просят спеть дамы.
— Пожалуйста, юноша, — сказал Гутцман. — Мы все внимание.
Карел откашлялся.
— Очень хорошо, милорд. Э-э… она называется «Когда домой мой Йен вернется».
Райнер уже было приготовился к худшему, но Карел, поколебавшись еще немного, выпрямился и запел высоким чистым голосом, как у мальчика-хориста из храма Шаллии. Все молча зачарованно слушали историю крестьянской девушки, ожидающей, когда ее возлюбленный вернется с войны на севере, а вернулся он на плечах шестерых своих товарищей, убитый отравленной стрелой. Это была разрывающая сердце песня в невероятно красивом исполнении, и, когда наконец девушка решилась соединиться с возлюбленным в смерти, уколов себя стрелой, которая убила его, Райнер увидел, как рыцари тут и там вытирают глаза.
Казалось, только Гутцман разгневан, но хорошо это скрывает.
— Красивая песня, парень. А теперь, может, что-нибудь повеселее? Ну, для поднятия духа.
Карел подумал и выдал песню про жулика, которого погубила мнимая монахиня. Со второго припева ему подпевал весь зал, атмосфера стала заметно дружелюбнее, разговор перешел на более легкие темы, перемежаемые скабрезными шутками.
В конце обеда, когда подали пудинг с бренди и Гутцман вступил в громкий разговор с сидящими справа от него рыцарями на тему былых состязаний в выдергивании колышков, и кто там упал и что себе сломал, капитан Шедер наклонился к Райнеру.
— Вы должны извинить генерала Гутцмана, — прошептал он. — Это порывистый человек, бездействие его угнетает. Но здесь нет изменников. — Он напряженно засмеялся. — Будь генерал чуть старше, он бы понимал, что все посты одинаково важны. И многие будут рады любому поручению.
— Как вы правы, командир, — сказал Райнер. — И не бойтесь, я вовсе не обижен.
Шедер склонил голову, едва не утопив бороду в пудинге:
— Вы меня успокоили, сударь.
Поле обеда Матиас вызвался отвести Райнера к месту расселения, извинившись, что спать ему придется в палатке за северной стеной, а не в казармах стрелков на территории форта.
— У нас просто места не хватает, — сказал он.
— А-а. Я заметил. Не совсем ясно, с чего бы. Судя по тому, как вы описали ситуацию, такой контингент едва ли нужен.
— Ну… э-э… — Матиас внезапно смутился и закашлялся. — Я раньше не говорил, что в Аульшвайге неспокойно?
— Говорили. Какие-то междоусобицы, так, что ли?
Матиас кивнул.
— Именно. Младший брат хочет отнять трон у старшего. Вечные дурацкие проблемы этих приграничных князей. Но сейчас есть причины опасаться, что дело дойдет до точки кипения. Младший брат — барон Каспар Жечка-Коломан, дурная головушка, у него замок как раз у границы. Старший — князь Леопольд Аусландер. Альтдорфу нужно, чтобы Леопольд оставался у власти, как-никак, из двоих он куда уравновешеннее, и если Каспар активизируется, может потребоваться наше вмешательство, а значит, дополнительные войска.
— А-а. Теперь ясно.
В душе Райнер усомнился, что так оно и есть. Матиас объяснил вполне логично, но слова разгневанного капитана пикинеров за столом все еще звучали у Райнера в ушах.
— По крайней мере, палатка в полном вашем распоряжении, — сказал Матиас, — если это вас утешит.
Сердце Райнера подскочило, все мысли об интригах разом испарились. Наедине с Франкой?
— О, думаю, я справлюсь.
Покидая зал, Матиас вовсю веселился, но сейчас, когда они шли по территории форта по холодному ночному воздуху, молодой рыцарь произнес тише:
— Гм, надеюсь, вам не померещился заговор в словах генерала Гутцмана, капрал.
— Отнюдь нет, Матиас. Жалобы его вполне разумны, учитывая обстоятельства.
Матиас серьезно кивнул.
— Тогда вы понимаете его чувства?
— Конечно. — Райнер изобразил напускную отвагу, которую, как он знал, ценят копейщики вроде Матиаса. — Кого угодно разочарует, если его будут держать так далеко от линии фронта.
— Но вы же понимаете, как это нечестно, — настаивал юноша, проходя вместе с ним в северные ворота. — Несправедливо. В какой опасности Империя из-за трусости и фаворитизма.
Райнер растерялся. Глаза Матиаса горели почти религиозным пылом.
— О да, — сказал он наконец. — Стыд какой. Просто невозможно.
Молодой капитан усмехнулся:
— Я знал, что вы поймете. Вы умный малый, Райнер. Не какой-то упрямый старый дурак. — Он поднял глаза. — А вот и ваш полотняный замок.
Матиас потянулся ко входу в палатку, но кто-то открыл изнутри.
Франка вышла и поклонилась.
— Я разложил ваши вещи, милорд.
Матиас одобрительно кивнул.
— Вы правильно сделали, что привезли денщика с собой. Я тут намучился с местным парнем — ужас какой-то. Ворует у меня носовые платки. — Он коротко поклонился. — Спокойной ночи, капрал. Желаю успеха на службе. Фортмундер вам понравится. У него замашки корсара, но это ничего.
— Спасибо, капитан. Спокойной ночи.
Райнер ответил на поклон и опустил полог.
Он подождал, пока стихнут шаги Матиаса, затем с ухмылкой повернулся к Франке.
— Так! Наконец-то одни. Я уже четыре месяца жду такой возможности.
— И подождете еще три, милорд, — едко ответила она. — Здесь мой обет так же крепок, как и в Альтдорфе.
Райнер вздохнул.
— Но сейчас у нас хоть есть возможность! Через три месяца мы можем оказаться в пути или снова запертыми в особняке Манфреда, и уединиться не получится.
